– Это ты хотел мне показать?
Джон кивает и пристально смотрит на меня.
– А откуда ты знал, что здесь есть дерево?
– Отец рассказывал, – говорит он. – Но я думал, это очередная его байка.
Мы идем к дереву. Шаги отдаются от жесткого плиточного пола. Не успеваем мы пройти и нескольких футов, как темная комната внезапно озаряется светом – свечи в канделябрах на стенах начинают полыхать язычками пламени. Я слегка вздрагиваю.
– Это обычные чары, – поясняет Джон. – Свет зажигается, когда нет опасности. Если комната ее чует, свет гаснет – или не загорается вообще. Система охраны, можно сказать.
– В библиотеке? – сомневаюсь я. – Зачем тут охрана?
– Потому что в этой библиотеке растет волшебное дерево, – отвечает Джон.
– Оно действительно волшебное?
Мы уже стоим прямо перед ним. С такого близкого расстояния видно, что оно причудливого серого цвета, с гладкой корой. Похоже на кость.
Джон кивает:
– Если бы к Гумберту собирались приехать гости – скажем, его приятельница-герцогиня, – и вдруг вошли бы сюда… – Он пожимает плечами. – Наверное, поэтому библиотека была закрыта сегодня утром, чтобы Бриджит могла подновить заклинание. Она ведь колдунья.
Я удивлена, хотя, наверное, удивляться нечему.
– И что оно делает? Дерево, я имею в виду?
– А-а! – Джон проводит рукой по волосам. – Точно не знаю.
Но что-то в выражении его лица подсказывает мне, что это не так. И мне вдруг хочется коснуться дерева. Это смело, даже до глупости, – возжелать прикосновения к магии, особенно на глазах у Джона. Но мне хочется увидеть, на что оно способно. И, принимая во внимание, что колдовские огоньки вроде бы уверены, что мне ничего не грозит, быть может, так оно и есть?
Протянув руку, я касаюсь высохшего серого ствола. Ощущаю под пальцами гладкость древесины. Дерево содрогается под моей ладонью и вдруг с чиркающим звуком, будто зажигают спички, вспыхивает к жизни. Возникают почки, они лопаются, раскрываются, их тысячи – появляются листья всех оттенков зеленого, такие живые и яркие, что кажутся ненастоящими. Я тихо вскрикиваю от неожиданности, потом начинаю смеяться. А листья между тем продолжают появляться, яростно и захватнически разбегаются по веткам, и мертвое миг назад дерево становится живее летнего дня. Я поворачиваюсь к Джону:
– Чего это оно так? Что это значит?
Джон снова проводит рукой по волосам.
– Они… я не знаю.
Что-то в его лице подсказывает мне, что он лжет.
– А что было бы, если бы ты к нему прикоснулся?
Он отворачивается и не отвечает. Готова поклясться, что он краснеет. Но я не собираюсь сдаваться так легко.
– Тогда давай, смелее.
Он смотрит на меня взглядом, в котором поровну досады и веселья. После секундного колебания протягивает руку и прикладывает ее к стволу. Сперва ничего не происходит. Но потом вдруг с легким хлопком и шуршанием листьев на одной из верхних веток появляется птичка, открывает клюв и испускает неестественно громкую трель. Джон закрывает глаза, будто с облегчением – и волнуясь одновременно.
Я начинаю смеяться – ничего не могу с собой поделать.
– А теперь рассказывай, – говорю я. – Потому что ты знаешь. И я знаю, что ты…
Тут птица замолкает, перестает петь. Сразу гаснут свечи на стенах, комната погружается во мрак. Не раздумывая, хватаю Джона за руку, разворачиваю и тащу за дерево.
– Не шевелись! – шепчу я.
– Ладно, – говорит он. – Но… что ты делаешь?
Его спина грубо вдавлена в ствол, а я не менее грубо прижимаюсь к нему, вцепившись пальцами в рубашку. Он так близко, что чувствуется его запах: чистый, теплый, лаванда и пряности.
– Я… ты сказал, что когда огни гаснут, это означает опасность, – говорю я, и теперь наступает моя очередь краснеть.
– А-а!
Уголки его губ подергиваются в улыбке, и я жду, что сейчас он примется меня дразнить, упрекнет, что заставила коснуться дерева. Но нет. Улыбка его исчезает, и он пристально смотрит на меня. Взгляд переходит с глаз на губы, там задерживается, снова возвращается к глазам. Я смотрю на него в ответ и на какой-то миг думаю, что сейчас он меня поцелует. Меня заливает волной тепла при мысли об этом – и волна тут же сменяется холодным щелчком страха.
Я отодвигаюсь прочь. На шаг. На два. Джон не шевелится, не пытается меня остановить. Но не отрывает от меня взгляда. Смотрит прямо, не мигая, и после долгой паузы просто кивает. Он знает, с какими травами меня арестовали, знает, зачем они мне понадобились. До меня доходит, что он, наверное, сообразил куда больше.
Тут со звуком пушечного выстрела распахивается дверь библиотеки и врывается Файфер в вихре возмущения и рыжих волос.
– Вот тебе и опасность, – бурчит Джон себе под нос.
– Ничего себе! Это что же тут происходит? – Файфер стоит, упираясь руками в бока, притоптывает ногой. – Прячемся по темным укромным уголкам?
Джон закатывает глаза:
– Мы не прячемся.
– И тут вовсе не темно и не укромно, – добавляю я.
Дважды совравши.
