— Хорошая работа, — в дверном проеме выросла Фентон, — ты сделала все намного быстрее, чем я ожидала. Моим сверхленивым аспирантам на это потребовался бы целый семестр. Пойдем.
Хантер самую малость скривился, Стиви встала и прошла за Фентон в ее кабинет. Переступив порог, доктор заперла двустворчатую дверь, села и оглядела Стиви с головы до ног.
— Ты девочка серьезная, — сказала она, — мне это нравится. Я думала, мы лишь напрасно потеряем время, но теперь вижу, что все в порядке. Возможно, что нам на пару действительно удастся проделать настоящую работу.
«На что же я только что потратила целую неделю, как не на настоящую работу?» — подумала Стиви.
— Правило первое, — сказала Фентон, показав на стену с коробками документов, — ничего не выкладывать в Интернет. Стоит выложить что-то в Сеть, как оно тут же теряет свою ценность и больше тебе не принадлежит.
Доктор вытащила из-за уха сигарету, взяла со стола зажигалку и прикурила.
— Полагаю, ты читала протокол заседания суда над Ворачеком?
— Естественно, — ответила Стиви.
Это было первое, что делал каждый, проявивший интерес к делу Эллингэма. Фентон взяла сшитый экземпляр протокола, по виду напоминавший сотню листочков для заметок, к многим из которых были приклеены цветные закладки. Потом лизнула палец и открыла его на странице, помеченной голубым.
— Вот, — сказала она, — прочти то, что подчеркнуто.
Это были свидетельские показания Мэрион Нельсон, старшей воспитательницы «Минервы». Многие строки Фентон подчеркнула.
ОБВИНИТЕЛЬ: Мисс Нельсон, вы можете нам сказать, когда впервые поняли, что Долорес Эпштейн пропала?
МЭРИОН НЕЛЬСОН: Вечером, сразу после девяти.
ОБВИНИТЕЛЬ: В девять вечера? По-вашему, в это время юной девочке поздно где-то гулять?
М. Н.: По правде говоря, нет, только не в Эллингэмской академии. Одна из заповедей школы гласит, что дети вольны заниматься и учиться в любое время. Вообще у нас очень безопасно, так, по крайней мере, казалось. Поэтому им разрешается читать, играть, ставить эксперименты, изучать то, что нравится. Дотти читала запоем и вечно где-нибудь пряталась с книжкой в руках. Но на ужин, как правило, приходила.
ОБВИНИТЕЛЬ: Однако в тот раз не пришла?
М. Н.: Нет.
ОБВИНИТЕЛЬ: Когда вы впервые узнали, что она пропала?
М. Н.: Когда на рассвете люди мистера Эллингэма пришли, постучали в дверь, сказали нам собрать детей и приготовиться к отъезду.
— А теперь, — сказала Фентон, взяв у нее протокол обратно, пролистала несколько страниц вперед и нашла запись от 22 июля 1938 года — свидетельские показания Марго Филдс, местной телефонистки, обрабатывавшей звонки с требованием выкупа. Здесь Фентон подчеркнула еще больше строк.
ОБВИНИТЕЛЬ: Мисс Филдс, 13 апреля 1936 года вы работали на телефонном узле Берлингтона. Правильно?
МАРГО ФИЛДС: Да. Совершенно верно. Работала. Да.
ОБВИНИТЕЛЬ: Мисс Филдс, вы давно работаете телефонисткой?
М. Ф.: В июне этого года исполнилось шесть лет. Я начала работать сразу после школы. Не знала, чем хочу заниматься, но там оказалась вакансия, я предложила свою кандидатуру, получила эту должность и работаю до сих пор.
ОБВИНИТЕЛЬ: Что вы можете рассказать нам о телефонных линиях в Эллингэмскую академию?
М. Ф.: Их довольно много. Семь идут в Гранд-Хаус, целый ряд зданий имеет собственные телефоны. В целом во владениях Эллингтона насчитывается шестнадцать линий.
