[174]. Таким образом, Лион еще более прямо, чем Тривус, подчеркивал функциональное значение духовных методов исцеления и то, в какой степени этот процесс зависит от пациента (а не от целителя): «Чем больше нам удается укрепить дух больного, тем сильнее будет его самооборона в борьбе с болезнью»[175]. (С этим утверждением, несомненно, согласился бы и сам Чуриков.)
Лион, подобно другим, подчеркивал и то, что Чуриков «магически действует на психику» и здоровых, и больных людей, вступающих с ним в контакт. В глазах Лиона, как и в глазах доктора Никитина (который участвовал в открытии мощей Серафима Саровского), важной предпосылкой для того, чтобы «внушение» привело к исцелению, служила вовсе не особенная харизматичность целителя (которой, по-видимому, обладал Чуриков), а скорее наличие у пациента веры в него, вне зависимости от того, достоин ли целитель этой веры и какого подхода он придерживается – религиозного или медицинского[176]. Иными словами, Ивановская по сути вылечилась благодаря своей вере в Чурикова как в целителя – а совсем не обязательно благодаря его целительским способностям. Свой вклад в дискуссию внес и психиатр В.М. Бехтерев, отмечавший, что при излечении абсолютно необходима вера в целителя – и наоборот, отсутствие веры может стать препятствием к излечению[177]. Какушкин несколько снисходительно говорил то же самое, когда указывал, что «многолюдное паломничество к братцу Иоанну есть проявление давнишнего стремления русского темного люда к новой жизни»[178].
Короче говоря, представляется, что если медицинские специалисты совместно (и порой подчеркнуто) отрицали возможность «чудес», то некоторые из них были готовы приписать позитивную роль «иррациональным» верованиям, которые обеспечивали выздоровление последователей Чурикова. Отрицая идею о том, что его молитвы непосредственно улучшали физическое состояние больных или изменяли их (подобно тому, как к этому может привести прием лекарств), такие медики признавали, что уверенность больного в действенности его молитв повышала способность организма к самоисцелению в силу того, что она 1) побуждала больного к тому, чтобы относиться к себе более внимательно, и 2) освобождала его подсознание, тем самым способствуя запуску процессов самоисцеления.
Аналогичным образом к признанию позитивной, каузальной роли целительных способностей Чурикова были готовы и светские мыслители, озабоченные здоровьем российского общества в целом (а не только его отдельных представителей). Судя по многочисленным статьям в светской печати, большинство комментаторов воздерживалось как от признания за Чуриковым чудесных целительских способностей, так и от отрицания таковых. По-видимому, в целом они допускали возможность дать рациональное объяснение харизматическому влиянию Чурикова, которое (вслед за доктором Лионом) понимали в первую очередь как психологическую и/или нравственную (а не религиозную) силу. Неудивительно, что немало светских наблюдателей называли «братца Иоанна» современным «старцем»[179]. Например, Н.М. Жданов сравнивал Чурикова с отцом Зосимой из романа Достоевского: «Меньше всего догматик или теоретик, старец Зосима был по преимуществу глубоким психологом и сердцеведом, прекрасным знатоком нужд и особенностей русского человека. Он говорил с народом простым, понятным языком, давал людям советы по их домашним и семейным делам и в народе слыл за прозорливца и целителя»[180]. Жданов указывал, что люди с готовностью подпадали под его влияние, потому что испытывали психологическую потребность в этом: «Для очень большой категории морально слабых русских людей нет большего счастья, как отдаться в духовное водительство другому человеку»[181]. Как объясняли сами «трезвенники», именно отчаяние людей, нуждающихся в помощи, и делало столь убедительными проповеди таких «братцев», как Чуриков или Иван Колосков в Москве: «Если человек сильно настрадался, он хватается за соломинку; если же придет к братцу человек из любопытства, то на него слова братца не подействуют»[182]. Нельзя не согласиться с тем, что Ивановской была нужна именно такая надежда, которую дал ей Чуриков; а как указывал Клиффорд Гирц, вера – не индуктивный процесс, опирающийся на доказательства, а скорее «априорное признание авторитета, преобразующего этот опыт»[183]. Иными словами, такие люди, как Ивановская, верили в эффективность лечения Чурикова именно потому, что хотели этого и нуждались в этом.
