И вдруг Гранта впервые осенило, как эта мощь родственных чувств усиливала доводы в пользу невиновности Ричарда. Мальчики, которых, по предположению, он бездушно уничтожил, были сыновьями Эдуарда, детьми, которых он должен был знать близко и хорошо. Для Генриха, напротив, они являлись всего лишь безликими символами, помехой на пути к трону. Возможно, он никогда и не видел их. Даже если не принимать во внимание все остальное, подумал Грант, вопрос о причастности к убийству можно было бы решить, основываясь только на этом.
Видя все пункты, аккуратно расписанные по порядку, Грант чувствовал, как все в его голове постепенно проясняется. Прежде он не замечал, насколько подозрительным было поведение Генриха по отношению к «Титулус региус». Если, как настаивал Генрих, притязания Ричарда на престол были необоснованными, то совершенно очевидно, что ему следовало всенародно огласить этот факт и показать его несостоятельность. Но Генрих этого не сделал. Он приложил немало усилий, чтобы стереть в народе даже память о существовании этого документа. Из чего неизбежно следует, что право Ричарда на корону, подтвержденное в «Титулус региус», было неопровержимо.
Глава семнадцатая
В тот день, когда Кэррэдайн снова появился в больнице, Грант самостоятельно прошел до окна и обратно и настолько возликовал из-за этого, что Лилипутка сочла необходимым охладить его восторг. Она спокойно заметила, что такой подвиг мог совершить и полуторагодовалый ребенок. Но ничто не могло испортить Гранту настроение.
– А вы рассчитывали держать меня здесь годами, не так ли? – проворчал он.
– Напротив, мы очень рады, что вы поправляетесь, – строго сказала сестра и застучала каблучками в коридоре – сплошь кудряшки и крахмал.
Грант лег на постель и оглядел свою маленькую темницу с чувством сродни благодарности. Счастью человека, достигшего Северного полюса, человека, покорившего Эверест, было далеко до чувств счастливчика, доковылявшего до окна своей палаты после двенадцати недель подвижности. По крайней мере, так казалось сейчас Гранту.
Завтра он отправится домой. Там его будет обихаживать миссис Тинкер. Правда, половину дня ему придется лежать, а передвигаться он пока сможет только на костылях, но все равно он снова будет принадлежать самому себе. Никто не будет ему приказывать, требовать стараний, никакой больше чрезмерной опеки.
Будущее казалось прекрасным.
Грант уже излил все восторги перед сержантом Уильямсом, который навестил его, завершив свои дела в Эссексе, и теперь с нетерпением поджидал Марту, чтобы распустить хвост перед ней.
– Как продвигаются исторические книги? – спросил его Уильямс.
– Прекрасно. Я доказал, что они все врут.
Уильямс ухмыльнулся.
– Мне думается, что на этот счет существует закон, – сказал он. – МИ-5[55] это придется не по вкусу. Государственная измена или оскорбление монарха либо что-нибудь в этом роде – вот во что это может вылиться. В наши дни ничего нельзя знать наперед. Я бы поостерегся на вашем месте.
– Впредь не буду верить ничему, что вычитаю из книг по истории.
– Вам придется делать исключения, – со своей обычной дотошностью заметил Уильямс. – Королева Виктория все-таки была английской королевой, и, мне кажется, Юлий Цезарь и впрямь вторгался в Британию. Ну и потом еще норманнское вторжение в тысяча шестьдесят шестом году…
– Да? А то я уже начал сомневаться насчет тысяча шестьдесят шестого года, – улыбнулся Грант. – Я вижу, вы разделались с делом в Эссексе. Ну и кто же убил вашу лавочницу?
– Один молодой подонок. Все его раньше жалели, воспитывали, с тех пор как в девять лет он начал воровать мелочь у собственной матери. Хорошая порка в двенадцать лет могла бы спасти ему жизнь. А теперь будет дрыгать ногами на виселице еще до того, как отцветет миндаль. – Тут Уильямс сменил тему. – Весна в этом году ранняя. Теперь, как дни стали длиннее, я каждый вечер в саду копаюсь. Вам тоже будет приятно снова подышать свежим воздухом.
И сержант ушел, розовощекий и здравомыслящий, как и подобает человеку, которого в детстве пороли для его же пользы.
Итак, Грант томился в ожидании следующего пришельца из внешнего мира, вернуться в который он и сам вскоре собирался, и очень обрадовался, когда послышался знакомый робкий стук в дверь.
– Заходите, Брент! – весело воскликнул он.
И Брент вошел.
Но это был не тот Брент, которого он видел в прошлый раз.
Где его радостный взор? Где новоприобретенная осанистость?
Куда подевался Кэррэдайн – пионер Кэррэдайн! – покоритель прерий, первопроходец?
Вместо него в дверях стоял худой юноша в длинном, висящем как на вешалке пальто, удрученный и потерянный. Из кармана, против обыкновения, не торчали никакие бумаги.
Ну что ж, философски подумал Грант, эта игра доставила немало волнующих минут. Но, конечно, рано или поздно должен был произойти срыв; нельзя заниматься серьезным расследованием по-дилетантски легковесно и надеяться что-то доказать. Ведь нельзя же ожидать, что случайный прохожий, оказавшись в Скотленд-Ярде, разрешит задачу, над которой безуспешно ломали головы сыщики-профессионалы. Почему же он возомнил себя умнее ученых мужей-историков? Ему хотелось доказать себе, что он правильно прочитал лицо на портрете; что не ошибся, поместив этого человека в судейское кресло, а не на скамью подсудимых. Теперь придется признать свою ошибку. Пожалуй, он сам напрашивался на то, чтобы получить щелчок по носу. Видно, в глубине души он переоценивал свое умение читать по лицам.
– Здравствуйте, мистер Грант.
– Привет, Брент.
Да, юноше было худо. Он все еще пребывал в том возрасте, когда ждут чуда, верят, а лопнувший воздушный шарик означает крах надежд и личную трагедию.
– Вы выглядите расстроенным, – обратился к нему Грант. – Что-нибудь не так?
– Все не так.
Юноша сел и уставился в окно.
– Вам эти проклятые воробьи не действуют на нервы? – раздраженно буркнул он.
– Что с вами? Может быть, вы узнали, что слухи о смерти мальчиков распространились все-таки до гибели Ричарда?
– О, куда хуже!
– Что же? Это были не слухи, а письменное свидетельство? Какое-нибудь письмо?
– Нет, ничего такого. Гораздо хуже… Не знаю, как и сказать… – Он сердито взглянул на ссорящихся воробьев. – Дурацкие птицы… Я никогда не напишу эту книгу, мистер Грант…
– Почему же, Брент?
– Потому что все это ни для кого не новость. Это уже давно известно.
– Известно? Что именно?
– А то, что Ричард вовсе не убивал мальчиков… и все такое.
– И как давно это известно?
– О, сотни и сотни лет.
– Возьмите себя в руки, дружок. С тех пор всего-то прошло четыреста лет.
– Знаю. Да какая разница! Люди знали о невиновности Ричарда сотни и сотни…
– Перестаньте хныкать и говорите толком. Когда… когда началась эта реабилитация?
– Началась? Да чуть ли не в первый удобный миг.
– Когда именно?
– