Все средства, вырученные от премьеры, достались композитору. Но на квартиру в Москве их все равно не хватало. Театр проводил своего кумира в дальнюю дорогу, но дома Дунаевского по-прежнему ждали чужие коммунальные квартиры.
А его отсутствие в Москве дало неожиданные результаты. Котировки каким-то образом стремительно выросли. А в Театре сатиры произошло ужасное событие. От разрыва сердца умер еще молодой «Ю. А. Ю.» — Юра Юргенсон, первый шансонье, композитор, музыкант… Вдова Булгакова, Елена Сергеевна, вспоминала, что обстоятельства его смерти были туманные, кто-то говорил, что его чуть ли не убили. Это были слухи, нелепые и отвратительные, но странным образом они создавали «атмосферу».
О положении дел в Театре сатиры считали должным шептаться все при любом светском разговоре. Это была модная тема. Люди театральные гадали, кого назначат на место Юргенсона. Давид Гутман, главный режиссер театра, и Виктор Типот, завлит, единогласно посоветовали директору театра драматургу Григорию Холмскому пригласить на место Юргенсона Исаака Дунаевского. Театр лишился своей старой «звезды», нужна была новая.
Кто знает, как бы сложилась его судьба, не умри Юра Юргенсон и не позови его друзья в Театр сатиры. В судьбе художника многое зависит от случайностей. Закон действия театрального механизма прост. К 1926 году Дунаевский был в Москве чужаком. Как свет далекой звезды. Люди пленялись чудесными мелодиями, которые роились в его голове, но не знали, к какой группировке он принадлежит.
Друзья знали от Оболенских, что композитор еще в Симферополе начал трудиться над некоторыми темами, которые обещали произвести фурор. С какой-то точки зрения жизнь в Симферополе казалась пребыванием в музыкальном парнике, где созрели ростки будущих творений. Могла ли Зинаида Сергеевна Судейкина — гордая дворянка — представить, что ее муж окажется гением, услышавшим биение сердца кремлевского горца?
Итак, Исаак Осипович принял предложение. Это означало начало новой жизни и даровало новые возможности.
Театр сатиры тогда работал в Большом Гнездниковском переулке, в бывшем помещении знаменитого артистического кабаре «Летучая мышь». Это был легендарный подвал — весь в красном бархате. «Коробка в красном померанце»…
О шутки Давида Гутмана можно было поскользнуться, как на первом льду. Он создал в театре гофманскую атмосферу. Дунаевский, в черном фраке, вместе с небольшим оркестриком в восемь-десять человек, дирижировал в верхней левой от сцены ложе, нависающей, как выдвинутая челюсть. Зрители, сидящие внизу, видели только летающие руки дирижера. Пленительная атмосфера. Ни в одном другом театральном месте Москвы нет больше такой атмосферы. Кажется, что призрак гениального Дунаевского до сих пор бродит по залу этого театра.
В таком месте лучше понимаешь, что такое магическая формула театральности, которую ищет поколение за поколением режиссеров. Исаак Дунаевский, кажется, нашел эту формулу патетичности. У него был «французский» талант. Говорят, что в битве под Верденом один французский офицер воскликнул: «Мертвые, встаньте!» Кто-то из лежащих поднялся и пошел в атаку. Это свидетельствует о том, что французы умеют жить на грани патетики и реального. Этими способностями обладал Дунаевский.
Он одаривает новый театр своим талантом. За полтора месяца композитор пишет музыку к спектаклю «Мечты… мечты», который ставит Давид Гутман. Это было веселое комедийное обозрение, где фокстрот, нэп, вчерашние попы-священники плюс человек по фамилии Де Тектор смешивались воедино, в одну смешную гротескную чепуху. Главное действующее лицо — хулиган по имени Фомка Прыщ.
Хулиганы были разрешенным недостатком советской власти. Они стали почти национальной валютой. Когда в начале 1930-х годов в Москву приехал Андре Жид, его водили в исправительные колонии и показывали настоящих хулиганов, которые перевоспитались и стали хорошими советскими людьми. Жиду понравился визит в колонию, возможно, из-за не совсем обычных для мужчины предпочтений в отношении мужской и женской красоты. Он ввел в заблуждение чиновников своим восторгом по поводу советских хулиганов. Они поверили, что Жид купился на их показуху.
На этой теме спекулировали художники, музыканты, артисты и танцоры. Для «создания» отрицательных героев требовались более сочные краски и бо́льшая мера таланта, чем для представления правильных героев революции. Хулиганы могли танцевать запрещенные «нэпманские» танцы, они еще могли куртуазно крутить в воздухе картузом и смачно выражаться на смеси французского и любого другого. Их сердце принадлежало прошлому, а костюмчик всегда был по последней моде. Именно поэтому такое количество произведений посвящалось «хулиганам».
Сразу после премьеры спектакля «Мечты… мечты» Исаак Дунаевский познакомился с замечательным рапповским поэтом Михаилом Гальпериным. Он был почти копией Чехова: та же бородка клинышком, пенсне на веревочке. Человек старой формации, поэт при встрече снимал шляпу. Дунаевский высоко ценил его талант.
