– Блэквелл не так уж много времени посвящал тому, чтобы подоткнуть мне одеяло и почитать сказку на ночь, так что нет, я никогда о нем не слышала.
Шуйлер поднимает брови:
– Забавно. Потому что именно Блэквелл нанял меня доставить ему этот меч.
Мы с Файфер переглядываемся.
– Наверное, «нанял» – не то слово, – продолжает Шуйлер. – Скорее «принеси, да поскорее, иначе отправишься в кандалах на виселицу, повисишь пару недель, потом распорю брюхо, вытащу кишки и подожгу, а ты будешь смотреть…»
– Замолчи! – шепчет Файфер с пепельным лицом. – Замолчи!
– Зачем Блэквеллу этот меч? – спрашиваю я.
– Говорят, что он самый могучий из всех существующих мечей этого рода, – отвечает Шуйлер. – Может прорезать все. Камень, сталь, кость… – Он прерывает речь, мерзко улыбаясь. – Говорят, что того, кто им владеет, невозможно победить. Ни оружием, ни магией, вообще ничем.
– Самый могучий из своего рода? – Файфер таращит глаза на меч. – Какого рода?
Шуйлер снова улыбается:
– Естественно, проклятого.
Файфер издает тихий писк.
– Стать проклятым, просто держа его в руках, нельзя, – говорит он. – Надо непременно пустить его в ход – так это работает. Чем больше крови он пьет, тем больше ты набираешь мощи, пока не станешь непобедимым. И тогда вступает в дело проклятие.
– Каким образом? – спрашиваю я.
– Меч начинает отбирать свою силу обратно. Он становится с каждым часом сильнее, а человек слабеет и в конце концов без меча просто не может жить. Когда этот рыцарь все понял, уже было поздно. Потому что единственный способ избавиться от проклятия – это избавиться от меча. Что можно сделать, только будучи побежденным в бою. Увы, наш рыцарь был слишком силен.
Меня, как ни странно, увлекает этот рассказ.
– Почему же он оказался здесь?
– Единственный иной способ разорвать проклятие – умереть с мечом, – отвечает Шуйлер. – Поэтому наш рыцарь нашел ведьму, которая согласилась его похоронить и даже наложила заклятие на гробницу, чтобы никто не мог его освободить, пока он жив. Наверное, на случай, если он вдруг передумает.
По моей коже бегут ледяные мурашки.
– Зачем Блэквеллу проклятый меч? – спрашивает Файфер. Шуйлер пожимает плечами:
– Думаю, проклятие его не волнует. Во всяком случае, гораздо меньше, чем возможность неуязвимости.
– Нельзя отдавать ему меч, – говорю я.
– Любопытное замечание, тем более от ищейки, – отвечает Шуйлер.
– Она права, – вмешивается Файфер. – Нельзя.
– Ты хочешь моей смерти? – поворачивается он к ней.
– Нет, конечно!
– Так как же мне поступить?
– Брось его! Просто брось и уходи.
– И куда? Если я не принесу ему меч…
– Тогда, быть может, останешься жить, – перебивает Файфер. – Но если отдашь меч, он тебя точно убьет. И ты это знаешь.
– Он дал мне слово.
Файфер резко разворачивается ко мне:
– Элизабет! Чего стоит слово Блэквелла?
Я колеблюсь. Ведь я была верна Блэквеллу так долго, что даже сейчас, после того как он бросил меня в тюрьму и приговорил к смерти, повернулся ко мне спиной, обманул меня, мне все равно трудно свидетельствовать не в его пользу.
Я просто качаю головой.
Шуйлер чертыхается себе под нос.
– И разве тебе этого хочется? – продолжает Файфер. – Чтобы Блэквелл стал непобедимым?
– Не важно, чего мне хочется. Важно, что я должен это сделать.
– Не должен!
Шуйлер шагает к нам. Сощурившись, тянется к мечу. Меня пробирает холодок страха, и я, протянув руку, запускаю ее в мешок с солью на поясе у Файфер и швыряю пригоршню Шуйлеру в лицо.
Он дико визжит от боли – что напоминает мне визг гуля, в которого я тоже как-то швырнула солью, – и падает наземь, царапая свое лицо и перекатываясь медленными и неловкими от соли движениями.
Файфер на миг столбенеет, потом хватает еще горсть соли и мечет в него, падает рядом с ним и вытаскивает из своей сумки пригоршню чего-то зеленого и сладко пахнущего (перечная мята?), заталкивает ему под рубашку, в ботинки, даже в штаны. Наконец Шуйлер перестает стонать, замирает. Она припадает губами к его уху.
– Это для твоей же пользы, – шепчет она, вскакивает на ноги и говорит: – У нас есть минут двадцать, пока он не придет в себя. И можешь мне поверить, лучше бы нам оказаться как можно дальше отсюда. Так что бери факел и айда.
Схватив меч, она бросается к двери и выскальзывает наружу. Я убираю лезвия ножа и сую его в ботинок. Проходя мимо гроба за факелом, я останавливаюсь взглянуть. Внутри – идеально сохранившееся тело рыцаря. В соответствии со своим прозвищем, он полностью зеленый: зеленые волосы, зеленая кожа – и даже доспехи. Поразительно.
В двери возникает голова Файфер:
– Элизабет!
– Иду.
Хватаю со стены факел, и когда отхожу, свет падает на каменную глыбу, в которой заключен гроб рыцаря. Тут я замечаю то, чего раньше не видела. Следы. Что-то вырезано или вытравлено на камне: буквы, символы, – наверное, рунический алфавит, очень древняя магия.
