Из всех поморских деревень Колежма особая. И вроде бы все как везде, и то же Белое море вокруг, да вот только есть в ней какая-то совершенно особенная стать. Я как-то задумался, почему так? Ведь много на беломорском побережье замечательных деревень. И кажется мне, что разгадка в том, что здесь до сих пор живут-теплятся два исконных промысла: шитье деревянных поморских карбасов и колхоз с поэтическим названием «Заря Севера», который занят традиционным промыслом наваги зимой и добычей фукуса – морских водорослей – летом.
Деревенский вечер
Рассвет на одноименной реке
Помню, как первый раз приехал в Колежму погожим летним днем, и сразу она захватила своим морским нутром, этими просмоленными карбасами, сетями на ветру, скалистыми берегами чуть поодаль от деревни. Здесь живут морем и только им, как издревле было заведено у поморов, причем круглый год.
У самого Белого моря
Конечно, шитье карбасов сейчас уже почти сошло на нет, хотя еще с десяток лет назад все было гораздо оживленнее, и в Колежме шили пяти-шести-, а то и десятиметровые карбасы. Несмотря на то что лучше деревянного карбаса еще ничего не придумали (при скромных размерах на нем можно увезти до 8 тонн груза), в наше время их мало кто заказывает, а молодому поколению мастеров они тоже не нужны. И выходит, что за последнее десятилетие один из коренных поморских промыслов практически сошел на нет.
Колхоз «Заря Севера»
Раньше их шили на весь поморский берег, даже на Онежском озере колежемские карбасы пользовались спросом среди рыбаков. Шьют их из елки или сосны. Елка более податливая и не сильно рвется, в отличие от сосны, но сосну нужно специально запаривать в воде, чтобы гнуть.
Зимой
Сейчас на всем Белом море этот старинный промысел остался, пожалуй, лишь в Колежме да на Терском берегу в Чаваньге. Берут их в основном только колхозы. Вон они стоят грациозными лебедями на реке. Может, оттого и дышит еще деревня живым поморским духом, свежим морским ветром.
Жив еще и колхоз. Удивительное для нас название в нынешнее время, как будто из прошлого.
Поморские избы
На вечном приколе
Зимой колежемские рыбаки идут на подледный промысел наваги. Выставляют мережи – длинные снасти с круглыми обручами с сеткой, куда и залетает рыба. В основном навага, но попадает и камбала, и корюх.
Вообще, получилось так, что с ребятами мы познакомились случайно. Разговорились на улице с местными, расспрашивали про рыбалку. Дело было в конце февраля, и выяснилось, что сейчас как раз колхозные рыбаки снимают мережи, поскольку заканчивался основной ход наваги и главные объемы были выбраны.
Отлив на Белом море, закат
«Да вон их домик колхозный, там и найдете их, сейчас как раз все с моря возвращаются», – заверил нас проезжавший мимо мужичок на снегоходе, и мы отправились попытать удачи, ведь поморы – народ суровый, но гостеприимный.
Подъехали к домику, как раз заканчивался рабочий день. Ребята отправлялись по домам. «А можно с вами в море выйти, посмотреть, как сейчас промышляют рыбу?» – с ходу спросил я. «Да можно, чего нельзя-то. Подъезжайте завтра к 8 утра, мы как раз начинаем», – по-простому ответил молодой парень и, сев на «Буран», укатил на обед.
А между тем начиналась метель, и на следующее утро уже неплохо задувало. Но рыбаки выходят в море почти в любую погоду, ведь время уходит, и нужно успеть снять снасти. Сегодня решили идти на одни из ближайших лунок в нескольких километрах от берега. Расталкивая снежные заряды, порой мы шли почти на ощупь, ведь в море дует еще сильнее. С ужасом думаю, что же будет дальше. Справедливости ради скажу, что было совсем не холодно, если стоять по ветру, конечно, ну и одеваться по погоде. Ребята же, наоборот, одеты легко, им работать, а стоять мокрым на ветру то еще удовольствие.
В деталях
Снасти проверяли давно, и нужно выпилить лед, вытащить тяжелую мережу, обработать ее. Ребята не унывают, то и дело пробрасываются шуточками, подкалывают друг друга. И с виду кажется, что вот так играючи можно управляться со всем этим рыбацким хозяйством. Но на самом деле это тяжелая мужская работа, в любую погоду и настроение. Попробуй вот так на морозе да еще с ветром потаскать тяжелые снасти. В этот раз повезло, что снежный циклон принес потепление и мороза практически не чувствовалось, а к обеду и вовсе посветлело и почти закончился снег, но, когда через пару часов вновь запуржило, мы были уже на большой земле.
Сгружаем все в одни сани. «Сейчас еще, можно сказать, и нет ничего, – говорит молодой парень в ушанке. – Вот когда основной ход идет, бывало, с одной мережи санки набиваются». Проверяем несколько мереж, небольшая сортировка прямо на ходу. Камбалушку в сторону, чтобы не путала основные показатели по наваге. Рыбу затем сортируют и отправляют в большой холодильник, где после окончательной заморозки разложат по коробкам, а при достижении нужных объемов вывезут фурой в Питер да Мурманск, даже Подмосковье. В этот раз улов составил почти 500 килограммов, что для массового хода рыбы совсем копейки, но, учитывая то, что основной ход ее прошел, цифра выглядела значительно.
Отлив
Мы сидели с ребятами в их небольшой рабочей избушке и пили чай. Вокруг громоздились цепи от бензопил, какие-то инструменты, всевозможные приспособы – словом, настоящее мужицкое царство.
Непростой труд
Ну а летом бригады заняты сбором фукуса на островах. Раньше эта ценная морская водоросль добывалась по всему Поморью, а сейчас стала вдруг ненужной, а добыча – экзотической и в чем-то даже романтичной работой. А за этой экзотикой – тяжелый труд.
На прощание ребята угостили нас свежепойманной рыбой. Мы же после Колежмы направлялись как раз домой, и такой ценный улов был очень кстати. Беломорская навага отличается от своего дальневосточного собрата, она гораздо нежнее и чем-то даже вкуснее. В итоге целая сковородка свежайшей рыбы с лучком напоминала тот день на Белом море, и мы с благодарностью вспоминали простых ребят, благодаря которым жив этот исконный зимний промысел Поморского берега.
Абрамовская (Малошуйка)
Поморский берег Белого моря – от Кеми и до самой Онеги – чуть ли не самый коренной в Поморье, если говорить о поморском этносе. И если до одних деревень можно добраться довольно легко, то некоторые спрятаны среди болот и беломорской тайги, к ним нужен особенный подход.
Лодка – северный вариант
Сюда же мы, как ни странно, добрались на поезде. По сути, это единственная гарантия круглогодичного сообщения с двумя алмазами поморской земли – деревнями Малошуйкой и Нименьгой. Дорога сюда есть, но вот, к примеру, незадолго до нашего визита в эти края по одному из мостов через многочисленные речки в глухих карельских лесах, через которые приходится пробиваться, чтобы попасть сюда из Карелии, ехал груженный металлоломом «КамАЗ». И гружен он был настолько, что мост, по которому он переезжал, просто рухнул вместе с ним в речные воды. И Малошуйка с Нименьгой оказались отрезаны от большого мира. По крайней мере, для автотранспорта. Вот тут как раз и выручает паровоз, точнее электричка, которая регулярно ходит сюда из города Онега, что уже в Архангельской области. Из нее добраться до деревень Поморского берега можно только морем, ну или по зимнику, который местами также идет по морю, да и то его открывают далеко не каждый год из-за непрочного льда. Материковая же часть – почти сплошные болота и дремучие леса. Так что, оставив машину в Онеге, мы пересели на поезд и, как оказалось, приняли единственно верное в данной ситуации решение.
