Паркер не сдвинулся с места, даже после того как входная дверь закрылась за Аароном.
— Прости, — сказал он. — Надеюсь, я вас не прервал.
— Нет.
Мои щеки покраснели. Мне хотелось наклониться и поднять свой дурацкий розовый лифчик с ромашками, как у двенадцатилетней, или засунуть его под диван, но это только привлекло бы внимание. Так что мы оба делали вид, что не замечаем его.
— Окей, — Паркер растянул слово, давая понять, что знает, что я вру.
Секунду он не произносил ничего, потом спустился с лестницы, медленно подходя ближе, словно я животное, которое может быть бешеным.
— Ты в порядке? Ты кажешься…
— Кажусь какой? — Я уставилась на него, испытывая гнев.
— Забудь. — Он остановился в десяти шагах от меня, расстроенной и разозленной; следующие слова он произнёс очень осторожно, словно каждое из них было стеклом, которое могло порезать его рот. — У вас с Аароном все в порядке?
Я чувствовала себя глупо, сидя на диване, в то время как он стоял. В этой ситуации я находилась в невыгодном положении, поэтому тоже встала, скрестив руки на груди.
— У нас все в порядке. Я в порядке.
Я планировала рассказать Паркеру о разрыве в ту секунду, как увидела его дурацкие Surf Siders{Пр. редактора: мужская повседневная обувь в спортивном стиле} на лестнице. Думала, смогу ему сказать и, может быть, даже рассказать почему; поплакать и признаться, что со мной что-то не так, что я не знаю, что такое быть счастливой и что полная идиотка.
Но теперь я не могу рассказать ему. Не могу.
— Дары нет дома, — сказала я.
Паркер вздрогнул и отвернулся, сжав челюсти. Даже в середине зимы на его коже загар. Я хочу, чтобы он выглядел хуже. Хочу, чтобы он выглядел настолько плохо, насколько я себя чувствую.
— Ну, ты же пришел к ней, не так ли?
— Господи, Ники, — он снова поворачивается ко мне. — Нам нужно, не знаю, обсудить это, что ли. Поговорить.
— Не понимаю, о чем ты, — отвечаю я, сильно сжимая ребра руками; если не буду держать себя, то просто развалюсь.
— Ты понимаешь, о чем я. Ты моя лучшая подруга. Или была ей. — Одной рукой он обводит пространство между нами: длинный подвал, где мы годами строили форты из подушек и соревновались, кто сможет дольше выдержать щекотку. — Что случилось?
— Случилось то, что ты начал встречаться с моей сестрой. — Это прозвучало громче, чем я хотела.
Паркер сделал шаг ко мне.
— Я не хотел обидеть тебя, — тихо проговорил он.
На секунду я захотела сократить расстояние между нами и зарыться в мягкое место между его рукой и плечом; рассказать ему, какой глупой я была, дать ему подбодрить меня отвратительным исполнением песни Синди Лопер или какой-нибудь историей о самом большом гамбургере в мире или сооружении из зубочисток.
— Не хотел обидеть никого из нас. Это просто…произошло. — Теперь он практически перешел на шепот. — Я пытался прекратить.
Я сделала шаг назад.
— Не очень усердно ты пытался.
Знаю, что поступаю как сучка, но меня это не волнует. Он тот, кто все разрушил. Тот, кто поцеловал Дару. Тот, кто продолжает целовать её. Тот, кто не перестает говорить ей «да», и неважно сколько раз они расставались.
— Я передам Даре.
Паркер меняется в лице. И в этот момент я понимаю, что причинила ему боль, может быть такую же, как и он мне. Я ощущаю триумф, хотя от него почти тошнит. Так же, как, например, поймать насекомое между складками салфетки и раздавить его. Теперь Паркер выглядит разозленным, словно его кожу натянули на камень.
— Да, хорошо. — Он делает два шага назад, прежде чем развернуться. — Скажи ей, что я приходил повидаться. Скажи, что волнуюсь за неё.
— Конечно.
Мой голос звучит незнакомо, словно доносится из трубы протяженностью несколько миль. Я порвала с Аароном. И для чего? Мы с Паркером больше не друзья. Я везде облажалась. Чувствую себя больной.
— О, и Ник! — Паркер замирает на ступеньке, выражение его лица трудно определить, на секунду я думаю, что он пытается снова извиниться. — Твоя рубашка надета наизнанку.
После этого он ушел, поднявшись вверх по лестнице, оставив меня одну.
29 июля. Поздравительная открытка от Ники Даре
С Днем Рождения, Д.
У меня для тебя сюрприз. Сегодня в 22.00 в «ФанЛэнд». Чему быть, того не миновать. Увидимся за ужином.
P.S. Это того стоит.
29 июля. Ники
В день рождения Дары я проснулась раньше будильника. Сегодня ночью мы с Дарой вернем все назад: снова станем лучшими подругами, всё исправим.
Я вылезаю из кровати, натягиваю чистую футболку «ФанЛэнд» и джинсовые шорты, собираю волосы в хвост. Все тело болит. За то недолгое время, что я провела в «ФанЛэнд», я стала сильнее, спасибо уборке мусора, очистке «Крутящегося Дервиша» и пробежками по вызывающим клаустрофобию туннелям парка. Мои плечи болят как после занятий хоккеем на траве. У меня появились мускулы, а также синяки, которые я старалась не замечать.
