.
После этого войско двинулось в путь, унося с собой голову Кухулина и правую его руку. Оно прибыло в Темру{162}. Там и были погребены голова Кухулина и его правая рука вместе со щитом.
Кенфайлад, сын Айлиля{163}, сложил песню:
Он пал, Кухулин, прекрасный столб,
Сильный воин, могучий муж-защитник!
Он восстал, более мощный, чем целое войско,
На сына трех псов{164} — Лугайда, сына Курои.
Его лютая храбрость повергла множество врагов,
Смерть его не была смертью труса.
Четырежды восемь воинов и четырежды десять
И четыреста сорок — о грозный подвиг! —
И еще четырежды двадцать — все жертвы его славы! —
Пали под ударами сына Суалтама.
Затем войско двинулось дальше в сторону юга. Оно достигло реки Лиффея{165}. Прибыв туда, Лугайд сказал своему вознице:
— Пояс мой стал мне тяжел. Я хотел бы выкупаться.
Он отделился от войска и стал купаться. Войско же пошло дальше. Рыба скользнула между ног Лугайда; он поймал ее, вынул из воды и отдал своему вознице. Тот развел огонь, чтобы ее изжарить. Тем временем войско уладов{166} двигалось с севера, со стороны Эмайн-Махи. Оно подходило к горе Фуат, чтобы взимать там дань.
Кухулин и Конал Победоносный были двумя соперниками в подвигах{167}, и был заключен между ними договор: тот из них, кто будет убит первым, будет отомщен другим. «Если меня убьют первого, с какой быстротой отомстишь ты за меня?» — спросил Кухулин. «В тот же день, в какой ты будешь сражен, я отомщу за тебя еще до вечера», — ответил Конал. «А если меня убьют первого, с какой быстротой отомстишь за меня ты?» — «Я не дам остынуть твоей крови на земле, — ответил Кухулин, — как ты уже будешь отомщен».
Конал был на своей колеснице, во главе войска уладов, у горы Фуат. Там встретил он Серого из Махи, всего в крови, бежавшего к Серому озеру. Запел Конал:
Если конь этот с дышлом мчится к Серому озеру,
Значит — пролилась кровь, разбиты колесницы,
Рассечены и отняты щиты,
Пролилась кровь людей и коней
Вокруг правой руки Лугайда.
— Лугайд, сын Курои, сына Даре, убил моего молочного брата Кухулина, — сказал он.
И Конал, ведомый Серым из Махи, стал осматривать всю местность кругом. И они увидели тело Кухулина у высокого камня. Подошел Серый из Махи и положил свою голову на грудь Кухулина.
— Великая печаль Серому из Махи — это тело, — сказал Конал.
Неподалеку оттуда Конал увидел вал.
— Клянусь клятвой моего народа, — сказал Конал, — этот вал будет зваться Валом Великого Воина.
После этого Конал устремился дальше по следам войска. Лугайд купался в это время.
— Погляди вокруг, — сказал он вознице, — чтобы кто-нибудь не приблизился к нам незамеченным.
Тот посмотрел.
— Какой-то всадник{168} приближается к нам. Велика поспешность и быстрота, с какой он несется. Словно все вороны Ирландии носятся над ним, а перед ним будто от хлопьев снега пестреет равнина.
— Не мил мне этот всадник, который так спешит, — сказал Лугайд. — Это Конал Победоносный на своем коне Красной Росе. То, что кажется тебе птицами, носящимися над ним, это комья земли, кидаемые копытами его коня, а то, что кажется хлопьями снега, от которых пестреет перед ним равнина, это пена с морды коня, падающая с удил. Посмотри еще, по какой дороге направляется он.
— Он направляется к броду, — отвечал возница, — по той дороге, которой прошло наше войско.
— Пусть бы этот всадник миновал нас, — сказал Лугайд, — не мила нам боевая встреча с ним.
Когда Конал Победоносный достиг середины брода, он посмотрел в обе стороны.
— Вот два чужих воина, — сказал он.
Трижды посмотрел он на них.
— Прежде, чем продолжать путь, — сказал он, — надо разузнать, что это за люди.
И он подъехал к ним.
— Приятно видеть лицо должника, — воскликнул Конал Победоносный, — когда можно потребовать от него уплаты долга. Я твой заимодавец, а ты, убийца моего товарища Кухулина, мой должник. За этим-то долгом я и явился.
— Твое требование — не по праву, — отвечал Лугайд. — Иск твой будет законным только при условии, если бой между нами произойдет не здесь, а в Мумане{169}.
— Я согласен, — сказал Конал, — с тем только, чтобы нам ехать туда не общей дорогой, дабы не быть нам вместе и не разговаривать в пути.
