Джордж поднимает руку:
– Он знает. Естественно, он знает. А тебе я не сказал потому, что он мне велел молчать. Не видел причин, зачем вам сообщать.
– Не видел? – верещит Файфер. – Не видел причин сказать нам, что это злобная, лживая, дикая су…
– Файфер! – Джордж хмурится.
– Ты же понимаешь, что она не станет нам помогать? Она будет водить нас за нос, пока Николас не умрет, а потом выдаст своим дружкам!
– Я так не поступлю, – говорю я.
– Она так не поступит, – повторяет Джордж.
– Я тебе не верю, – отвечает Файфер. – И ей не верю. Ни во что это не верю. – Она расхаживает взад-вперед, мотая головой, потом останавливается. – Я скажу Джону.
Она делает шаг к дороге.
– Нет! – Джордж ловит ее за рукав. – Это останется между нами.
– Он должен знать, – настаивает Файфер. – Ты понимаешь, что он сделает, если узнает?
– Понимаю. Потому и не должен. – Файфер открывает рот, чтобы возразить, но Джордж качает головой. – Главное, что нам сейчас нужно, – найти скрижаль. Ты это знаешь. Никаких других соображений сюда примешивать нельзя. А именно это и случится, если ты все расскажешь.
Файфер молчит.
– Послушай, когда придем к Гумберту, можешь написать Николасу, – продолжает Джордж. – Спросишь его сама. Он тебе скажет то же самое.
– Почему он скрыл от нас правду?
– У него свои причины. – Джордж держит перед ней лестницу ведьмы. – Договорились?
Файфер пытается схватить лестницу, но Джордж успевает ее отдернуть.
– Ладно, – бросает она со злостью. – Договорились.
– Хорошо. Тогда убери с лица эту кровожадную мину. Сюда идет Джон.
Я выглядываю из-за изгороди и вижу, как он медленной трусцой бежит к нам. Весь покрытый грязью.
– Ох ты! – говорит Джордж, окидывая его взглядом. – Что случилось?
– В канаву прыгнул. – Джон вытирает лицо рукавом. – Отличная изгородь, – говорит он Файфер. Та пожимает плечами и молчит. – Эти охранники ехали в ту же сторону, что и мы. Наверное, нас ищут. Вы не слышали что-нибудь из того, что они говорили?
Мы все молчим.
– Готов поклясться, что спросил достаточно громко, – сухо говорит Джон. – Файфер?
– Ой, меня не спрашивай! Я ничего не знаю!
Джон приподнимает брови:
– Что с тобой?
– А ничего! Не знаю! – Она чуть подергивает свою лестницу. – Ну, просто… расстроилась, что пришлось узел потратить. У меня всего три было. И на такую вот ерунду один ушел. – Она показывает на изгородь.
– Не ерунду. Она тебя спасла, – говорит Джон.
– Она нас погубила!
– Не драматизируй, – говорю я раздраженно, потирая голову. Там, где она выдрала мне клок волос, кожа отзывается острой болью. – Использовала узел, подумаешь! Придем к Гумберту – другой сделаешь.
Файфер злобно глядит на меня. Не говоря ни слова, шагает прочь к дороге. Я смотрю на Джона:
– Чего это она?
– Эти узлы делала не Файфер, а Николас, – отвечает Джон. – Ей пока что мощи не хватает. Она еще наберет, конечно, но… сама понимаешь.
– Ой, – говорю я. – Это плохо.
Я только что видела, какая от этих узлов бывает польза. Но приятно знать, что Файфер не так сильна, как хочет показать.
Глава восемнадцатая
Проходит еще час, и небо начинает темнеть. Донимавший нас почти весь день дождь опять сменяется снегом, налетает порывами, кружится поземкой. Наконец мы доходим до развилки – дорога расходится на две. Одна широкая, мощеная, ведущая в город. Вторую едва ли можно назвать дорогой – чуть виднеются следы ног, трава почти по колено, такое впечатление, будто за последний месяц по ней проходили не более двух раз. Джон снова смотрит в карту, и мы, конечно, выбираем именно ее.
Снег валит быстрее и гуще, и вскоре даже то жалкое подобие тропы, по которому мы бредем, скрывается снегом и темнотой. То и дело впереди мелькает красная вспышка, будто мигает багровая звезда. Я думаю, это блуждающие огоньки: наверное, мы приближаемся к какому-то болоту. Хотелось бы только, чтобы не пришлось его переходить. Болотные огни не опасные, но ужасно приставучие. Заставят тебя сыграть с ними в тысячи дурацких игр, пока соблаговолят пропустить через свои владения. А я слишком устала, чтобы разбираться с ними прямо сейчас.
Наконец мы доходим до гряды холмов, один другого круче. Я несколько раз оскальзываюсь на обледенелой почве, и Джон идет рядом, поддерживая меня под руку, чтобы не упала.
– Сколько еще? – стонет Файфер. – Я устала, есть хочу, ноги стерла…
– Судя по всему, мы уже должны туда подниматься, – отвечает Джон. Мы взбираемся на очередной холм, самый крутой из всех, что были до сих пор. Наверху Джон показывает вниз, в долину: – Вон он.
Дом Гумберта. Скорее даже замок, целиком построенный из серого камня и окруженный огромным квадратным рвом. Лишь пара арочных мостов соединяет дом с внешним миром. Он напоминал бы крепость, если бы не весь этот плющ, покрасневшие к осени листья, расходящиеся по камням как жилы. И еще сады – сады, прорезанные прудами и арочными мостами. Все покрыто легкой снежной пылью, как дремотой.
