Ах, какой это был дом! Одних только жилых помещений в нем было четыре: изба-зимовка, изба-лестница, вышка с резным балкончиком, горница боковая. А кроме них были еще сени светлые с лестницей на крыльцо, да клеть, да поветь саженей семь в длину – на нее, бывало, заезжали на паре, – да внизу, под поветью, двор с разными станками и хлевами.
Явзора
Одна из полюбившихся мне деревень на Пинеге – сказочная Явзора. Справедливости ради надо сказать, что стоит она не на самой Пинеге, а на ее притоке – небольшой речке Явзоре, которая, петляя по бесконечным лесам и болотам слева от Пинеги, наконец втыкается в свою «старшую сестрицу», наполняя ее свежим речным соком да чистой торфяной водицей.
Петляет речка Явзора
Это место завораживает сразу, но, как и многие, открывается пытливому путнику постепенно. Вначале проходишь мимо могучих изб-шестистенок, настоящих богатырей, окруживших речку на одном из угоров, которые, словно дозорные, глядят на всю округу свысока своих лет и толстых бревенчатых стен. Таких домин здесь сразу несколько в ряд. Два рублены в 1884 и 1887 годах, а тот, что на самом краю (дом Южаковой), – в 1901-м. Выходит, он самый «молодой» из этой могучей троицы, ему всего чуть больше 120 годочков. На крышах этих исполинов красуются резные охлупни-кони. Ставлены избы по одному проекту, но все же имеют небольшие отличия, которые открываются не сразу, а после внимательного, даже дотошного, осмотра. Все же каждый хозяин стремился отличиться, добавить свою изюминку в отточенные веками и поколениями формы и каноны народного деревянного зодчества.
Любовь и лошади
Но чтобы открылся сказочный ларец, нужно спуститься по угору вниз, немного пройтись вдоль Явзоры и обернуться назад. Приведу слова М. И. Мильчика, как нельзя лучше описавшего этот волшебный вид: «Над рекой – крутой угор, на нем, на самом «веселом месте» села, красуется огромный двухэтажный домина, «всей деревне хозяин», как говорят местные жители. В подгорье – банька, повыше – амбары, правее – колодец с воротом под навесом. Все вместе они как бы полукольцом окружают склон, и это несколько беспорядочное движение вверх завершается красавцем домом, белыми окнами глядящим на речку, на Волость, на дорогу. Пожалуй, не видать нам на Пинеге более живописного ансамбля крестьянской усадьбы» (Мильчик М. И. По берегам Пинеги и Мезени. – М., 1971. – С. 31−36).
Ну а самые красивые виды на Севере зачастую открываются с воды, поэтому, чтобы в полной мере насладиться этой «исполинской горкой», выходишь прямиком на реку, и вот уже раскрывается величественная панорама. Разумеется, проще всего сделать это зимой.
Поддужный колокольчик
Лучший транспорт зимней деревни
Деревня Явзора интересна еще и тем, что здесь была одна из самых сильных старообрядческих общин на Пинеге. Общину беспоповцев приморского толка официально зарегистрировали в 1911 году. Долгое время почти все жители деревни относились к тем или иным старообрядческим течениям.
Медовый сруб
Бывал в Явзоре и Пришвин во время своего сплава по Пинеге. Одна из глав его книги «Берендеева чаща» носит одноименное название. Тогда Явзора встретила Михаила Михайловича холодной «светлой северной ночью». Любопытно, что Явзора у Пришвина и «бесконечно холодная», как река, но в то же время и «светозарная великая», как нечто большее. Словно это отдельный речной мир, в горнице которого оказывается путник. В ту пору, когда не было толком дорог, река и вправду была таким миром со своим распорядком и оживленным движением.
Осень
А еще название «Явзора» у меня почему-то ассоциируется со словом «взор». Наверное, потому, что, взглянув на Пинегу и деревню с высоты птичьего полета, сложно не заметить достаточно крупный остров посреди реки в виде своеобразного эллипса, удивительно напоминающий красивое око правильной формы. И позолоченные березы на левом берегу, словно ресницы, и глядит на меня река своими лучезарными очесами так пристально, так серьезно, будто хочет сказать нечто невероятно важное, что не выразить иначе, не передать даже самыми броскими эпитетами.