Позже Дунаевского свяжет с Гальпериным дачный отдых. Они станут соседями по внуковским дачам, когда отойдут в прошлое РАПМы[16] и РАППы[17], а двух людей сблизит любовь к солнцу и удобной жизни. Черная кошка никогда не пробежит между ними.
Гальперин навсегда останется в памяти как автор либретто к музыкальной комедии Исаака Дунаевского «Соломенная шляпка» по мотивам водевиля Эжена Лабиша. Он будет жить с двумя дочками. Маля станет художницей и выйдет замуж за художника, а вторая дочь — поэтессой. Во Внукове, вспоминает Евгений Исаакович, у Гальпериных был самый большой сад, в котором росли деревья, посаженные еще помещиком Абрикосовым. Гордость сада — яблони, самые большие в той округе. Одним из этих яблок подавился сам Александр Блок, когда был в гостях в поместье Абрикосова.
Только попав в Театр сатиры, Дунаевский узнал, что такое театральный мир и по каким законам он живет. Главным в этом мире была интрига. В то время в Театре сатиры она походила на битье посуды на сцене или удары по музыкальным тарелкам, то есть считалась почти безобидной.
Две противоборствующие группировки концентрировались вокруг двух дам: жены Феди Курихина Леши Неверовой и ее противницы Елены Хованской. Исаак Дунаевский поддерживал хорошие отношения и с той и с другой. Елена Хованская выступала вечной дублершей Неверовой. Ее поддерживали Рафаил Корф и другие. В пьесах, где было много ругани, враждующие актеры с удовольствием переругивались между собой от имени своих персонажей. Апофеоз этих отношений наступил в «Склоке».
Как-то к Дунаевскому подошел Рафаил Григорьевич Корф, человек необычайно въедливый, любящий задавать вопросы. Он славился своим умением ставить в тупик, возможно, оттого что считал себя неплохим драматургом. В соавторстве Корф написал несколько смешных пьес: «Извините за резкость» и «Довольно, бросьте», к которым Дунаевский сочинил музыку.
Характерно наклонив голову, Корф спросил:
— Я понимаю, можно написать смешную комедию, смешно сыграть роль, сделать смешные декорации. А можно ли сочинить смешную музыку? Музыку без текста, но такую, чтобы, слушая ее, зрители смеялись.
— Думаю, что можно, — ответил Дунаевский.
— Очень хорошо, докажите…
— Постараюсь.
По крайней мере, так этот спор передавал режиссер Эммануил Борисович Краснянский, постановщик многих пьес на музыку Дунаевского. Это было время странных пари. Люди заключали их и выигрывали.
Дунаевский победил эффектно. В начале 1927 года ему пришлось усиленно вспоминать свое бюрократическое прошлое: недолгую работу секретарем-корреспондентом Наркомвнешторга Украины в экспортном отделе. Известные «смехачи» Ардов и Никулин принесли в Театр сатиры пьесу «Склока». Этой пьесы с нетерпением ждали две внутритеатральные группировки. Дело в том, что персонажи в ней непрерывно ругались. Место действия было «колоссальное»: на кухне коммунальной квартиры, в учреждении, на дачной железнодорожной платформе.
Дунаевский доказал, что музыка может быть смешной, как люди, как два клоуна — рыжий и белый. Надо только немного раздвинуть в улыбке рот сочинителя. Иногда смех заменяют две неправильно поставленные рядом восьмые ноты. С точки зрения гармонии Дунаевский поставил рядом неправильно все ноты. Получилось смешно.
Давид Гутман хохотал, когда слушал эскизы у себя в квартире, и слушал смешно. Он носил подтяжки, большие, американские, которые купил у спекулянтов. Когда ему что-то нравилось, Гутман хлопал этими подтяжками по пузу, как будто стрелял из пистолета. В Дунаевского он выстрелил дважды. Тому понравилось.
В их творческой паре лидером был Дунаевский. Он предложил к каждому драматическому акту сделать музыкальное введение, нечто вроде эпиграфа, который бы настраивал зрителя на соответствующее восприятие. Для каждого места действия — своя музыка. А Гутман специально придумал смешные названия. Так появилась «коммунально-квартирная фуга».
Люди, получившие строгое музыкальное образование, не могут без удовольствия слушать эту пародию на баховские фуги — своеобразную запоздалую насмешку над скучными педагогами. Дунаевский расквитался с «сухарями», которые мучили его в Харькове. Жаль, что они ее не услышали.
Названия других музыкальных «прелюдов» красноречиво говорили о характере музыки: «Учрежденческое скерцо», «Железнодорожный прелюд», «Желдор. аллегро». Эти музыкальные картинки были действительно смешны. Зрители от души хохотали и сопровождали каждое приглашение к акту дружными аплодисментами. Хованская и Неверова опять на пару играли одну и ту же героиню — жену Рафаила Корфа, персонаж которого носил фамилию Нарывайтись.
Из Симферополя Дунаевский привез то, что вызрело под южным солнцем Крыма: любовь к работе с оркестром, идеальную стройность его звучания, интонационную чистоту. Это были золотые годы небольшого оркестра в Театре сатиры.
Рина Зеленая вспоминала: