– Это будет концом света.
– Это будет моим концом, – вздохнула девушка и вышла.
Грант снова вытащил из стопки книг учебник, который она ему одолжила, и попытался разобраться в Войне Алой и Белой розы, но успеха не имел. Войска атаковали и контратаковали. Йорки и Ланкастеры попеременно одерживали верх в бесконечном калейдоскопе сражений и стычек. Следить за этим, казалось, не имело смысла: это как наблюдение за кружением бамперных машинок на ярмарке.
Но Грант все-таки сумел уяснить себе, что начало событиям было положено на сотню лет ранее, когда прямой порядок престолонаследия прервался со свержением Ричарда II. Грант знал об этом потому, что в юности добрых четыре раза смотрел «Ричарда Бордоского» в Новом театре. В течение трех поколений Англией правили узурпаторы Ланкастеры: свергший Ричарда Бордоского Генри Болингброк (будущий Генрих IV) – несчастливо, но весьма эффективно; шекспировский принц Хэл, заслуживший славу в битве при Азенкуре и получивший награду за рвение; его сын – в слабоумной суете и несчастьях. Неудивительно, что люди жаждали снова видеть на троне представителя законной династии, тем более став свидетелями того, как бездари, окружавшие беднягу Генриха VI, одно за другим сдавали все завоевания во Франции, в то время как король возился со своей новой игрушкой – только что основанным Итоном и упрашивал придворных дам носить декольте поскромнее.
Все трое упрямцев Ланкастеров отличались редким фанатизмом, резко контрастировавшим с либерализмом двора Ричарда II. Проявлявшаяся во всем терпимость Ричарда почти мгновенно сменилась сожжением еретиков. Еретиков жгли на публике в течение трех поколений, и неудивительно, что в сердцах обывателей разгорался менее явный огонь недовольства.
Особенно это проявлялось с тех пор, как перед ними разыгралась драма герцога Йоркского – способного, одаренного, разумного и влиятельного человека, кровного наследника Ричарда II. Возможно, его и не хотели видеть в короне вместо слабоумного Генриха VI, но все же предложили взять на себя управление страной и навести порядок.
Йорк попытался, но погиб на поле брани, семья же его в результате провела много лет в ссылке или в убежище. Но когда суматоха стихла, на английском троне оказался сын Йорка, сражавшийся с ним рука об руку, и в стране снова воцарилось счастливое спокойствие под властью высокого, белокурого, красивого и любвеобильного, но притом весьма умного и проницательного Эдуарда IV.
Этим в основном ограничивались сведения, которые почерпнул Грант о Войне Алой и Белой розы.
Когда он оторвался от книги, посредине палаты стояла старшая сестра.
– Я стучала, но вы были слишком погружены в чтение.
Стройная и неприступная, в элегантности она не уступала Марте; руки, выглядывавшие из белых манжет, сложены на уровне узкой талии; белоснежная косынка спускалась на плечи с неподражаемым достоинством; единственное украшение – маленький серебряный значок, полученный вместе с дипломом об образовании. Грант задавался вопросом, обладает ли хоть кто-то в этом мире более непоколебимым самообладанием, чем старшая сестра крупной больницы.
– Вот решил на досуге заняться историей, – сообщил Грант. – Лучше поздно, чем никогда.
– Похвальный выбор. История позволяет трезво взглянуть на вещи. – Она заметила фотографию. – Вы сторонник Йорков или Ланкастеров?
– Вы узнали портрет?
– Конечно. Практиканткой я проводила много времени в Национальной галерее. Денег у меня было очень мало, ноги вечно стерты, а в галерее тепло, тихо, да и кресел хватало. – Она слегка улыбнулась, вспоминая ту молоденькую, усталую и простодушную девчонку, которой была когда-то. – Портретная галерея нравилась мне больше всего, потому что она дает такое же ощущение соразмерности, как и книги по истории. Все эти деятели, которые считались в свое время такими важными персонами, всего лишь имена на табличках, всего лишь краски на холсте. В те дни я видела много портретов. – Ее внимание снова переместилось на снимок. – Какой несчастный человек!
– Мой хирург считает, что он страдал полиомиелитом.
– Полиомиелитом? – Старшая сестра на миг призадумалась. – Очень возможно. Но для меня этот портрет всегда выражал такое страдание, такую муку… У Ричарда самое несчастное лицо из всех, которые я видела, а повидала я их, поверьте, немало.
– Вы полагаете, портрет был написан уже после убийства принцев?
– Да, конечно. Ричард вовсе не был бездушным злодеем. Он был личностью. Он безусловно сознавал, как… отвратительно его преступление.
– Вы считаете, он принадлежал к тем людям, которые не могут жить в мире со своей совестью?
– Отличное определение. Да. Такие люди отчаянно чего-то хотят, а потом обнаруживают, что заплатили слишком дорогую цену.
– Значит, вы не считаете его законченным негодяем?
– О нет! Негодяев не мучает совесть, а это лицо исполнено ужасной муки.
Минуту или две они молча рассматривали портрет.
– Это выглядело, вероятно, как возмездие. Вскоре потерял единственного сына… И смерть жены… Лишиться всего в столь короткий срок. Ему, наверное, виделась в этом кара небесная.
– Он любил жену?
– Она приходилась ему двоюродной сестрой, и они знали друг друга с детства. Любил ее Ричард или нет, она была ему настоящим спутником жизни. Когда на голове корона, подобные отношения – редкая удача… Мне пора, надо посмотреть, как идут дела в больнице. Я даже не задала вопрос, с которым пришла: о вашем самочувствии. Но раз у вас появился интерес к человеку, умершему четыреста лет назад, значит все в порядке.
За все время разговора старшая сестра не изменила своей позы. Она снова улыбнулась своей туманной, сдержанной улыбкой и, по-прежнему сцепив перед собой руки, направилась к двери. Двигалась она величаво и спокойно. Как монахиня. Как королева.
Глава четвертая
После обеда в палате появился запыхавшийся сержант Уильямс, который принес два толстых тома.
– Мог бы оставить их внизу, у швейцара, – пожурил его Грант. – Не стоило самому утруждаться, взбираясь сюда.
– Я все равно должен был зайти, чтобы кое-что объяснить. У меня хватило времени посетить только один магазин, но зато самый большой на всей улице. Вот это лучшая история Англии из всех, имевшихся в наличии. Продавец даже сказал, что это вообще самая лучшая история. – Сержант положил перед Грантом внушительный серовато-зеленый том, всем своим видом показывая при этом, что никакой ответственности за содержание он не несет. – Отдельной биографии Ричарда Третьего там не нашли, но вот что мне дали. – Уильямс протянул красочно оформленное издание с ярким гербом на суперобложке. Книга называлась «Рэбская Роза».
– О чем здесь?
– Кажется, о его матери. Я имею в виду эту самую Розу. Ну, я побегу – должен быть в Ярде через пять минут, а то шеф мне голову оторвет. Извините, что не мог принести больше. Если эти книги не подойдут, постараюсь достать что-нибудь другое.
Грант от души поблагодарил сержанта.
Под звуки гулких торопливых шагов уходящего Уильямса Грант начал просматривать «лучшую историю Англии». Она оказалась из тех, что принято называть «конституционными»; солидная компиляция фактов, неплохие иллюстрации. Миниатюра из Псалтыря Латтрелла иллюстрировала ведение сельского хозяйства в XIV веке, а старинная карта Лондона красовалась рядом с описанием Великого пожара. Короли и королевы упоминались лишь от случая к случаю. «Конституционная история» Тэннера интересовалась только социальным прогрессом и политической эволюцией, Черной смертью, изобретением книгопечатания, использованием пороха, образованием ремесленных цехов и т. п. Но время от времени обстоятельства все же вынуждали автора вспомнить о каком-нибудь монархе или его близких. Одним из подобных обстоятельств было изобретение книгопечатания.
Некий выходец из Кента по фамилии Кэкстон поступил на работу учеником торговца мануфактурой к будущему лорд-мэру Лондона, а затем отправился в Брюгге, имея в кармане двадцать марок[44], завещанных ему бывшим хозяином. Позднее, когда серым и дождливым осенним днем на голландский берег высадились двое беженцев из Англии, приют им предоставил преуспевающий купец из Кента. Беженцами были Эдуард IV и его брат Ричард; и когда с поворотом колеса Фортуны Эдуард вернулся на трон в Англию, с ним возвратился и Кэкстон. Первые книги, напечатанные в Англии, были изготовлены для Эдуарда IV, и их автором был его шурин.
Грант переворачивал страницы и удивлялся, насколько скучна чистая информация, лишенная упоминаний об отдельных личностях, живших, любивших и страдавших. Горести всего человечества не трогают никого – это давным-давно поняли читатели газет. От известия о какой-нибудь ужасной катастрофе по спине могут забегать мурашки, но сердце остается спокойным. Тысячи человек, погибшие при наводнении в Китае, – всего лишь новость, но единственный ребенок, утонувший в пруду, – трагедия. Так что изложение Тэннером прогресса английской нации заслуживало всяческой похвалы, но не захватывало читателя. Правда, в некоторых местах, где автор не мог избежать упоминания об отдельных личностях и их частной жизни, текст сразу становился интереснее. Например, выдержки из знаменитой переписки семейства Пастон, которая велась на протяжении трех поколений. Пастоны имели обыкновение упрятывать обрывки исторических сведений между заказами на постное масло и расспросами о сыновних успехах в Кембридже. В одном из таких писем промелькнуло упоминание о том, что в лондонском доме Пастонов живут два мальчика из семейства Йорк, Георг и Ричард, и их старший брат Эдуард ежедневно навещает их.
«Да, – подумал Грант, на минуту отложив книгу и подняв глаза к невидимому в темноте потолку, – пожалуй, никто до этого не занимал английский трон с таким опытом жизни среди простых людей, как Эдуард IV и его брат Ричард. А после них, наверное, лишь Карл II. Но Карл, даже во времена бедности и скитаний, оставался сыном короля, избранником судьбы. Мальчишки же, жившие в доме Пастонов, были всего лишь малозначащими отпрысками Йорка, у которых в момент написания того письма не было ни своего дома, ни, возможно,