ОБВИНИТЕЛЬ: В Гранд-Хаус идет семь линий?
М. Ф.: Да. Я даже не предполагала, что в одном доме может быть семь линий, до тех пор пока сюда не приехал мистер Эллингэм! Вы только представьте себе — семь телефонов в одном доме!
ОБВИНИТЕЛЬ: Вы можете сообщить нам, куда именно ведут эти линии?
М. Ф.: Одна — к мистеру Монтгомери. Это управляющий. Одна — на кухню. Одна — к мистеру Макензи, секретарю мистера Эллингэма, одна — к миссис Эллингэм, потом там есть гостевой телефон, телефон экономки, ну и, конечно же, телефон мистера Эллингэма. По большей части входящие и исходящие звонки совершаются с использованием телефонов мистера Монтгомери, мистера Эллингэма и миссис Эллингэм. Исключение составляют вечеринки, когда целый день заняты все линии. Причем мистеру Эллингэму звонят откуда угодно.
ОБВИНИТЕЛЬ: Мисс Филдс, давайте вернемся к 13 апреля. Когда вы в тот день приступили к работе?
М. Ф.: Моя смена начиналась в пять часов вечера. Перед тем как идти на работу, я пообедала у Генри. Потом в пять часов села за пульт, сменив Элен. Элен Вулман.
ОБВИНИТЕЛЬ: Ваша честь, я перехожу к улике 56А. Мисс Филдс, это тот журнал, в который вы записываете звонки?
М. Ф.: Совершенно верно.
ОБВИНИТЕЛЬ: Вы можете рассказать нам о телефонном звонке, который вы соединили в тот вечер в четверть восьмого?
М. Ф.: Да, могу. Этот звонок поступил из телефонной будки на перекрестке улиц Колледж и Черч. Попросили соединить с господином Монтгомери. Вообще-то с таксофонов в дом Эллингэмов идет не очень много звонков, но этот располагается рядом с рынком, и я подумала, что он связан с каким-нибудь заказом или вроде того. К тому же меня охватило любопытство, понимаете?
ОБВИНИТЕЛЬ: Вы не могли бы нам описать голос на линии?
М. Ф.: Резкий. Очень резкий. И странная манера говорить. Он звучал так, будто говорили в рупор или как-то еще. Хотя тот телефонный аппарат обеспечивает забавную связь.
ОБВИНИТЕЛЬ: А еще какие-нибудь особенности в этом голосе были? Может, он как-то странно звучал?
М. Ф.: Да, говорили с акцентом.
ОБВИНИТЕЛЬ: С каким именно?
М. Ф.: Не с американским. Думаю, с европейским. У меня есть соседка, миссис Чарнецки, мы живем на одной улице, так вот она из Польши, из Варшавы, и говорит немного похоже, хотя и не совсем. Я оставалась на линии, пока господин Монтгомери не ответил. Хотела задержаться подольше, но нам этого нельзя. Ох, а как хотела! Вы не представляете. Даже не знаю, что бы сделала.
ОБВИНИТЕЛЬ: Как долго продлился звонок?
М. Ф.: Минут пять-шесть.
ОБВИНИТЕЛЬ: И что было потом?
М. Ф.: Следующий звонок был исходящий. Без четверти восемь. Мистер Макензи позвонил и попросил соединить его с… должно быть, с Джорджем Маршем. Это тоже было совершенно обычное дело. Потом мистер Макензи опять позвонил мне и попросил особо отмечать абонентов всех входящих и исходящих звонков в тот вечер. Говорил немного странно, но объяснил, что это нужно мистеру Эллингэму по бизнесу. А потом спросил, откуда поступил тот звонок, и я ему ответила. Обычно в семь часов у меня перерыв на ужин, но в тот вечер я съела сэндвич прямо на рабочем месте, ведь мистер Макензи попросил меня обращать особое внимание, а к линиям господина Эллингэма мы всегда относимся с особым вниманием. Он так много сделал для этих детей. Помню, у меня был сэндвич с сыром и томатной пастой, я едва откусила от него кусочек, и тут поступил звонок.