Мы спускаемся с холма, переходим по мосту, что ведет во внутренний двор. С этой точки обзора дом имеет не такой внушительный, более жилой вид: наполовину бревенчатые стены, окна с ромбическими панелями, большой каменный фонтан. Когда мы подходим к парадной двери, она почти тотчас же распахивается, и привратник впускает нас в огромную прихожую. Люстры из блестящей меди и сверкающего хрусталя. Сияющие черно-белые полы в шахматную клетку. Богатые стенные панели, увешанные картинами: со вкусом выписанные обнаженные тела, ничего грубого или жестокого. Одна, очень красивая, с Венерой и Купидоном, занимает почти всю стену.
– Привет! – гремит, как в бочку, чей-то голос.
Я оборачиваюсь и вижу Гумберта Пемброка. Он шагает к нам вразвалку, в руке большой бокал бренди. Не слишком-то он изменился с тех пор, как я его видела в последний раз: такой же низкорослый, коренастый, одет со вкусом: ярко окрашенная шелковая рубаха и бархатные штаны.
– Что с вами стряслось?
Он оглядывает нас. Джон до сих пор весь вымазан землей. У Файфер полосы грязи на лице, трава в волосах. Наверняка я не слишком отличаюсь от своих спутников. Единственный, кого можно назвать умеренно чистым, – Джордж. И как ему это удается?
Джон – абсурдно громким голосом – рассказывает ему о нашей встрече со стражей. Гумберт кивает и поддакивает в нужных местах, но видно, что все его внимание сосредоточено на мне. Как только Джон кончает свой рассказ, он поворачивается ко мне:
– Так ты – это она и есть?
– Кто?
– Чего? – ревет Гумберт.
Джон наклоняется ко мне, уголок рта у него подергивается в улыбке.
– Гумберт малость глуховат, так что говори погромче, – шепчет он. – И я думаю, он хочет знать, та ли ты девушка, о которой ему говорил Николас.
– А! – Я делаю шаг вперед и встаю прямо перед Гумбертом, чтобы не пришлось кричать. – Да, – говорю я. – Я – она и есть.
Гумберт улыбается и щелкает пальцами. Тут же появляется горничная, одним взглядом окидывает наши измазанные лица и грязную одежду и отправляет нас наверх принимать ванну и готовиться к ужину, который будет через час.
Почти сразу же я оказываюсь в одной из спален наверху и жду, пока мне нальют ванну, а пока рассматриваю убранство. Потрясающая роскошь: богатая драпировка, ковры, в которых нога утопает по щиколотку. Дом красивее любого из дворцов Малькольма, красивее даже, чем у Блэквелла. Узнай он, что Гумберт – реформист, немедленно забрал бы все это – в придачу к голове хозяина.
Когда я раздеваюсь и сажусь в ванну, входит горничная Гумберта – пожилая женщина по имени Бриджит – и вносит стопку одежды.
– Я подумала, что для ужина ты предпочла бы надеть платье.
И показывает его. Гм, я бы, конечно, не предпочла, но вряд ли могу жаловаться. Просто прелесть: темно-синий бархат, юбка с богатой золотой вышивкой, лиф украшен изображением какой-то птицы, сплетенным из серебряных нитей. Бриджит откладывает платье, к нему прилагается пара домашних туфель и серьги, золото и сапфир, под цвет ткани. Даже кольцо подобрала под этот наряд! Я смотрю на все это большими глазами: никогда в жизни не носила ничего настолько красивого. Повода не было.
После ванны Бриджит помогает мне одеться. Цокает языком, сокрушаясь о состоянии моих волос, и настаивает на немедленной их реанимации: высушивает купальным полотенцем, распутывает все узлы, терпеливо превращает непослушные вихры в свободно лежащие кудри и закалывает наконец парой заколок с синими драгоценными камнями.
– Вот так вот, куколка. – Она ставит меня перед зеркалом. – Разве не красавица?
Я смотрю на свое отражение – и глазам не верю. К щекам, глазам и волосам вернулся цвет. Лиф платья низкий и тугой, и я ожидала увидеть то же, что обычно: кожу да кости, – и просто потрясена, увидев, чем они сменились: округлостями. Никогда прежде у меня их не было. Они мягкие, они беззащитные, они для меня смерть – и потому были убраны упражнениями. Я стала тощей, жилистой и сильной. Болезнь меня разорвала, но затем меня снова воссоздали, на сей раз не силой, а заботой: мягкой постелью, сладкими зельями, ласковыми руками и магией. Теперь я не знаю, что и думать обо всем об этом. Магия убила моих родителей – Блэквелл намерен убить магию. Блэквелл занимается магией – Блэквелл намерен убить меня. Джон спас меня магией – я намерена убить магию, чтобы спасти Николаса. Это против всех правил, которым я следовала всю свою жизнь, предательство всего, чему меня учили.
Но кто кого раньше предал?
Бриджит ведет меня вниз, в столовую. Я прихожу последней, все уже сидят вокруг стола, на скатерти графины с вином и кубки. Джон встает, когда я вхожу, но Гумберт прямо-таки вскакивает с места и спешит ко мне.
– Элизабет! – ревет он. – Заходи же!
Он тащит меня через зал и рывком усаживает в кресло рядом с собой. Стол большой, человек двадцать легко усядутся. Но он сажает меня рядом с собой. Я оглохну еще до конца ужина.