надеть, не сидеть же в мокром, — снова, как и предсказывал Марк, предложила она. — У Ирины похожий размер, наверняка вам что-нибудь подойдет.
Рита заложила длинную прядь распущенных по случаю торжественного ужина волос за ухо, чтобы не мешалась перед глазами, и наклонилась чуть ниже, рассматривая пятно. Елизавета Дмитриевна была права: его уже не отстирать.
— Какие у вас красивые сережки, — не удержалась от восхищенного возгласа та.
Рита от удивления выпрямилась, забыв про пятно, и посмотрела на нее.
— Правда?
Мама Марка подошла ближе, с интересом разглядывая украшения в ее ушах.
— Правда. Кажется, старое серебро, настоящие изумруды. Вы позволите?
Рита сняла одну сережку и протянула ей.
— И в самом деле, она очень старая, — как будто самой себе говорила Елизавета Дмитриевна, крутя ее в руках. — Кажется, я даже знаю, кто был их первой хозяйкой.
— И кто же? — спросила Рита, до этого дня считавшая, что сережки, конечно, красивы, но вовсе не настолько уникальны, чтобы знать их первую хозяйку.
— Анастасия Филимонова, жена одного из самых богатых купцов Петербурга в начале девятнадцатого века. Она происходила из мелкой дворянской семьи, которая к тому времени почти разорилась. Даже фамилия ее не сохранилась. Анастасия была хороша собой, но характером обладала высокомерным и потребовала у будущего мужа украшения, достойные самой императрицы. Мол, только тогда даст свое согласие на брак. Вот купец и заказал для невесты комплект: сережки, колье и кольцо с изумрудами. Колье и кольцо, между прочим, хранятся в Русском музее. Вы никогда разве их не видели?
Рита ошарашенно помотала головой.
— А сережки считались безвозвратно утерянными, — продолжила Елизавета Дмитриевна, с восхищением рассматривая украшение у себя на ладони. — И вот они, оказывается, у вас. Видите, — она поднесла ладонь ближе к Рите, — если положить их, серебряные нити складываются в букву А. Анастасия. — Она вернула сережку Рите. — Так что храните их, как зеницу ока. Это настоящее сокровище. Я сейчас принесу вам платье.
Рита зажала сережку в кулаке, разглядывая свое отражение в большом зеркале, и даже не заметила, как Елизавета Дмитриевна вышла из ванной. Сережки, которые являются комплектом к хранимым в Русском музее вещам! Что может быть лучше для привлечения убийцы, собирающего антикварные украшения? И не нужно им никакое ожерелье из спальни Веберов. Только платье зря испортили.
***
Оставшееся время семейного ужина Марк досиживал с видом настоящего великомученика. Пить больше двух бокалов вина он не стал, чтобы не нарываться на нравоучения по поводу маячившего перед ним алкоголизма, а на почти трезвую голову выносить свою семейку он в последние годы не мог. Все чаще бесила даже мямля Аня, хотя раньше он жалел слабохарактерную младшую сестренку. Но одно дело не уметь дать отпор родителям в десять лет, другое — в двадцать пять.
Рита — и та дулась за испорченное платье, но на это ему было плевать. Если она взяла из шкафа ожерелье, все остальное он стерпит. Наконец чай был выпит, десерт съеден, а Алекс начал клевать носом прямо за столом, поэтому Франц и Белль засобирались домой. Под шумок Марк тоже решил уехать.
— Ну что, ты взяла? — нетерпеливо спросил он, едва только Рита выехала за ворота родительского особняка.
— Нет, — коротко ответила она, глядя на дорогу.
— Блин, Рита! — Марк стукнул кулаком по панели. — Какого черта?
— Потому что у меня есть идея получше, — она улыбнулась уголком губ и, дождавшись его заинтересованного взгляда, продолжила: — Твоя мама увидела мои сережки, и выяснилось, что они принадлежали жене какого-то там богатого купца из девятнадцатого века. Остальная часть от набора хранится, между прочим, в Русском музее.
Марк удивленно приподнял брови, наклонился к ней ближе и отодвинул рукой ее волосы, чтобы разглядеть сережку. Он намеренно скользнул кончиками пальцев по шее чуть ниже мочки уха и почти физически почувствовал, как ее кожа покрылась тысячами мелких мурашек.
— Действительно, красиво, — согласился он, надеясь, что ее кожи коснулось и его дыхание, а не только пальцы. — Откуда они у тебя?
— Это бабушкины, — отозвалась Рита, и голос ее при этом прозвучал слишком напряженно, как будто только огромным усилием воли она заставляла себя смотреть на дорогу и не оборачиваться. Марк не сдержал довольной улыбки.
— Что ж, — он вернул волосы на место и снова выпрямился, заметив, как она едва слышно выдохнула, — пожалуй, это действительно лучше, чем брать без спроса ожерелье. Тогда завтра встречаемся в салоне, обсудим, что делать дальше. Ты же не работаешь в выходные?
— В эти — нет. Только в воскресенье вечером ухожу на ночное.
— Вот и отлично.
Дальнейшая дорога прошла в молчании, Марк только иногда подсказывал Рите, куда свернуть и где можно сократить путь. Дом его родителей находился в пригороде неподалеку от его дома, поэтому доехали они быстро.
— Возьми машину, — предложил он. — Завтра тебе все равно к нам ехать, вот и вернешь.
— Нет уж, спасибо, — покачала головой Рита, выбираясь из салона в неожиданную, но приятную теплоту летней ночи. — Думай, где ее припарковать, переживай всю ночь. На метро доберусь. — Она щелкнула брелоком и вернула ему ключи.
— Интересно, на каком, — хмыкнул Марк. — Половина первого ночи, метро уже закрыто. А если еще нет, то от меня до ближайшей станции идти минимум полчаса, оно точно закроется.
Рита взглянула на часы и нахмурилась.
— Давай я хотя бы вызову тебе такси, — снова предложил Марк.
— Я сама вызову.
— Ох уж эти самостоятельные женщины, — он страдальчески закатил глаза, вытаскивая из кармана мобильный телефон. — Позволь мне хоть как-то за тобой поухаживать.
От него не укрылась ее улыбка, которую она попыталась спрятать, отвернувшись в другую сторону. Оператор пообещал, что машина будет в течение ближайших пятнадцати минут.
— Как насчет немного прогуляться? — спросил он, сбросив вызов. — Ночь, конечно, теплая, но сидеть на лавочке все равно будет прохладно, а в машине — скучно.
— А ты сможешь? — Рита кивнула на его трость.
— Не надо делать из меня совсем уж инвалида. Я прекрасно могу погулять с девушкой пятнадцать минут.
Рита снова улыбнулась и огляделась по сторонам, словно выбирая, в какую бы сторону пойти.
— Тогда давай.
Марк галантно предложил ей локоть и повел за дом, где находился небольшой сквер. Окна его квартиры как раз выходили на него, но за все двенадцать лет, что жил здесь, он ни разу там не гулял. Ходил куда угодно, порой ездил за красивыми пейзажами далеко за город, но в сквере почему-то не гулял.
— Марк, а почему твоего брата и его жену так раздражает, когда ты называешь ее Белль? — спросила Рита, когда они уже дошли до темных деревьев, подсвеченных изнутри запутавшимися в кронах фонарями. — И почему, собственно, ты ее так называешь?
Марк усмехнулся, ответив не сразу. В любой другой день он вообще не ответил бы, но то ли необычно приятная обстановка, то ли два бокала вина подействовали на него странным образом и развязали язык.
— Я ее так называю, потому что когда-то считал самой красивой женщиной в мире. Франц и она сама бесятся именно поэтому. — Видя непонимающий Ритин взгляд, он добавил: — Помнишь, я как-то говорил тебе, что на момент аварии у меня была девушка, которая в итоге со мной не осталась?
— Это была Белль? — Рита подняла голову и посмотрела на него, хотя до этого предпочитала разглядывать исключительно дорожку перед собой.
Марк кивнул.
— И что, она после этого вышла замуж за твоего брата?
— Нет, почему же? Она вышла за него замуж до этого.
Марк даже не думал, что получит такое удовольствие, наблюдая за ее реакцией, за тем, как постепенно она начинает понимать смысл его слов. Это походило на ковыряние больного зуба, когда от каждого прикосновения он болит все сильнее, но прекратить трогать его языком невозможно. Марк ждал от нее и каких-то слов, но она молчала.
— Так что, можно сказать, я был любовником жены собственного брата, — продолжил он, не желая закрывать тему, раз уж впервые за столько лет он заговорил об этом. — Стыдно ли мне за это? Ни капли. Жалею ли я? Едва ли. Мне жаль, что она меня бросила, это да. Но о том, что было, я точно не жалею. Она была моей музой, моим вдохновением. Все самое лучшее я написал в те годы, что мы были вместе. Все мои картины, выставка — все было ради нее. И это именно о ней я говорил, когда упоминал банкетный зал Музея классического искусства. Франц прийти не соизволил.
— И поэтому ты бросил живопись после аварии? — спросила Рита. Она снова смотрела на дорожку, избегая встречаться с ним взглядом. Жалеет его? Зря. Впрочем, чего еще от нее ожидать? Правильная сочувствующая Маргарита.
Марк почему-то испытал глухое раздражение.
— Я больше не видел в этом смысла.
— А Алекс? Ему ведь семь. Он чей сын?
— Не мой.
— Ты уверен?
— Да. Ни я, ни Белль, ни Франц не хотим, чтобы он был моим.
— Позиция страусов.
— Со стороны, конечно, виднее.
Рита внезапно остановилась и отняла руку, засунув обе в карманы накинутого поверх платья Белль свитера.
— Все это очень глупо, Марк.
— Что именно? — Он вопросительно приподнял брови, тоже остановившись и посмотрев на нее.
— То, что ты творишь со своей жизнью.
— И что же, по-твоему, я с ней творю? — Разговор окончательно перестал приносить удовольствие, но остановиться Марк уже не мог.
— Методично ее портишь. И себе, и всем окружающим. Променял профессию художника на сомнительные занятия магией, не занимаешься своей ногой, постоянно напоминаешь брату и его жене о том, что было. Зачем? Чтобы всем вокруг было плохо, потому что плохо тебе? Белль тебя не бросала, она никогда твоей не была. Она исправила свою ошибку, муж ее простил, а ты всячески им обоим об этом напоминаешь. Хочешь, чтобы она к тебе вернулась? Нет. Ты хочешь, чтобы ей было плохо. И ему тоже. Не общаться с тобой они не могут, потому что ты их семья. Но тебе и этого мало. Ты наказываешь и родителей тоже. У них был сын — талантливый художник, а теперь сомнительный медиум-инвалид. Пусть им будет плохо. Хотя хуже всего ты делаешь себе. А мог бы просто напрячься и стать прежним Марком.