Система упорно держится за привычные ей инструменты. Есть новые, появившиеся за годы путинского правления. Например, репрессивное законоприменение. Я бы назвал его «пунктирным». Оно состоит в принятии намеренно жестоких законов ad hoc и ad hominem для безжалостного применения их к случайным людям и обстоятельствам. Политика тревожного непостоянства и ненадеги, показавшаяся бы странной солидным автократам, стала признаком путинской атмосферы. Ничего не поясняя, власть меняет темы повестки – от геополитики на коррупцию, от коррупции на «омоложение кадров». Но всегда охраняет монополию на непредсказуемость и требует послушания ей.
Путин раздражается в ответ на предложения «улучшить деловой климат». В принципе справедливости он видит запрос на «уравниловку», обесценивающую атмосферу его личного непостоянства.
• Диктатура закона – это полномочие то предоставлять, то отнимать право граждан на использование ими прав в собственных интересах
Штраф – основной вид массовых материальных репрессий в РФ. Он соединяет извлечение дохода в бюджет с наказанием населенцев независимо от вины.
Штраф – это наказание, чаще не связанное с противодействием властям. Это самый признанный вид наказания. Он является поводом к осторожности для населения, испытывающего постоянное чувство вины. Всякий населенец РФ – штрафник, в его собственности лишь еще не отобранное.
Граждане в Системе РФ административно обездвижены. Дисциплина обездвиженности превращает населенца в заведомую добычу – «живые консервы» ближайшего хищника. Штраф – идеальный способ эксплуатации «живых консервов». Вдобавок к легкости выбивания он отравляет штрафника мнимой «виной». Штрафы дисциплинируют гражданина в статусе населенца. Безосновательность штрафа не вызывает протестов у того, кто не оштрафован, но позволяет острей переживать личную удачу. Уклониться от репрессивности власти равнозначно акту успешного выживания. Практика штрафования переживает расцвет, распространяясь на отношения власти с «элитами». Арест и возбуждение дела против богатого гражданина тоже своеобразная форма штрафа. Разорительный штраф в 22 миллиона против журнала New Times – террористическая ликвидационная процедура.
«Диктатура закона» – перформативный fusion частного и всеобщего, ограниченного с повсеместным. Не имея настойчивой воли добиваться единства права и его признания всеми, власть бомбардирует РФ законотворческими импровизациями. Этот процесс основан на контроле Кремля над законодательной властью – Федеральным Собранием.
Извергая законы, «принтер Думы» действует в пределах своих правомочий. Дума убедительно имитирует активную законодательную власть, откликающуюся на резонансные медиатемы. Кремль фильтрует сторонний лоббизм. Самые «пещерные» реакционные законопроекты разрешаются для импровизации. Они укрепляют тренд реакционной самодеятельности думцев. Против каждого серьезного несогласия Дума немедленно принимает добавочный чрезвычайный закон.
Вся эта активность репрезентует властный домен, подавляя любую попытку несогласия, любую альтернативу.
• Принятие законов, а не их исполнение в качестве законов (непосильное для слабого государства) приоритетно в Системе РФ
В российских репрессиях главный момент – низвержение с Олимпа с обыском и арестом, а не дальнейший судебный ход дела. Здесь театрализуют репрессивный старт, а не финал (зачастую компромиссный). В думской деятельности с помощью телевидения так же театрализуют законодательные запреты. Подкормкой массового озверения становятся человеческие страдания жертв, против которых они нацелены («иноагенты», активисты Болотной и интернета и т. д.).
Крах суда возник при непродуманной попытке перехода от советской системы (не знавшей автономии судебной власти вообще) к имитации западной независимости судей. В итоге родился монстр подкупного суда, хорошо защищенного от общества.
Судейско-прокурорская корпорация, так и не отмежеванная от советской модели, присвоила бесценный статус «независимости и несменяемости» (о чем сталинский судья мог только мечтать). Возникло сословие судей – собственников закона. Закон превратился в распорядок их корпоративной воли. Притом сословие судей сохраняло общую зависимость от власти в ключевых ресурсных вопросах, финансовых и материально-хозяйственных.
Все вместе превратило российскую «независимую судебную власть» в оплот наиболее противоправных кругов истеблишмента, в охранников корпорации власти. «Борьба с коррупцией» внутри этой закрытой корпорации лишь метод ее наращивания.
Нация бессильна перед той главной властью, которая должна воплощать ее волю к справедливости, ценностям и законности.
Приговор, вынесенный, как все видели, на основании недостоверных и отсутствующих улик, показывает степень приватизации суда в РФ. Суд приватизируется премиальными группами интересов и работает на них. Он обслуживает их цели открыто, ничего не страшась и при достаточно высокой оплате иногда не обращая внимания на Кремль.