Саночки
Снежные шапки
В Явзоре сохранилась историческая застройка и много старинных изб с табличками, и, пока я крутился возле одной из них, из дома вышла женщина. Узнав, что интересуюсь стариной, она улыбнулась и сказала: «Давайте позову отца, он вам много расскажет, сейчас». С этими словами она исчезла в темноте проема, и спустя какое-то время на улицу вышел высокий, в годах, но еще крепкий седовласый хозяин дома в рубашке, старой ветровке и в шлепанцах на босу ногу, несмотря на довольно свежий, хоть и солнечный, осенний вечер. Он бодро поздоровался и, узнав откуда мы, начал свой рассказ, словно бы ждал гостей и готовился провести небольшой экскурс вглубь истории деревни и крестьянской жизни на Пинеге. Григорий Петрович многое рассказал о старинных промыслах. Уникальные истории, какие остались лишь в памяти стариков, уходящей памяти.
Григорий Петрович. Ожившая старина
«Деревня-то была чуть не под самой горой, намного уже Явзора была, раньше она в другом месте текла, старое речище-то кругом, здесь же намытое место, тоже остров. Поэтому раньше дом стоял на той стороне деревни, но его подмывало, и перевезли потом сюда в 1886 году. У деда было три брата, и под руководством своего отца и деда – моего прадеда – он со своими сыновьями молодыми построил вот этот дом. У меня зрение падает, я только силуэт вижу, сейчас из мужиков самый старый в деревне. Еще женщина есть, та с 1932 года, порядком старше меня.
Колодец-журавль
Половину куриц я сам делал в 13 лет, желоба я тоже сам делал почти на весь дом, резьбу на окнах навел, полотенца сам вырезал. Раньше не было на окнах резьбы, все ставни были. Мы жили в той половине, в этой у деда брат раскулачен был, и тут была колхозная станция, люди останавливались зимой, ездили кто за сеном, кто куда. И на окнах в той половине были ставни, и моя обязанность была вечером эти ставушки закрыть, а утром опять открыть. Перед окнами были высунуты бревна, там доска лежала, и вот по этой доске я ходил, закрывал ставушки.
Дом-богатырь
Деда брат родной сделал полочки в погребе и решил торговлю открывать – корзинки, туески, – и попал под ту власть, был раскулачен, его угнали, и больше не бывал здесь. Это до войны было, до 35-го года. У них еще было два брата, в той части деревни. Там на пустыре сейчас колодец, а раньше возле колодца стоял двухэтажный дом, у отца было четыре сына. Здесь-то двухэтажный дом был, подклеты были под дом, это сейчас он осел и стало низко, а раньше подклеты были да с погребами, у нас шесть русских печей было, пять глинобитных, и на вышке была кирпичная русская печь.
У нас с той стороны была боковая зимняя избушка, считай, еще одна печь была. В этой горенке тоже была русская глинобитная печь, сейчас ни одной не осталось. В той половине пять лет назад была, да я все выбросил, потому что никто топить ее не может, это чистая проблема – топить русскую печь. Сделали обычную плиту, меньше ухода и тому подобное.
Пинежские амбарные городки
Дом оседает – раньше поднимал, да угол опять оседает. Когда копал под угол дом поднимать (еще мать живая была, сестры живые), стал копать, не знаю, зачем так глубоко выкопал яму, и на глубине где-то метр пятьдесят нашел кость, челюсть с зубами, одна половинка челюсти, не вся, я ходил эту кость показывал, никто не знал, но я ошибку сделал, надо было сразу в целлофановый пакет, она была бы как новая. Поехал я в Архангельск, там работал, отвез ее в музей. Так вот там у жены работал знакомый старичок, я ему показал, он мне сразу сказал, это ж молодой лось. Ему говорит, где-то отроду лет тысяч десять примерно. Выносит из музея целиком челюсть, показал. Все координаты у меня взял, все записал и рассказал, что у нас тут место намывное, тут остров был, старое речище тут идет, там протоки везде. Это намывной остров от Пинеги, от Явзоры. Сказал, что деревня Явзора стоит на третьем месте. Сначала была она в верховьях Явзоры, там поселение было. И точно, я когда-то с внуком рыбачил в свое время, сетки проходим, с одной стороны – луг здоровый, с другой стороны – щелейка такая, подмывает, светлый песочек, и на уровне межени (это уровень минимальной воды) с берега торчит бревно, да не просто бревно, а угол как дома рубили, да и с пазом. Это кто его в щелейку-то закопал? Да никто не закопал! Видимо, там и было поселение. Потом ниже была деревня, а сейчас Явзора стоит – это уже третье место выбрано было. Селились в низких местах, потому что рыбалка и прочее. Вот старичок мне это все рассказал, поверил я ему или нет, но вот такая история про Явзору».
