– Ваше детище обретает реальные формы, – заметила она. – Как долго вы работали над рестораном?
– Ох, целую вечность. Мы мечтали о нем с первой встречи. Теперь, когда мечта вот-вот станет явью и я должна быть на седьмом небе, я смертельно боюсь, что все рухнет.
– Все будет хорошо. Вот увидите.
– Господи, надеюсь на это, – прошептала Джемма. – А вы? Всегда мечтали работать в полиции?
– Не всегда, – призналась Бэт. – Но когда окончила колледж, я поняла, что мне неохота работать в офисе. Мне хотелось… – Она не знала, как закончить фразу.
– Делать что-то важное?
– Может быть. Не знаю. Боже, я, должно быть, полная дура.
– Ничего подобного, если вы окончили колледж и стали детективом. Родные, должно быть, вами гордятся.
– Не то чтобы.
Джемма прижала ладонь к губам:
– Пожалуйста, скажите, что ваши родители живы!
Она бы искренне огорчилась, окажись, что родители Бэт умерли.
– Живы, – заверила Бэт. – Я хотела сказать, что они не очень довольны моей профессией.
– Но почему?
– Мама боится, что меня могут убить. Читает газеты и волнуется. Папа против моей службы по идеологическим причинам.
– В самом деле?
– Да. Он читает лекции о политике и всегда считал, что полиция – орудие правых сил, используемое для подавления рабочего класса.
Джемма покачала головой, изумленная таким идиотизмом.
– Хотя, когда их ограбили, тут же позвонил в полицию.
– Он от вас отрекся?
– Да нет, но, когда я с ними вижусь, стараюсь не говорить о работе.
– Какая жалость! Но вам нравится работа?
Бэт кивнула.
– А как вам работается с Лукасом?
Что ей ответить на это? Бэт вдруг задалась вопросом, что сказал бы отец о Лукасе Блэке. Бывший военный стал бы олицетворением всего, что отец ненавидел в силовиках. Сама Бэт пока не смогла понять Лукаса. Он человек из плоти и крови, у него есть, по крайней мере, два друга, которые хорошо к нему относятся. Но как можно примириться с тем, что он убил безоружного человека? Она хотела ответить на вопрос Джеммы своими, но поняла, что это может плохо кончиться. Джемма, конечно, примет его сторону, может обидеться, что ее допрашивают, и поэтому Бэт струсила.
– Прекрасно, – отозвалась она со всем энтузиазмом, на который оказалась способна.
– В самом деле? – удивилась Джемма. – А я его сначала возненавидела.
Обе рассмеялись, потрясенные таким признанием.
– Нет, правда. Я считала его ужасным брюзгой, а когда он не дулся, то по большей части молчал.
– Как это знакомо, – вздохнула Бэт.
– Чтобы узнать его, нужно время. С ним плохо обошлись.
Бэт ничего не ответила.
– Его бывшая жена и начальство, – добавила Джемма, не дождавшись ответа.
– Он и Адам были вместе в армии? – Бэт кивком показала на погруженных в разговор мужчин, которые опасно близко подошли к краю обрыва.
– Боже, конечно, нет! – рассмеялась Джемма. – Адам и пяти минут не выдержал бы в армии. Они вместе играли в мини-футбол, а потом шли выпить пива. Только через несколько месяцев Адам узнал, что Лукас детектив. Мне кажется, он почти никому не доверяет.
Похоже, Джемме было небезразлично благополучие Блэка.
– У Лукаса слишком много времени, чтобы сидеть и размышлять о том, как следовало бы обернуться событиям. Но он настоящий друг мне и Адаму. Эти пластинки для музыкального автомата… просто идеальный подарок. И я не знаю никого больше, кто взял бы на себя труд достать их, но при этом уверял, что никаких усилий это ему не стоило.
– Видите, благодаря вам я увидела его хорошие стороны, – кивнула Бэт.
– Они у него есть, – ухмыльнулась Джемма, – только он хорошо их скрывает.
Вы когда-нибудь подходили совсем близко к краю крыши высокого здания? Ощущали внезапный порыв спрыгнуть, твердо зная, что через несколько секунд все кончится? Я да. Да все, наверно.
У французов есть выражение для описания этого состояния (Quelle surprise![5]): «I’appel du vide», что означает «зов пустоты».
Иногда я чувствую, как пустота манит меня. Поздно ночью, когда я думаю о том, чтобы порезать себя, я беру на кухне длинный нож с зазубринами, ложусь на кровать, закатываю рукав и прижимаю зубья ножа к коже. И гадаю, что буду ощущать, если проведу лезвием по руке. Представляю, насколько глубокой будет рана, насколько темной будет кровь, станет ли она сочиться или забьет струей и велика ли будет боль, затмит ли все, что я испытываю. Я больше не хочу ничего чувствовать, потому что все это и так для меня чересчур.
Но тут просыпается здравый смысл, и я начинаю думать о вещах практических вроде того, что невозможно проконтролировать, как глубоко в меня вопьются зубья. И вдруг я случайно вскрою большой сосуд, возможно даже артерию? Мои познания в анатомии так ограниченны! А что, если случайно задену что-то важное? Размышляю, что почувствую, увидев прямо перед глазами бьющую толчками кровь, и какая беспомощность меня охватит, если не удастся ее остановить. Представьте, что это такое – истекать кровью и умереть в своей постели только потому, что у тебя был очередной скверный день и ты просто хотела прекратить думать о нем. Случалось ли такое с кем-нибудь? Скорее всего, да. Сколько так называемых самоубийц на самом деле оказалось лишь встревоженными тинейджерами, которые случайно зашли слишком далеко и не смогли прекратить то, что начали?