ОБВИНИТЕЛЬ: Что вы можете сообщить нам по поводу других звонков?
М. Ф.: В журнале я отметила, что в 8 часов 3 минуты из Нью-Йорка поступил звонок на личный телефон миссис Эллингэм. На него никто не ответил. Тогда я не знала, почему, хотя теперь, конечно же, знаю. Звонок был с Манхэттенского узла — я эту линию часто видела. Думаю, это была какая-нибудь ее подруга.
ОБВИНИТЕЛЬ: Впоследствии выяснилось, что миссис Эллингэм действительно звонила ее подруга, миссис Роуз Пибоди.
М. Ф.: Верно, в этом звонке действительно не было ничего нового. Потом поступил еще один звонок, тоже из телефонной будки, что уже показалось мне странным. В 8 часов 47 минут. Из телефона, расположенного у автозаправки на выезде на Вторую дорогу. Вы знаете его? Звонили на линию мистера Макензи. Я опять услышала тот же самый голос, что и во время первого звонка, на сей счет у меня нет ни малейших сомнений. Очень резкий. Я оставалась на линии достаточно долго для того, чтобы услышать, как мистер Макензи снял трубку. В 9 часов 50 минут снова позвонили на линию миссис Эллингэм, с того же нью-йоркского номера, миссис Пибоди. И опять без ответа. В полночь мое дежурство закончилось, и я позвонила мистеру Макензи, чтобы обо всем рассказать и прочесть записанные мной сведения.
ОБВИНИТЕЛЬ: Других звонков не было?
М. Ф.: Нет.
ОБВИНИТЕЛЬ: Ни входящих, ни исходящих, ни даже внутренних, между абонентами Эллингэма?
М. Ф.: Днем линии Эллингэма порой работают с повышенной нагрузкой, но по вечерам, как правило, ситуация спокойнее. К тому же я думаю, что в тот вечер мистер Эллингэм был в городе, так что его телефоны больше молчали. Ничего странного в этом нет.
ОБВИНИТЕЛЬ: А тот голос, что тогда говорил… Вы смогли бы узнать его, если бы услышали опять?
М. Ф.: Я… смогла бы я или нет? Наверное. Он был странный. С ним явно что-то было не так.
ОБВИНИТЕЛЬ: Что-то не так?
М. Ф.: Я не могу это объяснить.
ОБВИНИТЕЛЬ: Но как по-вашему, вы могли бы его узнать?
М. Ф.: Думаю, да.
ОБВИНИТЕЛЬ: Ваша честь, я хотел бы попросить подсудимого, мистера Антона Ворачека, прочесть что-нибудь вслух.
ЗАЩИТНИК: Возражаю, ваша честь.
СУДЬЯ ЛАДСКИ: Я удовлетворяю ходатайство обвинения.
ОБВИНИТЕЛЬ: Мистер Ворачек, вот листок бумаги, я кое-что на нем написал. Мне лишь хотелось бы, чтобы вы прочли этот текст своим обычным голосом.
АНТОН ВОРАЧЕК: Я вам не артист. И в ваши игры играть не буду.
СУДЬЯ ЛАДСКИ: Вы нарушаете порядок, мистер…
АНТОН ВОРАЧЕК: Это не суд, а фарс! Вы все — марионетки капиталистического государства!
СУДЬЯ ЛАДСКИ: Мистер Ворачек! Еще слово — и я прикажу вывести вас из зала заседаний.
ОБВИНИТЕЛЬ: Ваша честь, для моих целей этого достаточно. Мисс Филдс, вы только что слышали голос мистера Ворачека. Это он?