О себе
«Фамилия у меня Поршнев. Тут стоял дом, там впереди два дома стояли, все Поршневы, тут амбар стоял, тут большой дом тоже Поршнев, рядом с этим домом еще точно такой же дом стоял. Я помню, мы бегали, играли с пацанами, тот тоже был Поршнев, который дом стоит у дороги тоже Поршнев, вся часть деревни Поршневы. Других фамилий было мало. Легенда гласит, что вроде фамилия техническая, я в армии был, там командир как-то забыл мою фамилию, говорит, что-то такое автомобильное. С другой стороны, вид обуви был раньше – поршни, кожаная обувь, цельнонатянутое голенище, только сама подошва шитая была – поршни, скорее всего, оттуда и фамилия. Разные есть, Кожемякин, там с южной стороны были в деревне – Южаковы.
Меня по отцу звали Гришка Петрынькин, когда рос. А многих ребят да мужиков звали по матери, Марьин, тот Натальин, тот Аньин и далее. Потому что воспитывали матери в основном, мужиков не было, то в армии, то раскулачен, то еще что. Так-то меня бы звали Аньин. Отцов уже не было, все по матери. Я учился когда в семилетке, у нас полкласса звали по матери. Мать у меня с 1908 года, в 1993-м умерла, тоже 85 лет было ей. Муж ее – Петр Дмитриевич Поршнев, отец мой, так вот его отец Дмитрий как раз этот дом и строил. Это мой дед, а у деда были еще братья, так вот у дедов отец руководил стройкой всей. Меня мать звала за характер Трофимовский. А кто такой Трофим? Это прапрапрадед. Петр Дмитриевич, Дмитрий Иванович был, а Иван Трофимович. Так вот Иван Трофимович со своими сыновьями: с Дмитрием, с Петром, с Григорием, с Иваном – вот он строил дома. Ну и у них тоже родственники Поршневы, их много было. У меня дочь занималась, собрала данные чуть ли не с 1600 года на Поршневых, на мать, она была по-девичьи Южакова, вон с той стороны дом двухэтажный на берегу стоит, она с того дома. Как говорится, вышла замуж за реку.
Мне в мае было 85 лет, старше меня нет в деревне, женщина есть на той стороне постарше меня. Работал в городе, в деревне трудно было, с колхоза не выпускали, в армии был в ракетной части, на учения в Средней Азии ездили, ракеты были земного базирования, работал в Архангельске, после демобилизации работал в деревне, потом женился на молодой учительнице, она с Архангельска была, а куда, у меня всего семь классов образования, подумали ехать в Архангельск, в Сегостров, я поступил работать в «Аэрофлот» заправщиком самолетов, потом мотористом, потом дизелистом, потом электриком, в это время пошел в вечернюю школу. Потом поступил в институт, кончил институт и потом перешел работать электриком в аэропорт и до выхода на пенсию работал специалистом по электроснабжению, занимался сигнальным оборудованием аэродромов по всей области. В Ленинграде все облазил, в Минске, так как меня брали в работу в министерских комиссиях, часто брали по Союзу, в Сибири был, в Якутии, в Иркутске, Красноярске, на Байкале работал. В Архангельске был главным специалистом управления гражданской авиации, подчинялись мы вначале Ленинграду, а потом, когда Архангельская область стала развиваться, сделали отдельное направление.
Сразу, как на пенсию вышел, отпуск подписал, приехал сюда, год пожил, у меня мать как раз через год скончалась, в 93-м году. У меня две дочери, внуки, правнуки. Дом всегда гудит, сейчас младшая дочь здесь.
Сейчас многих домов нету, раньше лишней земли не было, только пахотная земля, около дома только лук садили, да и все. Просто так не давали землю».