Итак, я снова иду на кухню, убираю нож и наливаю себе выпить. Это тоже помогает унять боль, а чтобы убить себя, требуется гораздо больше времени.
23
Он не удивился при виде очередного конверта на столе. Блэк прочитал отрывок из дневника Элис о попытках порезать себя и, едва Бэт вошла в штаб, протянул ей страницу. Потом вторую.
– Оба письма прибыли одновременно, – сообщил он.
На странице было всего несколько слов, накорябанных почти неразборчивым почерком. Бэт стала читать вслух. Блэк продолжал молчать.
– «Вчера я вышла на крышу. Отсюда гораздо выше, чем кажется с земли. Можно залезть по шатким лесам. Если не терять самообладания, это может сработать». – Она взглянула на Блэка, прежде чем закончить. – «Мне просто нужно набраться храбрости, чтобы довести дело до конца».
– Все это очень ясно показывает душевное состояние Элис. Она не бросалась с крыши школы, но это читается как предсмертная записка или предвестница таковой. Она поднималась на крышу, – вспомнила Бэт. – Крис сказал мне, что звал ее снизу. И мне не терпится попасть в школу. Преподаватели должны что-то знать об Элис.
– Особенно тот молодой, кто подвозил ее, – согласился Блэк. – Но все это странно, не находите? Никто не упоминал, что она страдала от депрессии или проявляла склонность к самоубийству. Но давление, которое она испытывала… – он пожал плечами, – все-таки действовало на нее, по словам Тони. Хотя она сама говорила ему это, а ее записи о множестве ролей, которые приходится играть, показывают, как она встревожена.
– Элис чувствовала, что живет во лжи, – вторила Бэт. – Может, давление действительно было чересчур сильным.
Несколько минут они молча размышляли.
– Но если она покончила с собой, почему мы не нашли тело? – выпалила Бэт.
– Это большой вопрос, – согласился он. – И мы не ответим на него, сидя здесь. Едем!
– Куда?
– Я подумал о семье Тилов, – пояснил Блэк, – и о том, что с ними что-то неладно, особенно с папашей Элис. Мы уже знаем, как он вспыльчив, да и алиби у него не железное. Теперь мы видим, что Элис рассуждала о повреждении себя и о том, чтобы спрыгнуть с крыши. Согласитесь, это уже слишком, и, возможно, корень проблем дома.
– Может быть, – сказала Бэт осторожно. – Жена и сын Ронни Тила не самые большие его фанаты, но не подозревают его в причастности к исчезновению Элис. Даже Дэниел сказал, что отец никогда бы не причинил вреда девушке.
– Может, он закрывает глаза на проблему, – вздохнул Блэк. – Но есть один родственник, с которым мы еще не говорили.
– Дед.
– Он живет в одном из тех коттеджей, что рядом со школой. И не видел Элис в день исчезновения, но я бы хотел потолковать с ним о зяте.
– Вы снова сказали «я», – заметила Бэт, но поскольку он не собирался пускаться в объяснения, добавила: – А это означает, вы ждете, чтобы я расспросила Кирсти о том поцелуе.
Стэн, дед Элис, был в прекрасных отношениях с внучкой, и она перед исчезновением должна была пройти мимо его дома.
Коттеджи стояли в нескольких ярдах от школы двумя длинными аккуратными рядами. Блэк вглядывался в двери и наконец нашел нужную. Постучал, но, не дождавшись ответа, обошел дом. На заднем дворе был довольно большой сад, там-то и возился в эту минуту дед Элис. Блэк окликнул его, и тот обернулся. Детектив представился и объяснил, зачем пришел.
– Проклятье, сынок! – прохрипел тот. – Что же ты со мной делаешь? Я подумал, что ты принес скверные новости.
– Простите, – извинился Блэк, – но, если мы не сразу говорим людям, зачем пришли, они потом расстраиваются.
– Да уж! Готов поручиться, так оно и есть.
Интересно, разделяет ли старик всеобщее недоверие к полиции, которое Блэк всегда ощущал в общинах бывших шахтеров?
– Ничего, если я немного поболтаю с вами о вашей внучке? – осведомился он.
– Валяй, – кивнул старик. – Я поставлю чайник.
Когда чай был заварен, они вышли наружу и уселись на шаткие кухонные стулья в патио, глядя на сад.
– Хорошее местечко, – похвалил детектив. – Много света.
– Всякий может стать владельцем такого коттеджа, знаете ли, – сухо пояснил старик. – Для этого нужно всего лишь записаться в очень долгий лист ожидания и попытаться не сыграть в ящик за это время.
– Уверен, вы его заслужили.
– Меня растили для тяжелой работы и приучали приносить жалованье домой. Своей семье. Я так и поступал до тех пор, пока моя дочь не выросла и не вышла замуж. Я мечтал о нескольких годах с моей Айви, прежде чем Господь призовет меня. – Он смотрел прямо перед собой. Лицо не выдавало никаких эмоций. – Но он вместо этого забрал ее. Теперь я остался один. Дочь почти не заходит. У нее работа и семья. У меня остались сад и внучка. Если Бог заберет и ее, клянусь, я сожгу его церковь до основания.