Небо облачное и серое, вода рябит. Люди вокруг меня тоже начинают шевелиться. Файфер и Шуйлер лежат, обнявшись, разговаривают тихими голосами. Джордж зевает, укрывшись с головой одеялом, и слегка дрожит от прохлады.
Я сажусь, кутаясь в одеяло. По палубе бродит резкий холодный ветер, шевелит волосы, сбрасывает их на лицо.
– Где Джон?
– Пошел еды принести, – говорит Джордж. – И узнать, когда мы прибываем. Надеюсь, что уже скоро. Если эта посудина не перестанет качаться, меня вывернет.
Появляется Джон. Корабль покачивается и вздрагивает, Джон хватается за поручни, чтобы не упасть. Принесенную еду он кладет перед нами, а мне протягивает кубок.
– Лекарство, – говорит он. – Не очень хорошее, но на корабле мало что есть. Желательно выпить, пока горячее – не могу обещать, что у холодного вкус будет лучше.
– Спасибо. – Я беру у него кубок. – Что ты выяснил?
– Еще примерно четыре часа до Апминстера. Но надвигается буря, так что может оказаться и дольше. В любом случае к закату будем на месте.
Джон подает мне еду – хлеб и твердый сыр – и садится рядом.
– Я попросил капитана высадить нас на милю ниже усадьбы Блэквелла, – говорит он. – Конечно, вокруг будут и другие корабли, и мы могли бы затеряться среди них, но нет смысла рисковать. – Он смотрит на меня. – Надеюсь, я все сделал правильно.
Я киваю:
– Да, правильно. Спасибо тебе.
Отрываю кусок хлеба, но не ем. Слишком уж нервничаю, есть не хочется. Судя по тому, как мои спутники обращаются с едой, у них тоже проблемы с аппетитом.
– Попасть внутрь должно быть сравнительно просто, – говорю я. – У нас имеется лишь одно приглашение, но его можно передавать туда и обратно. А оказавшись внутри, нужно просто слиться с окружающими.
Со всеми.
С Малькольмом, с Блэквеллом, с Калебом. Со всеми известными мне ищейками. Не говоря уже о стражниках и еще сотнях других людей, которые могут меня узнать.
Подавляю дрожь и продолжаю:
– Когда окажетесь внутри, не пытайтесь прятаться по углам – Блэквелла это насторожит. Оставайтесь на виду, но по возможности избегайте разговоров. Представление начинается в девять, и вот тогда мы спустимся в гробницу.
Шуйлер обнимает Файфер за плечи. Не знаю, о чем думает она, и о чем он, тоже не представляю. Но судя по тому, как она закусила губу, можно кое-что предположить.
– Потом ждите, – говорю я. – Все равно ничего другого сделать вы не сможете. Держитесь поблизости, но не слишком близко. Вас никто не побеспокоит. На маскараде будет чересчур много важных персон, чтобы Блэквелл рискнул кого-нибудь побеспокоить. Но если вам покажется, что дело обернулось к худшему, – Шуйлер, тебе придется вывести их.
– А если что-то случится, пока ты будешь там, внутри? – спрашивает Джордж.
– Тогда он вернется за мной. Верно? – Я смотрю на Шуйлера.
Он смотрит на меня, и глаза его темнеют от внезапного понимания:
– Как прикажешь, статуэточка.
Я оборачиваюсь к остальным:
– План не блестящий, но достаточно приличный. И пока все будут его придерживаться, все будет хорошо.
Хотя это вранье.
Все, что я им наговорила, – вранье, и правду знает один лишь Шуйлер. Он слышал ночью мои мысли, слушал их, как я и хотела. Он знает, каков мой план на самом деле. Знает, что уберечь других от опасности – единственное, что ему по силам.
Какое-то время мы сидим молча. Корабль продолжает качаться взад-вперед, яростно хлопая парусами. Горстка людей бегает по палубе, привязывая бочки, ящики и пушки, чтобы их не выбросило за борт. Вдруг Джон вскакивает и широкими шагами идет поперек палубы к капитанской каюте. Я смотрю на Джорджа – он пожимает плечами.
Вскоре я вижу вдали темный силуэт земли и понимаю, что мы вот-вот прибудем.
– Надо бы подготовиться, – говорю я. – Файфер, нам с тобой надо бы переодеться, но я не знаю где…
– Можете сделать это в каюте капитана. – Я оборачиваюсь. Джон стоит надо мной, держа свою сумку в руках. Вид у него ужасный: глаза красные, лицо бледное, даже губы побелели. – Но сперва я должен посмотреть твои швы. Можно и здесь, но я думал, тебе будет уютнее в помещении.
– Ладно.
Мы шагаем по палубе, корабль все еще качается. Несколько раз мне приходится останавливаться, хватаясь за что-нибудь, чтобы не упасть, а Джон упрямо движется вперед. Захожу в каюту следом за ним.
Убранство этой средних размеров комнаты иначе, как роскошным, не назовешь. Ковер на полу, бархатные шторы на прямоугольных иллюминаторах. Широкий дубовый стол посередине, вокруг него кресла. У дальней переборки – встроенная кровать, на ней постель различных оттенков синего. Рядом – небольшой письменный стол, над ним висит зеркало.
– Куда мне? – спрашиваю я. – Стол подойдет?
Я залезаю на стол и ложусь, Джон нависает надо мной. Смотрит секунду, потом прокашливается.
– Мне… гм… желательно их видеть.