О старинных промыслах
«Раньше, до революции, частные хозяйства, у нас на 4-м километре в сторону Верколы, Летопалы смолокуренный завод был, многие там работали. Вверх по Явзоре я на рыбалку ездил на сотом километре, так вот там несколько поселков были лесозаготовителей, речка была сплавной, этим делом занимались. В давние времена сенокосы там были, я с кем ездил давно, так он старше меня был, рассказывал – это вот поршневские пожни, там южаковские пожни, там сенокосы были, представляете, 50–70 километров от дома сенокосы были, потому что дома места не было, на лодках все туда ходили. Частники заготовляли лес и тоже сплавляли чуть ли не до Архангельска, плот сделали в несколько рядов, там и можно было костер разжечь, организовано было все.
Амбарная улица
На смолокуренном заводе гнали деготь из бересты, живицу. В сосновых борах обычно ставили смолокурки. Химзаводы были в районе Летопалы, за Верколой был завод, перед Кушкопалой был завод. Почему в сосновых, потому что из сосны ведь в основном гнали. Была подсочка русская – кору обдирали с двух сторон, оставляли полоски с боков. А потом пошла немецкая подсочка. Там тоже сосну обдирали с двух сторон, но только не полностью кору сдирали, а елочкой такой, а внизу в стоке стояли коробочки, собирали смолу. И у нас на 4-м километре химзавод стоял, по Пинеге от устья был завод пониже, у берега были тысячи бочек со смолой, весной пароходы приходили, грузили эти бочки и увозили. На этом химзаводе и бочки делали, бондари были, когда после сбора живицы сосна отработала свое, ее рубили и еще вот эту смоляную часть, которая оставалась, там делали длинные чурки, поленья кололи, делали п-образные опоры, и качающееся бревно подвешивали с клином, клин оббит железом, раскачивали и кололи эту чурку. Потом эти чурки длинные складывались в котлы, чаны такие, они герметично закрывались, потом под ними разжигались костры, и выгоняли еще остатки смолы, и, когда уже выгонят всю смолу, она течет там по канальчикам, по кранчикам, потом открывали и уголь этот развозили по деревням, по кузницам местным, кому угли нужны были. Еще пни не выкорчевывали, а закладывали аммонал, привозили этот желтый песочек. Я помню, нас, школьников, нанял мужчина, который подрывником работал, мы брали бутылку, заворачивали в бумагу, засыпали этот песочек, складывали в ящики, затем этот взрывник вставлял заряды. Разрисована была схема пней, там бурили этот пень сверлом, закладывали в пень, нас потом отводили в сторону и наблюдали, как взрываются пни, потом считали, какие взорвались, какие нет, по-всякому было. Потом эти пни рабочие собирали, потом также кололи, в казан и тоже выгоняли остатки смолы. Химзаводы были частные вначале, потом уже государству перешли.
Шестистенок, 1883 год
Рыба – раньше холодильников не было, так-то в погребах снег засыпали. А раньше, и до меня, и после меня, ловили так. Собирались, лучили. Лодка, два человека, один в корме, другой в носу, и в носу лодки стоял на деревянной горбатинке (это такой сук), и на нем стояла такая штука – в кузнице скованный на четырех ножках как бы стул перевернутый, называлось «коза». Сюда складывалось смолье, дрова или береста, и осенью в темное время ездили лучили рыбу. Плывешь по реке, огонь горит, двое в лодке стоят и с острогой, как говорится. Острога у меня до сих пор на повети висит смазанная. Много лет, 25, наверное, она у меня уже не рыбачит. И вот таким образом ловили рыбу, семгу в основном. Ну и белую рыбу, щуку, налима. Семга была и в Явзоре, она же стадами идет, бывало, мимо нас проплывало до 13 лодок с острогами. На мосту люди стоят, а мост был деревянный, сразу после войны построенный, и рыбаки проезжают, так ругались на них: вы что, спалите мост, сгорит, под мостом проплывают с огнем с таким. Были рыбнадзоры, студентов привлекали, кто-то попадался, кто-то нет. В Явзоре, допустим, семга заходила в районе 7 июля, это Иванов день. Затем Спасов день – 19 августа, в это время второй заход, потом в сентябре раньше шла. Люди соблюдали в какой-то степени, заловишь две-три штуки, да и хватит, куда ее солить, соленая уже не та, да и нет холодильников, где хранить. А так у нас налим, щука и самая ценная рыба – хариус, его было очень много. Сейчас мало, но еще есть. Семга еще заходит, но много-то ее не пропустят. А я помню, жил когда в Архангельске, напротив Кегострова, напротив обкомовских домов на набережной, так вот там круглый год стояли рыбаки, ловили рыбку – обкомовским. Поэтому сюда редкие экземпляры попадают. Да и мужики, с одной стороны, таят, а с другой – и похвастать надо, что кто-то поймал».