Из коридора слышу шум душа в маминой ванной. На этой неделе она ложиться в восемь вечера, сразу после вечерних новостей. Сюжеты о поисках Мэделин Сноу являются главной целью просмотра: скрывает ли что-то Николас Сандерсон — главный подозреваемый полиции; хорошо или плохо, что полиция до сих пор не нашла тело; может ли девочка быть еще живой. Можно подумать, что Мэделин — её ребенок.
На цыпочках поднимаюсь на чердак, как будто Дара может испугаться, услышав мое приближение. Всю прошедшую ночь я думала о том, что скажу ей, даже репетировала слова перед зеркалом в ванной.
Прости. Я знаю, ты ненавидишь меня. Пожалуйста, давай начнем все с начала.
Удивительно, но дверь в спальню Дары была приоткрыта. Я тихо открываю дверь ногой. В мутной полутьме комната выглядела как чужая таинственная планета, все поверхности как будто были покрыты мхом и представлялись неопознанными холмами. Кровать Дары была пуста. Поздравительная открытка, которую я оставляла прошлой ночью, по-прежнему лежала на её подушке. Не могу понять, читала она её, или нет.
В течение многих лет Дара засыпала в кабинете. Мы находили её на следующее утро на диване, закутанную в одеяла перед включенным телевизором, где рекламные ролики вещали о кухонном ноже «все-в-одном» или о теплом сидении для унитаза. Однажды, в прошлом году, я уловила на лестнице запах рвоты и обнаружила, что перед тем, как она уснула, её стошнило в один из индийских горшков мамы. Я убрала за ней, а также вытерла уголки рта Дары влажным полотенцем, сняла пушистые, как гусеницы, накладные ресницы с её щек. В тот момент она очнулась, посмотрела на меня полуоткрытыми глазами и, улыбаясь, сонно сказала, назвав прозвищем, которое сама и дала в детстве: «Привет, Ракушечка». Такая роль у меня была — семейный уборщик; всегда подтирать дерьмо за Дарой.
Доктор Личми как то сказал, что, возможно, мне самой это нравится. Он говорил, что, вероятно, помощь другим людям в решении их проблем не дает мне думать о собственных. С психотерапевтами всегда такая беда: платишь им за советы, которые другие люди дадут тебе бесплатно.
Я несусь вниз по лестнице, и не утруждаясь на этот раз соблюдать тишину. Боль в левом колене буквально убивает меня, — мне нужна тугая повязка или что-то типа неё. Я уже спустилась, а мама только что вышла из ванной, вытирая волосы полотенцем; она была одета только в рабочие брюки и лифчик. Увидев меня, она замерла.
— Ты была в комнате Дары?
Мама пристально разглядывает меня, словно не верит, что это я, а не кто-то другой. Выглядит она ужасно, — бледная и невыспавшаяся.
— Да.
Я направляюсь в свою комнату, чтобы обуться, и мама следует за мной. Она останавливается в дверном проеме в ожидании приглашения.
— Что ты там делала? — Осторожно спрашивает она.
И из этого следует, что она не упустила из вида, как мы с Дарой прекрасно наловчились не пересекаться друг с другом, освобождая комнаты до того, как одна из нас войдет туда следующей, или по очереди засыпая и просыпаясь. Я засунула ноги в кроссовки, которые за лето деформировались воды и пота.
— Сегодня её день рождения, — ответила я, будто мама не знала об этом. — Просто хотела поговорить с ней.
— О, Ники, — мама обняла себя. — Я была такой эгоисткой. Я даже никогда не задумывалась о том, как тебе может быть тяжело здесь. Быть дома.
— Я в порядке, мама.
Ненавижу, когда мама так делает: только что все нормально, но происходит какая-то путаница и все рушится.
— Хорошо. — Она надавливает пальцами на веки, как это бывает при головной боли. — Это хорошо. Я люблю тебя, Ники. Ты же знаешь это, верно? Я люблю тебя и волнуюсь за тебя.
— У меня все хорошо. — Я вешаю сумку на плечо и прохожу мимо нее. — Все прекрасно. Увидимся вечером. В семь тридцать. «У Сержио».
Мама кивает.
— Думаешь… думаешь, это была хорошая идея? Я про сегодня. О том чтобы собраться вместе?
— Думаю, это была великолепная идея, — отвечаю я.
И если подсчитать, вру за это утро уже в третий раз.
Дары не было в кабинете, хотя одеяло все еще валялось на диване, а около дивана лежала пустая банка «Колы», из чего следовало, что часть ночи она провела здесь. В этом вся Дара: таинственная и недисциплинированная, всегда появляется и исчезает, когда ей вздумается, совершенно не заботясь о том, что другие люди будут волноваться за неё. Наверное, она отправилась на раннюю вечеринку по случаю своего дня рождения и теперь спит на диване случайного парня. Или рано проснулась от редкого приступа раскаяния и через двадцать минут появится на пороге, насвистывая, без макияжа, держа большой пакет, полный пончиков с корицей и сахаром от «Sugar Bear» и пластиковые стаканчики с кофе.
Снаружи термометр уже показывал тридцать семь градусов по Цельсию. На этой неделе жара бьет все рекорды, воздух раскалился, как в печи. Как раз то, что нам сегодня надо. Бутылку воды я выпила еще до того, как добралась до остановки. Кондиционер в автобусе работал на полную мощность, но солнце через окна превратило салон в неисправный холодильник с затхлым воздухом.