В то же время относительно характера этого наслаждения представитель правого уклона все же заблуждается. Так, с его точки зрения, производимый левым jouissance совпадает с наслаждением, предположительно уже освоенным теми меньшинствами или группами неравных, о попечении над которыми в левополитической программе идет речь. Консерватор не видит, что активист, настаивающий на том, что он лишь привлекает к нуждам этих групп необходимое общественное внимание (заявление, расцениваемое консерватором как возмутительное прикрытие), действительно производит наслаждение совершенно нового образца, извлекая из опекаемых им субъектов то, что сами они извлечь из помечающего их означающего никогда не смогли бы. Наслаждение, предположительно уже практикуемое субъектом иной ориентации, класса или расы, и наслаждение, которое по итогам правозащитной и воспитательной деятельности на ниве этого субъекта возникает, не совпадают. Несовпадение это следует иметь в виду, поскольку в нем обнаруживается ряд ключей к нынешнему двусмысленному положению прогрессизма.
В этом смысле то, что Жижеком предлагается в качестве необходимой программы для обновленного левого движения, является не планом на ближайшее будущее, а уже существующим симптомом. Левая повестка не столько нуждается в господине в будущем, сколько уже производит наслаждение, которое господину может быть адресовано. Именно господин является получающей стороной, выгодоприобретателем от изменяющей природу вещей деятельности раба – с этой точки зрения, с эпохи Античности ничего не изменилось. В этом смысле как раз и необходимо истолковывать упорство, с которым левый агент проводит свою программу, требуя и добиваясь признания ведущего, неотложного характера выдвигаемой им повестки. Известно, что эта повестка сегодня могущественна и легко перекрывает прочие резоны. Так, например, протест «зеленых» может наложить вето на основной закон капитала, сформулированный Марксом, перекрыв возможности для сверхприбыльного производства, не соблюдающего нормы защиты окружающей среды; точно так же феминистская солидарность получает инструмент для низвержения лица, запятнавшего себя проявлением неуважения к женщинам, независимо от степени его влиятельности и признанности.
По этой причине считать, будто субъект политической левизны тем самым борется с источником производства неправедного наслаждения – например наслаждения владельца капитала или обладателя гендерного или расового преимущества – было бы поспешно. Напротив, действительно составляя этому наслаждению оппозицию, насколько это вообще возможно, прогрессист также производит наслаждение совершенно новое, покрывающее уже имеющееся. Эта ситуация возможна лишь в том случае, если господин уже находится на горизонте. Если текущая повестка не опознается как перспектива такого нахождения, то лишь потому, что предсказать ее мы можем только теоретически, поскольку ни у кого сегодня нет опыта опознания господина. Нет ни малейшего представления, в каком виде он может предстать. Можно лишь утверждать, что критическая оптика XX века, с ужасом прозревавшая призрак господина под любым чуть более консервативным и непримиримым в отношении гуманитарной повестки проектом, по всей видимости, более не адекватна.
ВОПРОС ИЗ ЗАЛА. Вопрос в том, случайна или нет смерть господина, о которой так долго говорили в философии? И может ли он действительно вернуться?
Перспективе непосредственного возвращения господина препятствует тот факт, что ни один субъект сегодня не способен насладиться по запросу, что как раз, напротив, является для господина прерогативой. Другими словами, если господин испытывает дефицит в области той или иной сиюминутной потребности, он подает соответствующий знак и возвращает себе не просто удовлетворение этой потребности, но дополнительное наслаждение, связанное с тем, что за его нуждами следят, что они никогда без сопровождения не остаются. Остаток, возникающий между тем, что он получил, и тем, что он еще мог бы пожелать, является для него определяющим, и парадоксальным образом этот остаток как раз и отвечает за ограниченность его потребностей в целом, полагая им предел. В этом смысле господин не относится к тем, кто склонен в ответ на открывшиеся возможности удовлетворения начать предъявлять вместо желания прихоти и капризы.
Напротив, субъект, сформированный посредством типичной кастрационной перспективы, готов желать еще и еще, по возможности увеличивая масштаб запроса вплоть до чистого безумия, но вся его беда состоит в том, что ни малейшего знака, свидетельствующего о его неудовлетворенности, он другому по своей воле подать не может. Для него эта возможность закрыта не потому, что, как хлестко выражается пословица, у нищих нет слуг. Само его желание обречено оставаться неозвученным прежде всего потому, что оно бессознательно. По этой причине искомое удовлетворение со стороны Другого неизбежно запаздывает, и происходит то, что обычно и происходит в неврозах: бессознательное тем или иным путем достигает удовлетворения раньше, чем сам субъект успевает принять в этом участие. В этом и заключается сущность так называемого симптома – вы еще ни о чем никого не попросили, но ваш запрос уже каким-то образом удовлетворен, и с последствиями этого удовлетворения приходится разбираться вам самим.