Хотя общественность не пришла к единому мнению в отношении природы и/или источника «харизматического» влияния Чурикова, главный вопрос, которым задавались светские круги, состоял не в том, каким образом «братцу Иоанну» удавалось исцелить такое количество чрезвычайно неблагополучных людей, больных телом и утративших духовные ориентиры, а скорее в том, почему результат (то есть превращение этих людей в достойных, трудоспособных граждан) был настолько благотворным и для индивидуумов, и для общества в целом. В этом смысле большинство было согласно с тем, что Чуриков заполняет важную нишу в обществе, проходящем через стремительные изменения и связанные с ними неурядицы. В глазах профессора Л.Е. Владимирова Чуриков выказал способность к духовным подвигам, в которых крайне нуждалась современная Россия. Его движение за трезвость, фоном для которого служили «этическая анархия» и «полнейший нравственный развал», совершало «нравственные чудеса: падшего сразу возрождает к истине, трудовой жизни»[184]. Для таких социальных критиков, как врачи, значение имела не столько природа целительных способностей Чурикова, сколько (явно позитивные) последствия сотворенных им «чудес».
Разумеется, Ивановская придерживалась иного мнения. Хотя ее «чудесное» выздоровление и не признавалось медицинскими специалистами, очевидно, что она не была согласна с их вердиктом. В этом отношении она являлась типичной представительницей последователей Чурикова, потому что в целом они решительно отвергали мнение о том, что его «чудеса» можно свести к силе внушения или дать им рациональное, «научное» истолкование[185]. Они считали, что их неожиданное исцеление может быть объяснено лишь таинствами и молитвами «братца Иоанна», в которых отразилась милость Господа, пришедшего к ним на помощь в их греховном, развращенном состоянии потому – и только потому, – что Чуриков молился за них. Многие из них по сути верили, что он исцелил их дважды – сперва раскрыв перед их уснувшими душами возможность жить в вере, а затем освободив их тела от пагубных привычек или болезней, связанных с грехом. Как бы ни обстояло дело в конкретных случаях, «трезвенники» разделяли убеждение в том, что «чудеса» Чурикова были сотворены не им: «Мы верим делам Христовым, – заявляли они, – проявленным нам через Братца Иоанна»[186], – и потому в их глазах эти «чудеса» служили неопровержимым знаком его праведности.
То, что в аргументах врачей отыскивалось много слабых мест, несомненно, лишь укрепляло убеждение «трезвенников» в неадекватности рациональных объяснений того, чтó они видели и испытали. Например, как указывал Трегубов, если «ремиссию» Ивановской следует понимать как прямое следствие ее нового здорового образа жизни, то почему же ей не становилось лучше во время предыдущего пребывания в больницах? И если для того, чтобы сила внушения Чурикова подействовала на больных, им нужно было регулярно контактировать с ним, то как объяснить заявления многих лиц – включая тех, которые прежде никогда не встречались с Чуриковым, – о том, что их исцелили его молитвы, вознесенные за них издалека?[187] Более того, как вполне логично указывали последователи Чурикова, если сила внушения зависела либо от веры индивидуума, либо от его способности к религиозному возбуждению, то чем объяснялся тот факт, что у многих лиц, якобы исцеленных Чуриковым, прежде отсутствовала какая-либо вера или страх перед Богом?
Если Ивановская еще до своего излечения довольно долго ходила на «беседы» Чурикова и успела обрести известную веру в него к тому моменту, когда он «исцелил» ее, то другие вообще никогда с ним не встречались. Одним из самых убедительных (и в то же время типичных) является описание исключительных духовных сил Чурикова, оставленное бывшим вором и хроническим пьяницей В.А. Гуляевым[188]. Согласно его свидетельству, когда он узнал, что Чуриков обратил на путь истинный одного из его наиболее ценных соратников по преступному ремеслу, его охватила такая ярость, что он спрятал в сапоге нож и решил зарезать проповедника по завершении одной из его «бесед». Он приблизился к Чурикову, неся «в <…> голове мысли братоубийцы Каина», но в тот момент, когда его взгляд встретился с взглядом «братца Иоанна», «случилось невероятное: меня забило в ужасной лихорадке. Я весь затрясся, точно прикоснулся к оголенному проводу электричества. Я потерял самообладание, во мне упали физические силы, совершенно я обессилел, и душа моя билась точно птица в закрытой клетке». Гуляев, парализованный страхом, неожиданно и непонятно почему отказался от намерения совершить убийство. Затем, как будто кто-то толкнул его, он упал у ног Чурикова и со слезами на глазах попросил у него прощения. В то мгновение, когда «братец Иоанн», благословляя Гуляева, коснулся его головы рукой, тот почувствовал, как все тело у него наполняет могучая сила. Ковыляя к двери, он подумал, что ему только что явилась земная «правда», хотя до того момента он не верил в ее существование. После такого «пробуждения» души Гуляев сразу же нашел в себе волю для того, чтобы стать новым человеком и навсегда изменить свою жизнь.