Владимир Николаевич. Любовь и лошади
Русская деревня и лошади – понятие неразрывное. По крайней мере, так было раньше. Трудно было представить себе деревню без лошади. Но все изменилось, да так, что лошадей сейчас днем с огнем не сыскать. Редко кто в наше время держит лошадок, на которых и сено из леса привезти, и дрова. На Русском Севере почти не осталось тех деревень, где можно увидеть настоящих рабочих лошадей, чтобы с деревянными санями да с красивой дугой. Это действительно уходящая старина. Лишь точечно доводилось мне видеть такие примеры. По всему Северу их остались единицы. Самые многочисленные примеры, пожалуй, встретились на Ижме и Печоре, ну и, конечно, на Пинеге. С каждым годом их все меньше, да и на всей Пинеге запряженные санями лошади были замечены лишь в паре мест. И держат их сейчас только люди, искренне влюбленные в своих питомцев, которые заменяют им и трактор, и вездеход. Без любви и самозабвенной преданности своим савраскам тут не обойтись. Одним из таких хозяев как раз на Пинеге и стал Владимир Дунаев, для которого лошади больше чем просто рабочий инструмент. Помню, тогда он мне сказал: «Они честнее людей, люди не смогут, а они выживут». На лошадях он и пашет, и сено ставит, и в лес, и по деревне ездит.
«Не люблю я технику, она какая-то без души, что ли. Лошади что, сено дал и поехал, никакого бензина не надо. Конь у нас Алагез, а вторая – Виза. Восемь лошадей осталось на Явзоре, самое большое поголовье по району. В прошлом году 16 было.
Григорий Петрович
Мать у меня работала на смолокурке, смолу качала. Порох-то посылали за границу, смолу натуральную, из нее делали пропитки, лаки, порох.
Сельским хозяйством занимались, рыбой, пушниной. Здесь садили хлеб, он погибал, утренник ударит, и все. А мне бабка говорила, они в лесу рожь держали, она в лесу не погибает, там теплее, и у них хлеб был, а у других не был. Сена много надо было, а это руками, семьи большие, у них было семь братьев, они косы возьмут, пройдут, как два комбайна. Мать говорит, они сено летом ставили, так они даже не варили, вот это толокно дробленое, ячмень, как коровам я завариваю, они или молоком холодным, или водой размешивали, ели и опять работали. Так ведь это тоже не жизнь. Вот они так жили. Я один вожу щас эти бревна. Так я замучился, а им-то надо силу, все руками, топориком.
Волки ходят, медведи, но животных не трогают. У меня вот тут кобель – восточная лайка, родители-то у него с дипломами, мне подарили, он уже старенький, десятый год. Он не злой, добрый к людям. Редкая собака – он задавил медведя как-то по молодости своей. Раз еду на коне – медведица и у нее медвежата, один большой, а один вообще маленький. И вот он ее поставил к пню, облаял и не дает ей хода, и все. Она на него кидается, грязи поднимает, как даст ему. А я еду на коне, у меня ничего нету, я за грибами ездил. Смотрю, да что такое, все в грязи. Потом слышу: он лает, я говорю: «Давай, поехали», а он долго ее еще держал у дерева, так и уехал.
Когда снега нет, сейчас еще бегает, но задыхается он уже, да и попадало ему. В воде один раз был – лосиху крутит, она ему копытами как даст, он утонул, я думал убила. Потом смотрю он вынырнул опять. Это ему лет пять было. Вот такой он боевой у меня».
И ведь и пес у него какой работящий. В умелых да заботливых руках не только любое дело спорится, но и всякая животина только в помощь и в радость. Главное – любовь.