ВОПРОС ИЗ ЗАЛА. Так что же такое бессознательное?
Можно подойти к его определению традиционно, указав на то, что субъект является представителем особого вида не потому, что он обладает разумом, а поскольку у него есть бессознательное. Не будь его, ни о каком субъективном и, более того, пресловутом «человеческом» и речи быть не могло. Лакан заявляет, что бессознательное – это то, что у субъекта есть наиболее человеческого в узком смысле слова. Другими словами, бессознательное – это как раз не то, что с животными его роднит, а напротив – если бы у животных было бы бессознательное, они были бы субъектами.
В то же время этого недостаточно, поскольку здесь, как правило, увлеченно заговаривают об ограниченности «рациональности» как средства познания, упуская, что новизна и суть психоаналитической программы состоит вовсе не в том, чтобы показать сугубое преимущество какого-либо другого средства. Напротив, то, на что анализ способен в этом отношении указать – так это на интерес Другого, который нуждается вовсе не в рациональности субъекта, а в том, чтобы тот непрестанно проявлял готовность отдавать себе отчет. На этом до сих пор обустроена вся педагогика в широком смысле слова. Отдавать себе отчет означает не столько эпистемологически опираться на сознание, сколько демонстрировать Другому – например, занимающему место власти – что на ваш счет можно больше не беспокоиться. Отдавать себе отчет – значит усыпить его тревогу. Заметьте, что животное отдает себе отчет постоянно, и к сознанию это не имеет отношения. Привычное словоупотребление термина «сознание» показывает здесь обманчивость самой возможности пользоваться концептом, как если бы он сам по себе нечто объяснял.
В точно такой же мере это касается и термина «бессознательное», который стал для современности чем-то наподобие пароля, который больше не открывает никаких входов. Хотя, согласно лакановскому заявлению, в области бессознательного субъект «находится у себя дома», это не значит, что в своем доме он ориентируется. Большую часть времени он проводит в совершенно ином месте.
По этой причине забавно наблюдать, как некоторые субъекты – как правило, это страдающие неврозом навязчивых состояний – отрицают бессознательное гораздо более наивно, поскольку убеждены, что бессознательного нет у них лично, что произошла какая-то ошибка. В этом свете в клинической среде принято переоценивать присущую этим невротикам гордыню, полагая, что они опрометчиво настаивают на том, будто происходящее в их душевной жизни является для них самих открытой книгой. На деле положение невротика навязчивости совсем иное – действительно, уделяя огромное внимание своей способности к самоудостоверению и воображая, что большая часть предпринимаемых им удачных действий обязана именно этой способности, невротик постоянно получает из этой области большое количество противоречивых сведений, обилие которых ставит его в тупик.
Я неоднократно приводил клинический пример такого невротика, занявшегося после чтения Фрейда самоанализом и обнаружившего, что успех такого анализа равен его же неудаче. Этот невротик отличался тем, что он ни на чем долго не задерживался: как только начатая им деятельность приносила первые удачные плоды, он тут же вздыхал с облегчением и переходил к чему-то еще. То, что, таким образом, было его собственным симптомом, как он справедливо рассудил, состояло в его желании поскорее отделаться, сделать Другому ручкой адью. Сконцентрировавшись в ходе самоанализа на этой особенности, он напал на несколько удачных воспоминаний и трактовок, проливавших на нее свет, и тут же, испытав глубокое удовлетворение, поздравил себя с успехом и позволил себе передышку в размышлении. Лишь через некоторое время до него дошло, что он таким образом никуда не продвинулся, поскольку достигнутое им начальное понимание сущности симптома принесло симптоматическое удовлетворение вместе с характерным желанием немедленно покончить с этим, то есть вызвало прерывающее любую деятельность желание, которое субъект как раз пытался проанализировать. Другими словами, в положении невротика всегда обнаруживается характерный неутилизируемый остаток, который буквально некуда приткнуть.
Чем в первую очередь привлекателен господин, так это тем, что с современной, постгегельянской точки зрения остаток такого рода для него нехарактерен. В этом смысле всем разнообразным грезам современности о господине, в которых основным его достоинством может быть что угодно – сокращение дистанции от замысла до действия, отсутствие лишних объяснений и рефлексий по поводу своих поступков, презрение к соображениям безопасности и комфорта, – необходимо противопоставить короткое и избавленное от лишних сантиментов определение господина как сущности, чья психическая конфигурация (по крайней мере, в нашем воображении) не производит побочного продукта.