В нижней части экрана появился номер телефона. Рядом с треугольным лицом Триня возникла фотография Ларри. Он улыбался, лоб у него блестел. Вспышка была слишком яркой. Улыбка казалась искусственной, как всегда, когда позируют перед объективом, с изгибом губ, появляющимся, когда группе говорят: «Так, все сказали “сломанные ноги”» и все повторяют «Сломанные ноги», что каким-то образом должно вызвать естественную счастливую улыбку.
Ниланджана посмотрела на стоявшую на книжной полке диораму, которую нашла в пустыне на том месте, где стоял дом Ларри. Четкие детали лица Дороти, тонкая текстура алюминиевых бортов ее боевого дирижабля, огонь там, где некогда простирался Канзас. Ниланджана почти могла разглядеть отдельные дома, детей и собак на лужайках. Ларри виртуозно владел цветовыми переходами: в невидимом заходящем солнце яркий желтый и оранжевый перетекали в светло-коричневый и розовато-лиловый с длинными тенями.
В своем искусстве он передавал жизнь. Журналистам и ораторам нужен язык, чтобы выразить свое понимание жизни. Ниланджане и другим ученым – числа, чтобы собирать данные и формировать структуру вселенной. Создавая свои миры, Ларри полагался на цвета, штрихи и умелые руки. Ни один историк или писатель не смог бы и на тысяче страниц описать словами сюжет столь богатый, как тот, что Ларри передал диорамой в коробке из-под обуви. Каждая из них – шедевр, подумала Ниланджана. Она уже плакала. Это было нормально. Ее просто вымотал кошмар, который она не могла вспомнить.
Она прониклась сочувствием к Ларри. Она его не знала. Его никто не знал. Он создавал удивительные произведения искусства, но они не попали ни в один музей, ни в один журнал. Детей у него не было, и жил он настолько далеко от города, насколько было возможно, чтобы тем не менее оставаться в Найт-Вэйле. Он мог так много дать миру, но никто не знал, в чем заключалось это «так много». Только своей смертью – будучи съеденным многоножкой или убитым Городским советом – он мог показать всем, что он создал. Не осталось ни тела, ни развалин дома, лишь яма на том месте, где все это было погребено.
И диорама, застывшая и глубоко личная, в ее доме. Единственное сохранившееся свидетельство его таланта.
Ниланджана дала себе слово, что, когда все это закончится, она сделает все для того, чтобы Найт-Вэйл узнал, кем был Ларри Лерой и что он создал.
– Обещаю, Ларри, – сказала Ниланджана диораме.
– Что вы обещаете? – спросил Тим с телеэкрана.
– В смысле?
– Тим хочет знать, что вы обещаете, Ниланджана. Вы сейчас говорили с диорамой?
– Что? Нет. Я…
– Прекрасная диорама. Это вы ее сделали? – поинтересовался Тим.
– Нет. – Ниланджане не хотелось, чтобы они узнали, что она была в пустыне и копалась в вещах Ларри. Яма, в конце концов, была местом преступления. – То есть да.
– Эй, а что вы делаете с Дэррилом?
– Да, как у вас дела? – спросил Тим, забыв о диораме. – Вы просто классная пара!
И тут рядом с лицом Тима появилась фотография, изображающая парочку в солнечных очках, выходящую из подъезда Ниланджаны.
– Эй! Я не публичная фигура! Вы не имеете права показывать такие фото!
– Похоже на запретную любовь, Тим, – улыбнулся Тринь (но было ли это улыбкой?). – Двое юных влюбленных, одна – рациональный ученый, другой – член одной из самых радикальных церквей в Найт-Вэйле.
– Прямо-таки парочка отверженных, – добавил Тим, нежно поглаживая длинным ногтем левую руку Триня. Тот никак не отреагировал.
Сейчас Ниланджане не хотелось говорить о Дэрриле. Даже в самом лучшем настроении она старалась думать о нем лишь как о средстве достижения цели – чтобы узнать, что затевает церковь. Но куда чаще она думала о нем как об ошибке. А по большей части вообще о нем не думала.
– Да, Тим. Закругляемся. Последние новости. Памела Уинчелл, городской директор чрезвычайных пресс-конференций (на экране появилось ее фото), проводит чрезвычайную пресс-конференцию в связи с огромной бездонной ямой, которая несколько мгновений назад образовалась в полу спортивного зала средней школы Найт-Вэйла.
– Что? – вскочила на ноги Ниланджана.
– Да. Памела совершенно вне себя оттого, что возникла чрезвычайная ситуация, в связи с которой можно провести пресс-конференцию. Большинство ее пресс-конференций относились к экзистенциальным чрезвычайным ситуациям – преувеличенным представлениям, менее специфичным по отноше…
– Нет, спортзал! Что случилось в спортзале?
– Дойдем и до него. Не перебивайте. К тому же мы вас видим, Ниланджана. Может, штаны наденете? – произнес Тим.
Она пошарила в поисках одеяла.
– Ой, да я шучу, – рассмеялся Тим. – Но все же, пожалуйста, наденьте штаны.
– Сегодня утром во время тренировки по баскетболу исчез пол в спортзале средней школы Найт-Вэйла. Вместе с ним исчезли несколько учащихся и преподавателей.
Дженис была членом школьной баскетбольной команды колясочников, а также менеджером по оборудованию и тренером университетской команды. А вдруг она пострадала или оказалась среди пропавших? И Карлос. Карлос сейчас наверняка сам не свой. А если он еще ничего не знает? Ей нужно ехать. Она пошарила в поисках одежды, бормоча: «Черт, черт, черт».
– Успокойтесь, Нилс.
– Не надо просить меня успокоиться. И не называйте меня Нилс, Тимми, – рявкнула Ниланджана.
– Нет, это я Тим, – поправил ее другой ведущий.
На экране появился ученик школы, у которого брали интервью. Титр сообщал, что это был «Мисти Альваредо, десятиклассник».
– Я играл в оркестре и почувствовал под ногами какое-то дрожание. Я подумал, как это здорово, потому что решил, что наконец-то правильно нажал на все клапаны на своем баритон-саксофоне. Мне показалось, будто мне открылась какая-то великая тайна, возможно, разверзся небесный свод, показав лик, и этот лик заговорил, и великие истины в голосе его поколебали землю, прямо как мне говорила наша старая учительница музыки. Все это должно было случиться, когда я наконец научусь играть на саксофоне. Но дрожание было чем-то совсем другим. Оно разрушило пол в спортзале, – закончил Мисти. – Так что я, похоже, не в том порядке давил на клапаны. Я не знаю, как играть на духовых инструментах.
– А ты знал кого-нибудь из тех, кто занимался в спортзале, когда это случилось? – спросил репортер за кадром.
– Что? В спортивной секции? Нет. Наверное, нет. А баскетбол – это спорт?
– Да, спорт, – ответил репортер. – Там тренировались баскетболисты.
– Тогда да. – Лицо Мисти не изменилось.
Ниланджана натянула штаны и схватила ключи.
– Черт! Черт! Черт! – повторяла она.
– Да, Тринь, жуткое происшествие. Просто трагедия, – произнес Тим.
– Да, вне всякого сомнения. Дети – это наше будущее, в конце концов. Шумное и непослушное будущее, полное необоснованной самоуверенности и глупого невежества. Дети – это совершенно неразумное будущее.
– Да.
– Черт! – Ниланджана попыталась дозвониться до Карлоса. Она натягивала блузку, прижав телефон к уху.
– Карлос, вы смотрите новости? – произнесла она в голосовую почту.
– Мы уже сообщили Карлосу, Ниланджана. Почему бы нам не сообщить Карлосу?
Ниланджана не видела, кто именно это сказал. Она была уже в дверях.
– Карлос, я еду в школу. Пожалуйста, перезвоните. Сообщите, что с Дженис все в порядке. Искренне сожалею.
Она захлопнула за собой входную дверь, забыв ее закрыть и даже не удосужившись застегнуть ремень брюк. Она бежала, а у нее за спиной, словно боевые знамена, развевались сумочка, волосы, шнурки и застежка от ремня. Сердце бухало в ушах, и она почувствовала, как на верхней губе выступил пот, словно прохладные усы.
В ее доме Тим произнес из телевизора:
– Для более полной информации заслушаем нашего спортивного обозревателя Эмму. Эмма? Как зияющая яма посреди тренировочной площадки и потеря почти всех игроков отразится на шансах нашей команды попасть в плей-офф?
Глава 29
Почти весь пол в спортзале исчез, образовав глубокую яму. Уцелели лишь трибуны с разбросанными по ним учениками. Двое школьников сидели, обнявшись, с опухшими от слез лицами. Они обхватили друг друга за плечи и молча раскачивались, опустив головы. Другая группа ребят разбирала обломки, куски досок и осколки баскетбольного щита. Несколько сотрудников Тайной полиции поодиночке проводили опросы для составления полного отчета. Они задавали ученикам вопросы вроде «Вы ведь ничего не видели, верно?», «Вы ведь не слишком-то заслуживаете доверия, так?». Еще трое учеников помогали чинить сломанное кресло-коляску.
Сломанная коляска. Дженис, подумала Ниланджана. Лицо ее вспыхнуло, глаза вдруг закололо, и она невольно потерла грудь, пытаясь выровнять дыхание. Дженис, снова подумала она, обводя взглядом зал. Взгляд ее упал на Карлоса, стоявшего у входа в компании Сесила, Стива и Эбби. Стив обнимал Карлоса за плечи огромной лапищей. Сесил обвивал рукой талию Карлоса, стараясь спихнуть руку Стива. Ниланджана изо всех сил поспешила к ним, пробираясь по трибунам.
– Дженис? – произнесла она, дойдя до них.
Карлос, слишком взволнованный, чтобы говорить, лишь широко раскрыл рот, ничего не сказав, и Ниланджана почувствовала, как у нее екнуло сердце. К счастью, Эбби, подходившая к жизни донельзя практично и не позволявшая себе поддаться переживаниям, пока через несколько часов не окажется одна в душе, показала на площадку для гандбола. Дженис сидела там, молча уставившись в тренировочную стенку.
– Она в порядке, – сказала Эбби. – По крайней мере, физически. При обрушении сломалась ее коляска, но ребята уже ее чинят.
– Я очень рада, – ответила Ниланджана, понимая, что ее слова звучат чудовищно банально, но не зная, как еще выразить то, что она действительно чертовски рада.
– Мы тоже, – согласился Стив, прекрасно понимая, что она имеет в виду.
Закончив с первоочередным делом, Ниланджана огляделась вокруг в поисках новой информации. Среди плачущих учеников и родителей и поднимавшегося со дна ямы песка она заметила птицу киви. Она присмотрелась повнимательнее. Птица не шевелилась, а просто разглядывала всех в спортзале. Ниланджана подошла поближе, чтобы рассмотреть ее. Вряд ли она видела птицу киви, поскольку они не водятся в Найт-Вэйле и вообще в Америке. Но она видела именно эту птицу.