Всего пара вагонов, а больше и некому, едут только те, кому жизненно важно оказаться в деревне, к родственникам, да и просто возвращаются домой с Большой земли. Везут вещи, продукты, запасаются всем необходимым, ведь дороги нет, да и помощи ждать особо неоткуда. Колоритные женщины, беспрерывно лузгающие килограммы «семочек», потертые мужички средних лет, немногочисленная молодежь в «адидасе» и наушниках.... Пара часов полусна-полубодрствования пролетела незаметно, и вот уже мы на конечной станции. Поезд переночует здесь, чтобы рано утром отправиться вновь в Онегу. На нем через два дня должны ехать обратно и мы.
Дорога
От станции народ бодро уезжал в деревню на всевозможной технике, преимущественно внедорожного свойства, и мы быстро начали соображать, кто же может нас довезти. Нет, можно было пойти и пешком – деревня от станции недалеко, – но погода и тяжелые рюкзаки настаивали на том, чтобы поиски транспортного средства велись более активно. Один из местных таксистов заявил, что сможет нас добросить, и, недолго думая, загнул такой ценник, что мы немного опешили. К тому же от него за версту несло перегаром, а вечерние приключения отнюдь не входили в наши планы. Видимо, он был настолько уверен в своих силах, что, помимо водительского мастерства, водка открыла в нем и несомненный талант коммерсанта.
Рассвет у Малошуйского погоста
Мы не без труда отпрянули от навязчивого извозчика, но машин вокруг оставалось все меньше. Становилось прохладнее, летний северный ветерок обнимал уютом и рисовал отнюдь не радужные перспективы, как вдруг появился он… Его видавшая виды желтая «Волга» повышенной проходимости (как выяснилось потом) стремительно припарковалась рядом. Из нее появился парень в темном спортивном костюме и начал быстро разгружать свой чудо-мобиль. По всему было видно, что настроен он решительно и по-деловому. «До Малошуйки возьмете?» – спросили мы, понимая, что это чуть ли не единственная надежда попасть в деревню до темноты. «Я сейчас еще людей везу, если еще не уедете, звоните, номер запишите. Алан». Он продиктовал номер и скрылся столь же стремительно, как появился.
Ансамбль Малошуйского погоста, вдали синеет Белое море
Через некоторое время он примчался вновь, но, как выяснилось, мы были не единственные желающие, и в нерезиновую «Волгу» кроме нас на задний диван влезли еще две отнюдь не хрупкие дамы, отчего ехать пришлось как в утреннем метро – без лишних галантностей.
Разбросанные, казалось, абсолютно хаотично дома все же тянулись к реке. Она – сама жизнь, она – дорога и пропитание. Старые лодки, сочные некошеные и никому ненужные травы, разнеженный черный конь, сначала неподвижно стоявший на привязи, а потом вдруг просто рухнувший на землю и растянувшийся от удовольствия на травке. Никогда не видел просто мирно лежащего коня. И никого вокруг…
Наконец дамы вышли на въезде в деревню, а мы проехали чуть дальше, к малошуйкинскому церковному ансамблю, и высадились там. Попрощавшись с деловым таксистом, мы еще не знали, что уже завтра вновь встретимся с Аланом и его стремительной желтой «Волгой». Мало того, он станет нашим проводником к еще одной поморской деревне, ради которой мы преодолели весь этот путь.
Николай Прохорович. Беломорские истории
Малошуйка встретила нас прохладным, свежим, пробирающим до костей ветерком и сырой по пояс травой в полях, где мы и разместились нашим скромным палаточным лагерем из одной палатки.
