— Но как вы его поймали? — спросил я. — Как вы все это узнали?
— Я его не поймал, — ответил Страуб. — Это сделал вибратор. Мы вовремя использовали радио. Он уже отъехал на милю, когда вибратор включился. Его машина налетела на дерево. От него самого мало что осталось, но из документов в его мундире я узнал все необходимое.
Страуб улыбнулся и направился к двери.
— Что ж, на этом все. У меня еще есть кое-какая работа.
Он снова улыбнулся, помахал нам и вышел.
Я вскочил со стула. Гейл так и не узнала, почему я закричал от радости. И до сих пор не знает, почему я крепко обнял ее.
Последний час
Часы над камином пробили одиннадцать — мягко, словно сожалея о необходимости это делать. Длинные худые пальцы профессора Эдварда Грендона перестали плясать по клавишам портативной машинки, и на мгновение остальные звуки, заполнявшие тускло освещенный, уставленный книгами кабинет, стихли, пока профессор прислушивался к бою часов.
…пять, шесть, семь, восемь…
Еще час, с ужасом подумал Грендон. Всего один час жизни.
…девять, десять, одиннадцать…
Стих сладкий, как старая мелодия, последний удар. Снова все заполнили прерывистый треск дров в камине и удары дождевых капель в ночи снаружи.
Грендон еще несколько мгновений сидел неподвижно, перестав печатать, пристально глядя на циферблат. Потом медленно расслабился, словно влияние ударов часов только сейчас прекратилось. Его руки с клавиш машинки перешли на стол, на котором стояла эта машинка. Грендон откинулся на спинку кресла, на его худом длинном лице было выражение горечи — знание приближающегося конца.
Он не хотел уходить. Оставалось очень многое, ради чего стоило жить. Несправедливо, что его существование должно прекратиться сейчас, как цветок под полной луной, как песня, прерванная на половине. Внутри вяло шевельнулось возмущение. Грендон не решался определять, насколько его чувства вызваны страхом. Он знал, что его конец не будет буквальным, это лишь конец начала. Занавес поднимется над другой сценой. И новая жизнь будет такой, что его нынешнее существование покажется раем.
По его худому телу пробежала судорожная дрожь. Не очень приятно думать о вечном пребывании в аду.
Усилием воли он собрал убывающее мужество. Надо смотреть неизбежному в лицо. Он заключил договор. Его придется выполнить.
Он понимал, что очень многое не сумел бы сделать, если бы не заключил договор с Сатаной. Неизлечимо больной, он не закончил бы свою книгу. Была закладная на дом. Счета врача и новые счета, потому что Эллен должна была родить Дика, второго и младшего из их сыновей.
Тогда все казалось безнадежным. Предложение Сатаны было единственным выходом. Грендон сухо вспомнил, как охотно принял это предложение. Он взглянул на шрам на запястье — источник крови, которой подписал договор.
Цена высока, но он был освобожден от уз болезни. Смог продолжить свою книгу. Издатели выплатили щедрый аванс. Все счета были оплачены. В банке солидная сумма, вдобавок будущее Эллен и детей всегда будет обеспечиваться доходом за его книги. Он может о них не беспокоиться.
У него нет никаких сожалений, кроме тех, что связаны с ним самим. Семь лет, которые были ему даны, почти кончились. В двенадцать Сатана придет за платой — за душой Грендона.
Часы над камином непрестанно, неумолимо отсчитывали секунды. Дождь на окнах как стук водяных пальцев, требующие впустить их. В камине капризно трещат дрова.
Грендон шевельнулся. Еще очень многое нужно сделать. Надо закончить заключительную главу последнего тома его книги. Он с удовлетворением думал о том, что сделал. Его книга — шеститомное исследование о развитии литературы от самых первых записей — достойна того, чтобы оставить ее после себя. Он много работал над ней, отдал всего себя этой работе.
Он встал из-за стола и подошел к камину. Кочергой пошевелил поленья, чтобы они лучше горели. И когда распрямился, чтобы вернуться к машинке, в дверь постучали.
Это была Эллен с подносом, на котором стояли кофейник, чашка и блюдце. Все это она поставила на стол и с улыбкой повернулась к Грендону.
— Ты работаешь так поздно, и я решила, что чашка кофе тебе не помешает.
Грендон улыбнулся ей в ответ. Нежность и желание охватили его волной боли.
— Кофе я выпью, — сказал он, стараясь говорить обычным тоном. Он на мгновение прижал жену к себе и мягко повернул к двери. — Ложись спать, Эллен, и не волнуйся обо мне. Я и раньше сидел допоздна.
Она виновато рассмеялась.
— Я тревожилась, но не о том, что ты сидишь поздно. Последние несколько дней ты ведешь себя очень странно. Скажи мне: может, что-то не так?
— Как это возможно? Я просто взволнован, потому что кончил книгу.
— Но ты так много работал. Ты мало ел и посмотри, как похудел. Кожа да кости. Как будто ты унция за унцией вкладываешь себя в свою книгу.
— Просто тороплюсь кончить. Не о чем волноваться.
— Ну, я буду рада, когда ты кончишь. Будет приятно после семи лет, что ты провел за своей книгой, увидеть тебя свободным. — Голос Эллен был полон нетерпения. — Поедем в путешествие, о котором столько говорили. Тебе необходим отдых.