Я не в состоянии их прочесть, хотя смысл достаточно ясен: рыцарь покоится под скрижалью проклятия.
Выскальзываю в дверь, и мы с Файфер бежим прочь из туннеля, по камням, вниз по склону.
– Это ты хорошо сообразила, – говорит Файфер. – С солью. Я уж думала, мы пропали.
– Что ты насовала ему в штаны? Перечную мяту?
Она кивает:
– У него от нее жуткая чесотка. Покроется сыпью не меньше чем на месяц. Притом в очень чувствительном месте.
Тут я начинаю смеяться. Мы уже где-то на середине склона. Под нами виднеется озеро, где все еще продолжается веселье.
– Ну? – Файфер поднимает Азот вверх. – Это он и есть? То, что ты должна была найти?
Я качаю головой:
– Нет. Николас сказал, что я пойму, когда увижу этот предмет, а этот меч ничего для меня не значит.
Файфер смотрит на меч, на меня, снова на меч.
– Уверена? Ну-ка, взгляни еще раз.
Она тычет мечом мне под нос, я проворно отскакиваю.
– Осторожней!
– Прости. – Ни малейшей нотки вины в голосе. – Но как же пророчество? В зеленое спустишься ты стража смерти найти. К тринадцатой он лишь способен тебя привести. Страж смерти рыцаря – вот этот меч. Поэтому Шуйлер и пришел за ним. – Файфер досадливо хмыкает. – И он же приведет тебя к Тринадцатой.
– Извини, – говорю я. – Но это не то.
У Файфер такой разочарованный вид, что мне даже жаль ее.
– Послушай, – продолжаю я, – не так уж все плохо, а? Блэквелл хотел этот меч, а сейчас не получит его. Тем более удачно, если принять на веру, что он действительно так работает, как расписал Шуйлер.
– Наверное. – Файфер пожимает плечами. – И что нам с ним делать? Надо продолжать поиски, но мне совсем не хочется тащить его туда, где все эти люди. Пусть даже они ничего о мече не знают, зато могут заинтересоваться камешками.
Она вертит Азот в руке, изумруды ярко блестят даже в тусклом свете факела.
– Давай отнесем его к Гумберту, – предлагаю я. – Оставим его в соборе и вернемся. Сколько продлится праздник?
– Достаточно долго, – отвечает Файфер. – Сегодня ведь последняя ночь. Не меньше чем до рассвета.
– Годится, – говорю я. – Только вот не знаю, что делать с Шуйлером…
– У меня достаточно мяты, – отвечает Файфер. – И соли. Армию мертвецов оглушить хватит. И зла я как черт! Если он себя хоть немножко любит, то не полезет.
Глава двадцать третья
Мы идем через лес к дому Гумберта. Факел я бросаю на землю и затаптываю. Если Шуйлер все-таки придет в себя, нет смысла облегчать ему слежку за нами.
Файфер идет рядом, размахивая Азотом. Возможно, мне стоило бы поразмыслить о Блэквелле, о его желании заполучить меч – если он действительно способен на то, о чем Шуйлер рассказывал. Но почему-то не могу отвлечься от воспоминания о рыцаре, неподвижном, зеленом, лежащем в своей гробнице.
– Как ты думаешь, почему он такой зеленый? – спрашиваю я. – Этот рыцарь. Никогда ничего подобного не видела.
– И я тоже, – отвечает Файфер. – Но это определенно проклятие. Либо от меча, либо от ведьмы, поместившей его в гробницу. Ты видела плиту сверху и знаки на ней?
– Видела, – отвечаю я, оглядывая верхушки деревьев над нами. В небо только что взлетела пара сов. Может быть, это ничего и не значит, совы ведь охотятся по ночам. Но так же птицы взлетают с дерева, если неподалеку люди. Или нас испугались? – Это была скрижаль проклятия.
Файфер кивает:
– Никто не видел, чтобы от них избавлялись подобным образом. Обычно их бросают в колодцы, топят в озерах или реках. Ну или в океане. Но положить в гробницу…
Я чувствую, как по хребту пробегает дрожь тревоги. Остановившись, хватаю Файфер за руку:
– А что будет, если поместить ее в гробницу?
Файфер морщит лоб.
– Во-первых, проклятие станет действеннее. Скрижаль привлекает темную энергию мертвеца, и магия усиливается. Особенно если смерть была насильственной.
– Насильственной? – переспрашиваю я. И меня трясет, как от холода.
– Но нет, глупость, – продолжает она. – Понимаешь, насчет того, чтобы похоронить скрижаль с трупом – ну, одно дело теория, и совсем другое – практика.
– Практика?
Как цветные заморские птицы, которыми торгуют пираты. Они на самом деле не умеют говорить, но повторяют последнее, что слышали. Дурацкие и бесполезные твари.
– Ну да. Сама подумай. Надо запланировать все заранее: составить проклятие, убить кого-нибудь и закопать скрижаль вместе с убитым. А как иначе? Много ли найдется желающих бегать в поисках свежей могилы и совать туда скрижаль, уповая на то, чтобы покойник оказался погибшим насильственной смертью. Так пачкать руки – извини за каламбур – никому не охота.
У меня голова идет кругом. В сознании всплывают отдельные бессмысленные слова. Скрижаль проклятия. Гробница. Насильственная смерть. План. Труп. Могила. Грязные руки. Потом они сплетаются, как нити гобелена, образуя картину, которую мне бы лучше не видеть.