Ночью барабанил дождь, все вокруг набухло от нескончаемой сырости, каждая травинка рождала тысячи мелких капель, в которых, как в зеркале, отражалось стремительное северное лето и старинные купола Сретенской церкви. Что же будет дальше…
За чаем
А дальше чуткий сон и раннее пробуждение. Но небеса приготовили нам сюрприз, и поутру в палатку ворвалось свежее, промытое ночным дождем лазурное утро, и обещался вполне погожий теплый день, как в итоге и получилось.
Умиротворение
Мы бродили по деревне. Разбросанные, казалось, абсолютно хаотично дома все же тянулись к реке. Она – сама жизнь, она – дорога и пропитание. Старые лодки, сочные некошеные и никому ненужные травы, разнеженный черный конь, сначала неподвижно стоявший на привязи, а потом вдруг просто рухнувший на землю и растянувшийся от удовольствия на травке. Никогда не видел просто мирно лежащего коня. И никого вокруг… Нет, все же удалось пообщаться с местным мужичком. Он бродил по реке с лукошком в руках – ходил на тот берег по грибы. Лес совсем дикий – жилья поблизости нет никакого, разве только болота да мари.
Северный тройник
Мы прошли до конца улицы и повернули обратно. По пути попалась женщина с ведром. Отнюдь не пустым. Она поднималась от речки наверх к дому. Обменялись приветствиями. Спросил, не осталось ли в деревне стариков – уж больно интересно узнать хоть что-то от коренных, настоящих поморов. «Есть, мой папа, – сказала женщина. – Он здесь живет круглый год, да вы заходите, чайку попьете, он будет рад пообщаться, пойдемте проведу».
Северные тройники – как мало их осталось у нас в стране. Официально шесть. Один из этих шести перед вами: ансамбль Малошуйского погоста. Тройник – это, как правило, зимняя, летняя церковь и колокольня.
Через пару минут мы оказались внутри крепкой небольшой поморской избы. «Папа, к тебе тут гости, встречай», – бойко крикнула Людмила. «Гости?» – последовал недоуменный возглас, а вскоре вышел и сам его хозяин – высокий, кряжистый седовласый мужчина. Шел он тяжело: больные ноги и годы дают о себе знать. «Николай Прохорович, – он протянул свою крепкую сухую ладонь. – Вы садитесь, Люда щас чай поставит». Он говорил медленным надтреснутым голосом, слова давались ему тяжело и выходили немного грузными и такими же коренастыми и основательными, как и он сам.
Николай Прохорович узнал, кто мы такие. «Туристы…» – усмехнулся он, но абсолютно безобидно. Видно было, что ему даже приятно поговорить о своем наболевшем да и просто пообщаться с заезжим людом. Не часто, думается мне, к нему в дом заходят люди с Большой земли, да еще спрашивают о его нелегкой судьбе.
«Здесь и родился, здесь и помирать собираюсь», – начал с разбега он. Но потом выдохнул и настроился наконец на неспешный лад, благо тут и чай подоспел.
«Раньше коров было 200 своих да колхозных, а щас колхозных всех убрали, 240 голов было еще годов пять назад, лошади были, коровы были, и все было, и все под нож. Скоко лугов, скоко сена было, 200 голов, всех держали, сеном кормили. Я работал на ферме всю жизнь слесарем, молокопровод был, транспортеры работали, все механизировано.
Раньше в своем хозяйстве с лучиной ходили, света не было, пожары-то были, конечно, угли падают…
Дома тут остались годов с 20-х постройки, но они разные, всякие есть.
В Нименьге-то не были? Раз ехали в Онегу за бензином по морозу, берегом. С нами ехали москвичи, остановились на бугор. «Куда едете?» – говорю. «В Нименьгу». Там колокольня на боку была, они че-то подровняли там, прямее стала.
Домов старых тут много было, дак распилили на дрова, колхоз был, пилили. Все старухи уехали, удобства стали в городах, по Онеге-то там все дома побросаны. Сначала-то хорошо отопляли, а щас-то в польтах спят все, думали все время так будет!»
Семья
«Родители у меня отсюда, мой отец погиб на фронте в 44-м году. Старые-то все умерли люди, один я старый остался. Дочь у меня в Москве живет, она разыскала, она оттуда землю привезла, 500 километров от Москвы, могила 999 человек. Она была там, все сфотографировала, там ухаживают, все. Она как-то через музей сумела добиться, она в Москве все разузнала и нашла. Там находят еще, выкапывают…
А батя в танке сгорел. В 44-м году, 15 мая, четыре года промаялся, хоть бы руку оторвало или еще чего, живой бы остался…
Ансамбль Малошуйского погоста, XVII и XIX век
У нас есть похоронка, Докухин Прохор Степанович. Вот она, а вот почтовая карточка от него была. Не было бумаги, на извещении написано. Мать ревела, как получила, я помню… В 44-м шесть лет мне было. Всю жизнь ждала до самой смерти.
До войны скот держали, у каждого корова была, дед мой пас коров. У него такая была труба, он в 5 часов встанет, протрубит, чтобы всех коров доили и выпускали, и ходит вечером по дворам обратно. Он нас и воспитывал. Мы-то остались вон, шесть годов, одна еще дочь жила, умерла – моя сестра. В армию отец в 40-м ушел, а сестра в 41-м родилась.
Коров дед пас, и давали в год или в месяц шаньги, так он сам не съест, нам разделит шаньги эти. Мох этот белый, ягель, насушит его, натрет в муку и горсточку туда, в лепешки. Весной снег сойдет, и на поля на колхозные, мерзлую гнилую картошку ели, после войны-то ничего не было, так и жили.
А мужиков-то не было, и рыбачить некому было. До войны у нас и на Мурман ходили. Вот у нас Кушерека деревня, там делали йолы – такие здоровые лодки, их покупали в Норвегию. Таможня стояла. Делали в Кушереке, а продавали за границу. Кушерека хорошо жила, богато.
Война все нарушила, выжить бы… Cемга, сиг заходил… Карбаса хорошие в Нюхче шили раньше морские.
Из реки вышел – море, губа и на полной воде идешь. Раньше унежоны еще на парусах ходили. Сюда приедут, груз возьмут, муку, продукты, нагрузят карбаса и на парусе. Ой, ветер встречный, ну куда ты пойдешь, это же беда чистая. А вот ходили люди. Старуха рассказывала, один раз така моряна погода пала, на острове неделю жили. Не дает уйти, на парусе куда. Раньше так и жили. Но рыба рядом, мясо, коров держали, яйца, курицы, молоко. Рыбу ловили, селедку, в Онегу возили, пароход придет в Унежму, погрузят и в Онегу везут. Отправлял мужик, который тут рыбачил в Унежме. Он вызывал судно «Палтус» с краном, там забирали все и в Онегу. Он там солил, здоровые чаны были. Потом в мешки, грузить в карбас, а судно далеко встанет, близко не подойдет, трудились, в общем.
Деревня горела, в Верховье 21 дом сгорел в один день, не помню, в каком году, давненько. Там, за церковью, новое все, раньше старые дома были, а у нас пожар был, три дома сгорели.
Этот дом перевезенный, раньше за церковью стоял. А я привык, что лодка и все под руками. Там не под руками. На уху съездишь, на махавку комбалюшек… Махавка – железяка такая, червей накопаешь, туда привязываешь.
Море зимой замерзает, ледокол ходит до Колы. Зимой навага, удочками ловили. Отлив на 2 километра. В моряну вода морская до нас доходит. Стараемся не брать воду, когда вода приходит. А так хорошо в Малошуйке-то.