Я не сразу, но задираю подол рубашки, обнажая живот. Он меня уже видел. Он знахарь, он много кого видел. Но сейчас все как-то по-другому. В каюте тепло, но, наверное, ощущаю я не это, а как заливается краской шея и щеки. Отворачиваюсь к иллюминатору, чтобы Джон не заметил.
Он наклоняется надо мной и начинает разматывать бинт. Пальцы касаются моей кожи, и это будто ласка. Сердце колотится так быстро, что я бы удивилась, если бы он этого не услышал. Возможно, и слышит.
– Выглядит хорошо, – говорит он после паузы. – Я ожидал худшего. Может быть, стигма помогла. Не знаю. Но для пациентки с тридцатью двумя швами…
– Тридцатью двумя? – Я оборачиваюсь к нему. – Ты наложил тридцать два шва?
Он кивает:
– Все было достаточно скверно. Мне казалось, что ты можешь умереть. Пройди лезвие на полдюйма глубже, так бы и случилось. Тогда бы я…
Он замолкает – занят накладыванием свежего бинта.
– Ты бы что?
– Не знаю. Просто не хотел, чтобы ты умирала. – Он смотрит на меня. – Да, теперь я знаю, кто ты такая, но это ничего не меняет. Я все равно не хочу, чтобы ты умирала.
Корабль вдруг испытывает сильнейший толчок, его бросает вперед и переваливает с борта на борт. Я хватаюсь за края своего ложа, чтобы не скатиться. Джон крепко опирается ладонями на столешницу, наклонив голову. Я слышу его дыхание – глубокое, медленное, ровное, точь-в-точь как тогда, когда он мне швы наложил.
– Что такое? – спрашиваю я. – Что с тобой?
Он не отвечает, но на следующем качке корабля падает в кресло рядом со мной.
– Не возражаешь, если я сяду? – спрашивает он шепотом.
Наклонившись под стол, он вытаскивает оттуда свою сумку и роется в ней. Достает нож и – кто бы мог подумать? – лимон. Одним движением перерезает его пополам, прижимает половинку к носу и глубоко вдыхает.
Я смотрю на него вытаращенными глазами:
– Ты что делаешь?
Он по-прежнему не удостаивает меня ответом. Просто сидит, дышит в лимон. Тесную каюту заполняет резкий запах. Наконец Джон начинает говорить.
– Помнишь, ты спрашивала меня, почему я не стал пиратом, как отец?
– Помню.
– Это потому, что у меня морская болезнь. – Джон смотрит на меня, лицо его серо и бесцветно, как море и небо в иллюминаторе. – Жуткая, непобедимая морская болезнь. Вот еще чуть-чуть – и меня бы на тебя вывернуло.
Он кладет лимон на стол и слегка улыбается, и я понимаю, что он шутит. Хотя, вероятно, шутка близка к правде: вид у него действительно ужасный.
– Мы с отцом пробовали все. Отвары, пряности, травы – ничего не помогает. Единственное, что как-то снижает остроту симптомов, – это лимон. В детстве-то я, когда его выжимал, всю одежду перемазывал соком. Помогает хорошо, но жуть до чего пачкает. Мать прямо с ума сходила.
Я вспомнила напиток, которым угощал меня на празднике Брам. Напиток, который, по его словам, имеет вкус того, чего я больше всего на свете хочу. Вкус лимонов и пряностей – я думала, вкус шенди. Он, думала я, хотел напомнить мне о Калебе. Но это был не Калеб, а Джон.
Тут у меня самой начинается что-то вроде болезни, но совсем не морской. Ком под ложечкой и жуткая, пустая боль в груди. Надо что-то сказать Джону, но я не знаю что.
– Что бы сегодня ни случилось, я просто хочу сказать тебе спасибо, – говорю я наконец. – Что заботился обо мне. Что спас мне жизнь. Я знаю, что мне никогда не загладить того, что я делала, но я хотела бы… – Я замолкаю. Нет смысла говорить, чего я хотела бы. – Счастливица Чайм, – выпаливаю я.
– Что? – Джон вскидывает голову. Непослушная прядь падает на глаза, но он не дает себе труда убрать ее. – Как ты сказала?
– Чайм, – повторяю я. – Видела я ее на празднике, Файфер нас представила друг другу. Она сказала, что вы…
Я замолкаю. Волна чернейшей ревности захлестывает так, что кружится голова.
– Нет. – Он качает головой. – Совсем нет. Мы не…
Он не договаривает.
– Все нормально, – говорю я. – Я понимаю.
– Правда?
На самом деле нет. Я не понимаю, что происходит. Единственное, что я знаю, так это что лицо у него бледное, осунувшееся, глаза потемнели и под ними залегли тени, и вид у него несчастный – точь-в-точь такой, как я себя чувствую. Не успев подумать, я протягиваю руку и отвожу волосы с его лица.
Когда я его касаюсь, глаза у него удивленно раскрываются. Я застываю, чувствуя себя дурой. Что это я делаю?
Начинаю убирать руку, но не успеваю – он перехватывает ее двумя, оплетает мои пальцы своими и держит. Так мы и стоим, глядя друг на друга, и оба молчим. У меня нет знакомого чувства страха, потребности освободиться. На сей раз ощущение незнакомое: желание держаться крепче.
Рядом слышится деликатный кашель. Я поднимаю глаза и вижу в дверях Файфер, держащую обе наши сумки. Она смотрит на Джона, на меня, потом понимающе кивает.
– Простите, что помешала, – говорит она. – Но надо собираться.
Джон отпускает мою руку. Наклоняется над сумкой, поспешно все туда заталкивает: лимон, нож, бинт. Потом, не говоря ни слова, встает и выходит, обойдя Файфер, не глядя ни на нее, ни на меня.