…И вдруг — звонок от Александрова. Он узнал от Шумяцкого, что премьера «Веселых ребят» состоится до Нового года. Сталин хочет повеселить народ.
— «Комсомольская правда» — за нас, — сказал Григорий Васильевич. — Они будут нас поддерживать. Я точно знаю.
Шумяцкий наговорил все это Александрову, чтобы тот не унывал. Александров, конечно, не ожидал такого успеха, а потом сразу стал думать о Сталинской премии, о звании Героя Советского Союза. Он был ужасно честолюбив. Ужасно. Он и Любовь Петровна. Об этом знали немногие.
24 декабря Дунаевский купил «Комсомольскую правду». В ней огромными буквами было набрано: «Завтра премьера». Весь день бегали линейные администраторы: сверяли какие-то списки, совали какие-то билеты, спрашивали, сколько гостей будет с Исааком Осиповичем. В «Ударнике» готовили премьеру в упадническом духе римских императоров. Это было первое кинособытие, где все гости должны были присутствовать во фраках и смокингах. Начало сеанса назначили на 20 часов. Предполагалось, фильм закончится около полуночи — необычно поздно для Советского государства, отвергающего ночные кошмары.
Затем «Комсомолка» аршинными буквами советовала встретиться с виновниками торжества. Первым поместили кинорежиссера Александрова, второй шла артистка Любовь Орлова, третьим стояло имя Дунаевского, замыкал «когорту славных» оператор Нильсен. Тот самый сердцеед, которому была уготована страшная любовь. Утесов в это время быть в Москве не мог. Он находился на гастролях с джазовым коллективом.
Орлова и Александров заявили, что они сядут в зрительный зал. Дунаевский был против. Нильсен присоединился к большинству.
— Дуня, мы будем слушать, что они о нас говорят, — с сияющими глазами поделилась Орлова.
Зазвучала музыка Дунаевского, и появились титры. В зале громким шепотом их зачитывали: «Орлова, Александров, Тишечкин, Шумский». Прозвучала фамилия Дунаевского, Орлова толкнула Дуню в бок. На экране появились кадры, как Костя Потехин выходит за ворота, погоняя рогатое общество. «Утесов, Утесов!» — закричали в самых разных углах зала.
Легко на сердце от песни веселой,
Она скучать не дает никогда,
И любят песню деревни и села,
И любят песню большие города.
Нам песня строить и жить помогает…
Мало кто знает, что первоначальный вариант текста выглядел иначе: «Нам песня жить и любить помогает». Потом из воспитательных соображений слово «любить» заменили на глагол «строить». Но Исаак Осипович предпочитал именно «жить и любить».
День выхода на экраны «Веселых ребят» отмечали как начало всенародной известности всех участников съемки. Зинаида Сергеевна радовалась больше всех. После премьеры в «Ударнике» отправились в «Метрополь». Там засели за несколько столов. Собралась вся богема: Александров, Нильсен, Орлова и т. д. Пили за успех. Каждый второй тост был за музыку. Дунаевский сиял. Зинаида Сергеевна шепнула: «Это начало славы».
Случайные посетители смотрели на них как на очумелых. Не понимали радости. Лицо Орловой еще не стало знакомым. Метрдотель ресторана пытался их застращать.
Все веселились и говорили о счастливом конце 1934 года, радовались тому, что произошло. Никто особо не анализировал причины успеха. Шумяцкий праздновал личную победу: во-первых, Сталин забыл, что идею «Веселых ребят» обсуждали на квартире у Льва Каменева. Во-вторых, он создал первую советскую комедию, и, в-третьих, сделали много веселых открытий, в частности музыку Дунаевского. Говорили о Новом годе, об убийстве Кирова и о начавшейся в городе повальной кампании арестов. Все тонуло в общем смехе.
Кстати, это было началом богатства Исаака из Лохвицы. Звон монет ознаменовал начало независимости. Дунаевский не мог не испытывать по этому поводу радости.
Все складывалось удачно. Подрастал сын Геничка, который родился 30 апреля 1932 года. Было много радости и милых воспоминаний. Исаак Дунаевский писал Василию Лебедеву-Кумачу:
«Сын у меня мировой. Вчера на улице он подошел к одному гражданину, напевавшему марш из „Веселых ребят“, и строго заметил, что это „моего папы марш, не пой“. Моему карапузу всего только три года. Это все меня радует. И как композитору, и как отцу мне надо написать колыбельную, чтобы таким малюткам пели».
Русский Голливуд
В 1935 году министр кино Борис Захарович Шумяцкий поставил перед работниками киноиндустрии новую задачу: «Воспеть гуманность советских законов, интернационализм советского общества». В стране начинались ежовские чистки. Надо было что-то предпринять: усыпить себя аплодисментами и заговорить речами. Люди стали ориентироваться на звуки, а не на смысл. Там, где хлопали — по плечу или в ладони, — туда и поворачивали головы. Наверное, для композиторов это должно было быть приятным. Сталинский реализм официально сформировался.
Для Дунаевского в начале 1935 года снова наступила пора «выпускного экзамена». Он должен был доказать всем, и себе в первую очередь, что сможет превзойти или хотя бы повторить успех «Веселых ребят».
Композитор был измотан. Он думал о том, что все силы, которые вкладываются в фильм, энергия всех людей, которые заняты на производстве, служат одному — какой-нибудь маленькой убогой цели, рассчитанной на победу в очередной идеологической кампании. Но отступать некуда. Во-первых, существовал приказ Шумяцкого. А в ту пору от министра зависело почти все, и прежде всего деньги. Во-вторых, поступило предложение от Александрова, которому Дунаевский не мог отказать.
