С тех пор меня одолела, как и следовало ожидать, новая тревога: я стала бояться, что однажды ночью вдруг услышу, как единственный в Большом Поместье слуга-мужчина, непомерно самодовольный, поднимается с черного хода по крутой лестнице. Хотя, конечно, из-за этого вовсе не стоило терять сон, ибо вряд ли мистер Джейке покусился бы на меня так явно, о чем мне следовало бы догадаться после эпизода у моста, несмотря на жировик на его шее.
Вскоре после этого, как я уже сказала, мои обязанности были расширены от кухни с огородом и детей с кудахчущими курами, которых я наловчилась забивать без всякой помощи, до залов и спален в огромных и запретных, как я всегда чувствовала, хозяйских покоях Большого Поместья. Я начала изучать расположение комнат уже заселенных и комнат, которые лишь стояли наготове, поджидая обитателей, и кухонные колокольчики, висевшие в ряд на лоске и пронумерованные, так что если звенел, например, номер двадцать первый, это означало, что слуга требовался именно в соответствующей комнате; при этом предполагаюсь, что мы. домашняя прислуга, знаем, где какая комната, ведь, разумеется, никаких номеров у них не было. То есть номеров на дверях. Таким образом, мне оставалось лишь следовать за мистером Джейксом и сравнивать его уродливое тело с фигурой мистера Кэнти, которого я никак не могла забыть (из паба «У Кэнти», конечно), или майора Минфорда, несмотря на все разочарование, мне им доставленное, и в то же время постоянно думать о моем капрале Стеке, который, в обычном смысле слова, как мужчина ничего собой не представлял, но был тем не менее дорог мне, в отличие от других, и который явно лежал живым и, возможно, даже поправлялся в одной из комнат, показываемых мне мистером Джейксом.
Почтения мистеру Джейксу я не выказывала. Но изо всех сил старалась определить заветную дальнюю комнату, когда неожиданно звенел колокольчик. Это было нелегко. А кстати, вы знаете, что все эти колокольчики, висящие на кухне в ряд, насквозь проржавели от длительного неупотребления? И как им удавалось звенеть так звонко и чисто – от чего я подпрыгивала, выпрямлялась и отрывалась от работы, над которой корпела, – вызывая меня в очередную пустую комнату, что полностью сбивало меня с толку и наводило на мысли о собственной тупости? Да, это нервировало так, что руки опускались, поверьте. Я, конечно, вынуждена была выполнять свои обязанности независимо от того, в чем они заключались, – этому я научилась в «Святой Марте», – и при этом выполнять быстро, не раздумывая, и, конечно, неистово желала вновь обрести самого старого, по моему мнению, солдата из «Святого Климента» живым. Так что, если один из этих звонких колокольчиков приводил меня не в ту комнату, я впадала в отчаяние и на чем свет стоит, фигурально выражаясь, кляла себя за бездарность. Но если я отвечала на звонок правильно, что иногда тоже случалось, то с трудом скрывала свою радость, поднимала глаза от подноса, который несла, и, остановившись на пороге, быстро обводила огромную комнату взглядом, даже если хорошо знала, что Тедди там нет.
Но меня доставали не только несносные колокольчики. Так, в один прекрасный день мистер Джейке заявил мне, что сегодня я буду подавать вечерний чай. Долгие часы я готовилась к этому – слишком гордая, чтобы спросить у мистера Джейкса или миссис Мэри Грант, как лучше надежно и удобно держать слишком большой для меня поднос: маленькие фарфоровые чашки позвякивают, а чай обжигает, что я обнаружила, когда пыталась поднять чайник. Но по какой-то причине – или ее отсутствию – ни мистер Джейке, сидевший в темном углу, ни Мэри Грант, которая собирала поднос, ничего не посоветовали мне и не приободрили, будто бы наслаждаясь моими трудностями; им было невдомек, что этим они сами компрометируют персонал Большого Поместья. На подносе уместились и кексы, и копченая селедка, и большая миска с яйцами всмятку, и ломтики бекона, в основном жирного, – настоящая еда для желающего выжить в нашей стране, будь он коренным жителем или нет.
Путь из кухни в гостиную пролегал вдоль множества коридоров, и все они были длинны, холодны и пусты. Их полы устилали маленькие коврики из дальних стран, как я думала. На концах они были скручены, из-за чего я постоянно поскальзывалась, и поэтому, стараясь идти быстро, чтобы добраться до гостиной с еще теплым чаем, а также яйцами, кексами и сэндвичами, я подвергала себя огромному риску, и меня колотило от страха и неуверенности еще до того, как я предстала перед теми, кому предназначалось все это доставленное мною изобилие. А было их несколько.
А, Осотка. Поставьте поднос на этот стол. Чай я разолью сама.
Как скажете, мисс.
По крайней мере, она звала меня по имени, которое я узнала, хотя услышать его от нее и в такой ситуации было так же унизительно, как и ее обычное «вы», хотя, по правде говоря, видела я ее не часто, и слава богу, как говорила я себе для самоуспокоения. А вы думаете, легко было поставить поднос, когда она приказала мне это сделать своим беззаботным и насквозь фальшивым голоском? Нелегко! Дело в том, что мое внимание привлек слабый огонек в старом закопченном камине, где, судя по его размерам, могло бы полыхать мощное пламя. А также сама хозяйка Большого Поместья, на которой был новый охотничий костюм. Она стояла спиной к огню, как мужчина, а не как молодая женщина, более хорошенькая и более зрелая, чем я, хоть и моего роста и такая же худенькая – я вынуждена была признать это, но лишь в глубине души. А также молодой человек, сидевший на небольшом позолоченном стуле, который, казалось, рухнет под ним еше до того, как я избавлюсь от этой ужасно неустойчивой ноши, которую старалась удержать на вытянутых руках и при этом развернуться в сторону, – ее я уронила бы, испугавшись грузного молодого человека, чье отталкивающее лицо было прямой противоположностью тонкой улыбке молодой хозяйки и потому абсолютно сочеталось с ней. Вес подноса был почти критическим, и я вот-вот уронила бы его, притом молча и не обращая внимания на огромное кресло из иссохшей кожи, величиной с гардероб, стоявшее прямо напротив огня так, что я не могла рассмотреть сидевшего в нем, за исключением свисающей руки, которую я, мне показалось, узнала и ахнула, и тут заскользили яйца и все остальное. Но она вовремя сделала шаг вперед и подхватила огромную массу чеканного серебра, иными словами, поднос, а в камине взметнулся крошечный язычок пламени.
Просто чай и кекс, Млуд? Как обычно?
После чего я отошла в сторону, хотя все вполне могло случиться иначе, и я бы с грохотом приземлилась на четыре точки. Поворачиваясь, я все еще дрожала от напряжения, вызванного этим тяжелым испытанием и воображаемым весом подноса.
Можете идти, Осотка.
Спасибо, мисс.
И никакого реверанса. Поверьте. Это был не единственный пример моей уязвимости, как я уже говорила или, по крайней мере, давала понять. Я была вынуждена набираться храбрости всякий раз, когда проходила мимо привязанного в дальнем конце огорода старого козла с одним рогом, огромного бешеного создания, который был, пожалуй, больше Булочки и видел в каждом живом существе, даже в такой бедной ирландской сироте, как я, злодея, обломившего ему более чем полрога, оставив на его костлявой башке лишь один целый рог и тупой обломок. Не говоря уже о бушующих небесах, собаках и моей неспособности угодить Мэри Грант или увернуться от падающих предметов, ножей или чайников, когда звонил один из ржавых колокольчиков – и без предупреждения, как они это всегда делали. Иногда, если я оказывалась, скажем так, не при деле, меня пугала появлявшаяся ниоткуда молодая хозяйка – внезапно произнеся вслух мое имя, она тихо подходила ко мне и доброжелательно предлагала составить ей компанию и побродить по близлежащим холмам, в чем я ей не могла, конечно же, отказать, и зажимала уши руками всякий раз, если она подстреливала из ружья, когда-то принадлежавшего ее папочке, ту или другую кровоточащую птицу. И кто как не я должна была искать и приносить эти маленькие раздробленные тельца, падавшие камнем вниз – и всегда в такие густые колючие заросли, в которые не пробралась бы ни одна из ее алчных гончих. Именно я, ибо во время этих увеселительных прогулок нас ни разу не сопровождали гончие, хотя по уму их следовало бы брать, правда, меня это пугало бы и ошеломляло по крайней мере раз в десять больше. Но даже когда я смотрела на нее из густых зарослей, словно из-за тюремной решетки, а она думала, что мне ее не видно, сквозь терновник я вынуждена была признавать, что она – девушка стройная, гордая и очень привлекательная. Ее длинное лицо было таким же худым, как и мое, губы – неестественно полными, наверное, от привычки покусывать их в холодные дни, решила я. Ну а когда я выползала, побросав мертвых птиц в старый кожаный мешок, также когда-то, по ее словам, принадлежавший слуге ее папочки, разве я внезапно не обнаруживала, что она смотрит на меня, как бы это сразу определили в «Святой Марте», с любовью в глазах? Именно так. И что мне терновник с шиповником после такого необычного выражения ее глаз!
Однажды днем она без предупреждения появилась на кухне, застав меня врасплох, словно один из пресловутых колокольчиков или сам мистер Джейке, вечно подкрадывавшийся ко мне с какой-нибудь зловещей целью, – его я никогда не могла заранее узреть в темноте, и у меня от одной мысли о его вторжении резко падало зрение. Она вошла нежданно-негаданно, обратилась ко мне на «вы» и приказала мне взять стул и следовать за ней. Только это и помогло мне снова преодолеть страх и неприязнь к ней: я гадала, что ей от меня в очередной раз надо и почему она – человек с таким сложным и переменчивым характером, а я – такая постоянная и в определенном смысле трогательно неизменная, старательная и отзывчивая, как я это неоднократно слышала от нашей миссис Дженнингс, возможно, и себе на беду, я думаю. Тем не менее именно такова я и была, за исключением случаев, вроде настоящего, когда я почти потеряла самообладание. К тому времени, когда я смогла вынести стул наружу, она уже прошла через полуразваливающуюся беседку в скверик, защищенный неухоженной живой изгородью, и, к