Файфер со злостью глядит на меня, Джон наклоняет голову и молча смеется. Выбившаяся прядь падает ему на лоб, и меня так и подмывает отвести ее пальцами.
– Я могу тебе чем-нибудь помочь? – спрашивает Джон, глядя на ведьмочку. – У тебя очень расстроенный вид.
– Расстроенный?! – визжит Файфер. Над головой шуршат листья, птичка испускает громкую возмущенную трель. – Это что? Птица? – Файфер указывает на кроху так, будто это дракон. – Почему дерево все в листьях?
– Про листья я ничего не знаю, – отвечаю я излишне громко. – Мы только пришли посмотреть на огоньки.
Я кивком указываю на дождь зеленых искр, сияющих в куполе наверху. Джон вздрагивает.
– Да, кстати. Огни. – Файфер оборачивается к нему. – Нам надо об этом поговорить.
– Не надо, – отвечает он, и голос его вдруг звучит очень устало.
– Нет, надо, – настаивает она. – Ты знаешь, что это означает. Пророчество…
– Это совсем не то, о чем там говорится.
– А что пророчество? – спрашиваю я.
– Это ты так думаешь. – Файфер меня игнорирует. – Но что, если ты ошибаешься?
– Я не ошибаюсь! – огрызается Джон. – Это у тебя мысли путаются!
– Ой, не надо! Это как раз ты в облаках витаешь с тех самых пор, как… – Она останавливается, прочтя на лице у Джона предупреждение. – Ладно. Но для чего еще мы оказались здесь? Вряд ли затем, чтобы бесцельно бродить, или разглядывать Гумбертов собор, или прятаться в библиотеках под деревьями с девчонками, создавая птиц…
– Файфер, хватит!
Они смотрят друг на друга злыми глазами.
– Ладно. Но сейчас ты все равно пойдешь со мной, – говорит она. – Ты нужен Гумберту. Принести чего-нибудь укрепляющего для этого его лютниста из склепа.
– Ну и язва же ты, Файфер!
Она показывает ему язык.
Следом за Файфер мы возвращаемся в гостиную. Лютнист лежит на кушетке, сложив руки на коленях, тяжело дышит. Джордж садится с ним рядом, поджимая губы, будто силится сдержать смех.
– Что случилось? – спрашивает Джордж.
– Слегка ошалел. – Голос Гумберта звучит тише обычного. – Завороженный красотой собственного искусства.
У Джона дергается уголок рта.
– Сейчас займусь.
– А я спать пошла, – объявляет Файфер.
И выходит из комнаты, едва не столкнувшись в дверях с Бриджит, которая вносит поднос с чаем, ставит его на стол и начинает разливать. Файфер останавливается. Оборачивается. Смотрит на чай, на Джона, опять на чай.
– Тебе понадобится твоя сумка, Джон? – спрашивает Файфер.
Голос любезный, предупредительный и… ну совсем другая девушка! Джон не замечает – он слишком занят лютнистом.
– А? Да, спасибо.
Файфер исчезает в коридоре и возвращается через несколько минут с его сумкой. Ставит сумку перед ним и улыбается:
– А может, я все-таки выпью чаю.
Она подходит к столу, задумывается над подносом, тянется к чашке – но не берет. Повторяет то же действие. Что это значит?
– А, нет. Передумала. Наверное, все-таки не хочется. Спокойной всем ночи!
Она взлетает по лестнице, рыжие волосы развеваются словно небольшой вихрь.
– Какая любезная девушка! – ревет Гумберт.
Ой, нет.
Мне это все подозрительно. Я видала, как горничные так себя ведут. Обычно потому, что прячут под кроватью парня, и боятся, как бы их на этом не поймали. Здесь, конечно, иное, и Файфер явно задумала что-то существенно серьезнее, чем парень под кроватью.
Я встаю:
– Тоже, пожалуй, спать пойду.
Джон смотрит на меня. Счастливая, – произносят беззвучно губы.
Я улыбаюсь и иду к лестнице, прямо к комнате Файфер. Останавливаюсь перед дверью, кладу ладонь на дверную ручку – и замираю. Может, не надо мне знать, что она делает? Может быть, от этого отношения между нами только ухудшатся – хотя, кажется, уже некуда.
Я делаю шаг прочь от двери – она внезапно распахивается, и Файфер втаскивает меня в комнату. Захлопывает дверь, припирает меня к ней спиной, сжимая в руке оружие с витрины Гумберта: пружинный тройной кинжал, судя по виду. Держит возле моего горла.
– Ты вообще знаешь, как им пользоваться? – спрашиваю я.
– Заткнись. Ты зачем шпионишь у меня под дверью?
– Решила, что ты что-то задумала. Хотела посмотреть, что именно.
Файфер снова колет мне шею лезвием:
– Не тебе подозревать меня в чем-либо!
– Но ведь что-то же происходит? Огни, блуждающие снаружи. И чай там, внизу. Это же что-то значит?
Она отодвигается от меня, принимаясь расхаживать по комнате и бормоча под нос:
– Надо ли ей говорить? Нет. Но пророчество… и я же не могу появиться с кровожадной маньячкой…
– Я не кровожадная маньячка.
– Заткнись.
– Появиться – где?
– Заткнись, я сказала!
Она ходит от окна к двери и обратно, грызя ноготь. Наконец поворачивается ко мне.
– Ты мне не нравишься.
– Кто бы сомневался.
– И я тебе не верю. Но пророчество говорит, что должна верить.