Зимник только сюда, в этом году дороги не было. Сейчас со стороны Карелии можно проехать, но вот в Онегу так сутки проедешь, а там всего 25 километров. Щас вот нельзя проехать, мост рухнул. «КамАЗ» проезжал, нагрузили много, металлолом вез и все обрушил, сейчас отрезаны мы полностью. Может быть, и сделают дорогу-то, тут ведь частники ездят все. Снабжение все через железную дорогу. Так-то дороги чистят, но бывает, что заметет и все встали…
У нас-то хоть железная дорога есть, а вот в Пертоминск раньше большие катера ходили, а щас только на самолетах, нас-то хоть вагончик привезет. У нас хорошо, дома возле речки, а вот за церковью, там не так.
У нас красиво церковь стоит на горке. Там раньше и склад был, дискотек не было, да и то хорошо. Там большой-большой крест, он так и остался в церкви, хоть и склад был, но оно никуда не делось.
Одна старуха была у нас, Ивановна, высчитывала Пасху, Троицу. Говорили: вот Ивановна помрет, мы и не узнаем, когда и Пасха, и Троица. Она одна знала, как высчитывать, чуть не сотню годов жила тут недалеко. А щас по телевизору все скажут.
У нас тут как-то на море провалились, москвичи поехали из Онеги в Унежму в апреле месяце, так далеко в море взяли и все, но их спасли. А потом машины вытащили. Они там неделю в воде были. По мобильнику позвонили, в кармане был у кого-то, хорошо там связь была. Редкий год хороший, а то все талое. Дорога в одну колею, а если встречная… За бензином ездим в Онегу».
К концу разговора Николай Прохорович заметно оживился, воспоминания и артефакты прошлого ободрили его. А чем еще жить старику?
Я вышел на улицу. По деревне плыл погожий августовский день, а перед глазами все стояли две желтые, потрепанные временем карточки, в которых вся жизнь: та, прежняя, такая короткая, оставшегося навечно молодым отца, и нынешняя – жизнь сына, уже глубокого старика. Но на душе не было тяжести, наоборот, была какая-то тихая и светлая грусть, в чем-то даже радость от этой встречи. А впереди виднелись купола Малошуйского погоста, и одноименная речка все также катила свои воды навстречу белому простору.
Церковь
Северные тройники – как мало их осталось у нас в стране. Официально шесть. Один из этих шести перед вами: ансамбль Малошуйского погоста. Тройник – это, как правило, зимняя, летняя церковь и колокольня. Раньше их было, конечно, гораздо больше. Такой ансамбль ценен тем, что это целостное произведение народного деревянного зодчества, ведь необходимо не просто поставить рядом несколько построек, но и сделать так, чтобы все гармонировало друг с другом – церкви меж собой, да и колокольня чтобы не выбивалась из общего темпа.
Как хороший оркестр – все инструменты звучат отдельно, и каждый прекрасен по-своему, но вместе создают ту самую музыку, нотки которой бегут по душе, как по струнам, словно кто-то великий перебирает эти струны нежно-нежно, и рождается волшебная мелодия, которая долго не затихает внутри, и отзвуки ее наполняют все вокруг бесконечным смыслом, рожденным из ниоткуда посреди болот и лесов Поморского берега Белого моря. Ведь это чудо – какое шикарное творение в столь же шикарной глуши без особых дорог.
Интерьер храма Сретения Господня, XIX век
А дорога была одна – море, а потом и река, или наоборот. До Белого моря здесь пяток километров, но так уж ставили деревни на этом берегу – подальше от суровых ветров да неприятеля, в глубь материка.
Когда-то деревня Малошуйка была крепкой деревней, не сказать, что богатой, но благодаря тому же морю народ приезжал разный отовсюду, торговля шла бойко. Был здесь развит и промысел, и судостроение, да и сама деревня стоит здесь как минимум с XVI века. Стоит еще и прекрасный ансамбль – незабвенный северный тройник: холодная шатровая Никольская церковь (освящена в 1638 году), теплая пятиглавая Сретенская церковь (освящена в 1873 году) и ярусная колокольня (1807 год).