Дунаевский оказался в тисках. И его не собирались отпускать. И искусство здесь было ни при чем.
В 1935 году Дунаевские еще жили на улице Бородинской, в деревянном доме номер 4, который находился во дворе бывшего доходного дома. Четыре окна выходили на улицу, а три — во двор. Ныне он не сохранился, а тогда привлекал внимание своей старорежимностью и московскостью, будто был списан с пьес Островского. Дунаевский иногда любил пройтись пешком от дома до правления Ленинградской композиторской организации, которая находилась на улице Зодчего Росси, чтобы послушать шум толпы. Он вообще любил улавливать шум, который переплавлялся у него в мелодию. С этой улицей у всех коренных питерцев связано много анекдотов и россказней. Говорят, что именно улицу Зодчего Росси провинциалы, приезжавшие в Ленинград, переиначивали, спрашивая, как пройти на улицу Заячья Россыпь.
Он полностью перестроил свой режим, превратив его в камеру пыток для организма. Ложился под утро, видел дурные сны, в которых мастер кривых улыбок бил его длинными хвостами восьмых нот. Когда вставал, все домашние уже давно были заняты своими делами, и это устраивало композитора, погружающегося в глубокое одиночество. Весельчак Дунаевский больше не насвистывал, зато все больше и больше курил. Казалось, над ним повисло чье-то проклятие, будто он узнал какую-то страшную тайну, за которую расплачивается тяжестью ноши. Отдохновение начиналось тогда, когда он оставался в своем кабинете и сочинял, сочинял, сочинял…
Успех «Веселых ребят» автоматически принес деньги. Их Дунаевский называл своим «могуществом». Он зажил жизнью нового советского барина. А потом, вслед за деньгами, в виде дивидендов пришла неслыханная популярность. Иногда от этого сладко замирало в груди.
В Ленинградском мюзик-холле дела шли успешно. Он много сочинял. У него началась какая-то новая, неожиданная жизнь. Его стали приглашать в посольства. В те годы это было настоящей проблемой. Просили приходить во фраках и смокингах, слава богу, у Исаака Осиповича все это было. Зинаида Сергеевна радовалась, что у него есть и фрак, и черный костюм.
Про москвичей говорили, что первым фраком обзавелся драматург Александр Афиногенов. Единственное обстоятельство огорчало бывшего главу пролетарских писателей: дома, стоя перед зеркалом, он волновался, что фрак ему не к лицу. Поговаривали, что Александр Фадеев вслух обозвал Леопольда Авербаха и Владимира Киршона барчуками, якобы они и одеваются как барчуки. На генеральных прогонах во МХАТе сидят одни домохозяйки. Хозяева сами не идут — ждут премьеры, а билеты отдают своей прислуге. А та приходит или из дома, или с рынка. Рассказывали, что видели под креслом одной такой Мани бидон с молоком. Артисты специально бегали по очереди и смотрели через занавес на бидон. Партийные смотрели сквозь пальцы на самовозрождающуюся советскую буржуазию. Домохозяйки — не броня: сколько таких с домохозяйками пересажали. Может, поэтому и позволяли держать.
Александров звонил периодически: не отпускал Дунаевского от себя, ревновал, когда он уходил к другому режиссеру, и втайне радовался неуспеху таких картин. Надо отдать должное таланту Григория Александрова. Как правило, работа Дунаевского с другими режиссерами не была столь успешной.
В начале января в газетах печаталась одна пустопорожняя болтовня: надо добить загнивающее искусство мюзик-холла. Больше ничего. Дунаевский сетовал, что ему не хватает той критики и того успеха, который он знал в Москве во второй половине 1920-х годов. Разговоры о том, что переезд в Питер был бегством, отпали сами собой.
После «Веселых ребят» в театр и на домашний адрес стали приходить письма. Писали в основном дети-пионеры, колхозницы, солдаты, многие просили выслать ноты. Если чье-то письмо нравилось, Исаак Осипович отвечал. Письма приходили мешками — только теперь Дунаевский начинал понимать, какого джинна он разбудил. Страна с радостью хлопала его по плечу, и ему приходилось ей в этом подыгрывать.
Дунаевский резко отличался от своих корреспондентов. Он не говорил «женщина», он говорил «дама». Исаак Осипович не хотел видеть «засморканные, грязные женские руки» и слушать приветственный окрик «эй, товарищ». Для него по-прежнему главным оставалась человеческая чуткость. Она постепенно становилась все дефицитнее.
И тут грянул гром. Ругня, грызня из-за «Веселых ребят».
В конце января 1935 года в Москве зрители повалили на первый советский международный кинофестиваль, который Сталин повелел учредить после «сокрушительного» успеха венецианского биеннале. В американском фильме «Вива, Вилья!» мексиканские крестьяне пели марш из «Веселых ребят». Через неделю критик Безыменский разразился поэтической бранью. «Караул, грабят! Товарищ Дунаевский и товарищ Александров! Почему же вы спите? Единственное, что есть хорошее в вашем фильме, — музыка. А ее похитили. Протестуйте. Единственную ценность сперли! Восстаньте!» И далее: «сбондили», «слямзили», «словчили» — это глаголы по адресу американцев, которые стащили песню, как только она вышла на экраны.