Грендон кивнул.
— Пожалуй.
— И возьмем с собой детей.
— Конечно. Детям это понравится. Как они сейчас, Эллен? Спят?
— Как бревна. И я собираюсь сделать то же самое через несколько минут. Спокойной ночи.
— Спокойной ночи, Эллен.
Только он знал, что это было прощанием. С болью смотрел, как она идет к двери, зная, что больше никогда ее не увидит. Ужасно хотелось вернуть ее, провести с ней еще несколько последних минут, но он с отчаянием понял, что это невозможно. Заключительная глава остается. Он лишь молча смотрел, как девичья фигура жены в длинном зеленом платье уходит за пределы его досягаемости.
Дверь неслышно закрылась. Грендон остался один. Он с опаской посмотрел на часы. Было 23:15.
Он торопливо вернулся к столу. Налил чашку кофе, зажег трубку и принялся лихорадочно работать.
Тиканье часов, звуки дождя, треск поленьев — все перестало существовать. Оставались лишь последняя глава и его пальцы, летающие по клавиатуре. Слова приходили легче, чем когда-либо. Все, что он хотел сказать, как будто было внутри него, живое и энергичное, нетерпеливо стремящееся быть выраженным. Предложения словно выпрыгивали из пальцев и ложились на бумагу. Грендон писал, как никогда раньше.
Наконец он откинулся, утомленный, но довольный. Все удалось закончить. И несмотря на все, что ждало его, он был счастлив. Хотя жизнь, какой он ее знал, скоро прекратится, часть его останется жить. Лучшего памятника себе он бы не хотел.
Грендон посмотрел на часы. Без пяти двенадцать. Он собрал страницы своей последней рукописи и сложил аккуратной стопкой на углу стола, придавив грузом, чтобы их не мог размести случайный ветер. Немного расчистил стол, убрав записки, блокноты и карандаши в разные ящики. Потом снова набил трубку, закурил и стал ждать.
Он не испытывал ужас перед тем, что вскоре должно произойти. Как будто последним творческим огнем очистил себя от страха. И почувствовал полное спокойствие.
На каминной доске деловито тикали часы, металлическое сердце гнало кровь секунд по артериям времени. Дождь пошел сильней. Редкие вспышки молний освещали темные окна кабинета. Поленья в камине превратились в красные угли, мрачные среди опустошения серо-белого пепла.
Часы начали бить двенадцать. Грендон отложил трубку и выпрямился.
Снаружи вспыхнула необычно яркая молния, за ней последовал раскат грома. Грендону это почти показалось сигналом. Словно холодный ветер пронесся по комнате. Неожиданно ярко вспыхнул огонь в камине.
В дверь негромко постучали.
— Входите, — спокойно сказал Грендон.
Быстро вошел Сатана, стряхивая дождь с пальто мокрой коричневой шляпой. Он остановился перед столом и посмотрел на Грендона. И серьезно кивнул.
— Время вашего контракта кончилось, Эдвард Грендон, и вы обязаны выполнить его условия.
Грендон неохотно кивнул. Он старался не сводить взгляд с консервативного красного галстука Сатаны между забрызганными дождем лацканами его желто-коричневого габардинового пальто. Однажды он заглянул в глаза Сатаны, и этого ему хватило. Если не считать этих ужасных глаз, Сатана мог быть просто смуглым человеком, вышедшим по какому-то делу под дождь.
Грендель сказал:
— Конечно, бесполезно просить еще немного времени?
— Абсолютно бесполезно. Согласно нашему контракту, Эдвард Грендель, вы обязаны предоставить мне свою душу точно в полдень — и ни моментом позже.
— Конечно, — сказал Гендель. Он невесело улыбнулся. — Полагаю, вы часто получаете такие просьбы от тех… от тех, что должен… уйти.
— Очень часто.
— Несомненно, это понятно. Должнику нелегко сменить первое подлинное счастье на вечное заточение в аду.
— Заточение? — негромко рассмеялся Сатана.
— Вы выбрали очень мягкий термин, Эдвард Грендон. Уверяю вас, ваше пребывание в моих владениях не просто заточение.
— Пытки? — Грендон приподнял худые плечи.
— Если такова цена, мне жалеть не о чем. Моя жена и дети обеспечены. Книга закончена. Я уверен, вы простите меня, если я скажу, что это хорошая книга. Я отдал ей все, что у меня было. Я вложил в нее свои сердце и душу.
— Вашу душу? — неожиданно резко переспросил Сатана. Потом негромко рассмеялся и расслабился. — Вы, конечно, говорите в переносном смысле, а не буквально.
Грендон посмотрел на часы. Они почти кончили бить. Подсознательно он к ним все время прислушивался.
…десять, одиннадцать, двенадцать.
Резким тигриным движением Сатана наклонился над столом, и его ужасные глаза посмотрели в глаза Грендона. Голос его прозвучал резким и властным приказом.
— Эдвард Грендон, иди ко мне!
В его голосе звучали страсть, уверенность, предвидение торжества. Но все мгновенно исчезло, сменившись страшным отчаянием. Таким же резким движением Сатана отпрыгнул от стола. Его ужасные глаза смотрели гневно и озадаченно.