— Это не трудно сделать, — отвечал Лугайд. — Я поеду через Бел-Габруйн, Габар и Майрг-Лаген, а ты другой дорогой, и мы съедемся в Аргетросе{170}.
Лугайд прибыл на место первым. Вскоре явился и Конал, который тотчас метнул в него копье. Лугайд в то мгновение, когда был поражен копьем, упирался ногой в высокий камень на равнине Аргетрос: вот почему один из камней на ней зовется Камнем Лугайда.
Получив эту первую рану, Лугайд стал отступать до местности, называемой ныне Могилой Лугайда, подле мостов Оссойрге{171}. Там бойцы обменялись речами.
— Я хотел бы, — сказал Лугайд, — чтобы ты поступил по правде людской.
— Что это значит? — спросил Конал Победоносный.
— А то, что ты должен биться одной рукой, ибо у меня лишь одна рука.
— Пусть будет так, — сказал Конал Победоносный.
И они привязали одну руку Конала к его боку. После этого они стали биться{172} и бились от одной стражи дня до другой{173}, но ни один из них не мог одолеть другого.
Видя, что он не может сам одолеть противника, Конал Победоносный глянул на своего коня, Красную Росу, стоявшего возле. У коня этого голова была как у пса{174}, и он имел обычай грызть людей в битвах и при единоборствах. Подскочил конь к Лугайду и вырвал у него кусок тела из бока, так что внутренности его упали к его ногам.
— Горе мне! — вскричал Лугайд. — Не по правде людской поступил ты, Конал.
— Я поручался лишь за себя, — отвечал тот, — а не за зверей и неразумных существ.
— Знаю я теперь, — сказал Лугайд, — что не уйдешь ты, не унеся с собой мою голову, как мы унесли голову Кухулина. Бери же мою голову в придачу к твоей голове и мое княжество — к твоему княжеству, и мое оружие — к твоему оружию. Согласен я на то, чтобы ты отныне был первым героем Ирландии.
И Конал Победоносный отрубил голову Лугайду, сыну Курои.
Он уехал, увозя с собой эту голову. Он настиг войско уладов в Ройрене{175}, что в Лагене.
Улады не нашли в себе мужества, чтобы вступить с торжеством в Эмайн-Маху в эту неделю. Мужество это принадлежало лишь Кухулину. Его душа явилась пятидесяти женщинам королевского рода, которых его выезд на бой поверг в скорбь. Предстало зрелище невиданное: колесница Кухулина в воздухе, над Эмайн-Махой; и, стоя на ней, Кухулин, мертвый, пел:
О Эмайн-Маха. О Эмайн-Маха,
Великое, величайшее сокровище.
САГИ ФАНТАСТИЧЕСКИЕ
ИСЧЕЗНОВЕНИЕ КОНДЛЫ ПРЕКРАСНОГО, СЫНА КОНДА СТА-БИТВ
С излюбленным в ирландской поэзии мотивом плавания смертного в «Страну блаженства» (ср. Плавание Брана) в этой саге соединился столь же распространенный у кельтов мотив любви феи-сиды к смертному (см. вступит. статью, стр. 35). При этом произошло характерное для сказочной фантазии смешение: обиталище феи — и волшебные холмы Ирландии («сиды»), и в то же время — заморская «Страна юности». Более подробно последняя изображена в Плавании Брана. Однако данная сага содержит два важных добавочных образа: 1) стеклянную ладью (стекло часто связано с образом «того света»; потусторонний волшебный остров в легендах о короле Артуре зовется «Стеклянным островом»), и 2) чудесное яблоко, соответствующее серебряной ветви в Плавании Брана. (Остров Авалон, куда фея Моргана уносит для исцеления и блаженной жизни тяжко раненого короля Артура, означает: «Остров яблок»; вспоминаются также яблоки чудесного сада Гесперид, на краю земли).
Мифическая тема саги искусственно приурочена к истории королей Конда и Арта, живших во II веке н. э. Последний христианский редактор или переписчик саги вложил в уста феи-сиды стихи, в которых она предсказывает, что скоро на смену религии друидов придет новая вера. Эти стихи, искажающие смысл саги, мы опустили в переводе, отметив этот пропуск многоточием.
Текст издан Е. Windisch’ем, «Kurzgefasste irische Grammatik», Leipz., 1879.
ПОЧЕМУ прозван Арт Одиноким? Не трудно сказать.
Однажды Кондла Красный, сын Конда Ста-Битв{176}, был вместе с отцом в верхнем Уснехе{177}, когда увидел он женщину в невиданной одежде, приближавшуюся к нему.
— О женщина, откуда пришла ты? — спросил он.
— Я пришла, — отвечала женщина, — из страны живых, из страны, где нет ни смерти, ни невзгод. Там у нас длится беспрерывный пир, которого не надо готовить, — счастливая жизнь вместе, без распрей. В большом сиде