Отличие дела Улюкаева от дела ЮКОСа в том, что последнее стало чисто кремлевским делом, в конце концов исходящим от Путина. Дело Улюкаева исходит от Сечина и еще нескольких людей и является личной местью за малоизвестные стране обиды. Неважно, действительно ли они им обижены или только так посчитали. Страна входит в следующее президентство с судом, превращенным в карманный девайс неразборчивых групп интересов. Не всегда руки Сечина видны с самого начала – результат может быть тем же и без видимого инициатора. Двадцать лет назад страна жаловалась на улицы, захваченные преступностью. Теперь преступность перекочевала в суды, а это более опасно.
Суд, как в деле Улюкаева, – основная форма взаимного пожирания в верхах, в «элитах», и население будет это приветствовать, считая, что его это не коснется.
В ходе выборов 2003–2004 годов был судьбоносный сдвиг. Выяснилось, что неудобных кандидатов незачем переигрывать в изощренных кампаниях – проще снимать их с выборов, придравшись к забытой судимости или к плохо оформленным документам. Пафос «чистых выборов» стал поводом правоохранителей выйти на большую политическую сцену в роли ее арбитров. Под лозунгом диктатуры закона политические технологии конвертируются в криминализацию неугодных.
Оказалось, что внутри потока внешне демократических процедур при отсутствии судебной власти и публичного контроля нет ничего проще охоты на людей. Карательный консенсус Системы превратится в ее главное острое блюдо.
Губернатор в жестких клещах. Прежде он обязан был выстроить клуб приближенных бизнесов, чтоб успешно осваивать бюджетные деньги, выделяемые Москвой. Сегодня это рискованно. Бизнес-клуб власти коррумпируется, и губернатор, даже успешный, как Гайзер – бывший хозяин Коми, может попасть в тюрьму. «Программы развития» приходят в регион железной пятой крупных московских корпораций. Другие, как иркутский губернатор Левченко, намеренно затягивают освоение федеральных трансфертов, чтобы не «уйти к Гайзеру».
Снова став выборными, губернаторы обнаружили, что с комфортом назначенцев потеряли определенность избирательного срока полномочий. Центр в принципе презирает понятие срока полномочий применительно к регионам: аресты и переназначения сверху обнулили это понятие. Срок власти отмеряют следователи или кадровики Кремля. Чем тут поможет выборность?
• Потери должности в Системе важнее назначений. Отсюда карательные отставки – беспричинные увольнения глав регионов посреди законного срока их полномочий
Любой губернатор в любой момент может быть отстранен, при том что считался выбором «народа федерального региона». Сервильные обсуждения прессой «рейтингов эффективности» губернаторов, посчитанных для Двора, вытеснили общественную оценку.
Норма Системы – «Всегда можно попасться». Применение этой нормы к тебе – личная неудача.
Теневая жизнь была нормой управляемой демократии 2000–2012 годов. К уходу в тень власть сознательно подталкивала граждан. Уличная несистемная политика 2006–2012 годов – катализатор и пищевой бум силовых структур и их политических кураторов. Вне этого оставался крупный бизнес в сложных отношениях между собой и с силовыми структурами. Но уклад производства порядка превратился в импортера интриг среди крупного бизнеса.
Незаинтересованность в расширении бизнеса – симптом установки на выживание. Те, кто выжил, уже не стремятся к экспансии.
§ 2. Контроль как взлом От бесконтрольности Кремля к мании контролировать всех
В хрущевские времена был анекдот о голодном китайце, который с утра сажает рис, а вечером выкапывает и съедает: очень кушать хочется! Сегодня такова схема политического невроза Москвы. Кремль понимает контроль только как вмешательство. Для человека Команды немыслимо предоставить вещи их собственному ходу, не помогая и не мешая расти. Если он не вмешается, его гложет тревога – что-то упущено.
Не будучи нейтральной бюрократией, власть выглядит как вертикаль одностороннего контроля свыше. Доминирует идея контроля Центра за всеми в стране – только он полноправен. Контроль становится источником других актов власти, с опасными для контролируемых последствиями.
• Контроль выступает как личная поднадзорность государственных лиц, вынесенная за рамки государства как общего дела граждан
«Вертикаль власти», контролирующая себя и свою непогрешимость, оборачивается властью, доверяющей неясным индикаторам. Хороший пример здесь – разнообразные «рейтинги успешности» губернаторов и т. п. Каждый такой рейтинг – внутренне противоречивый конструкт матрицы претензий и подозрений Центра. Далее те и другие взаимно микшируются, их перевзвешивают в пространстве интриг внутри администрации президента. То, что получается в итоге, дизайнерское производное аппаратного обмена веществ.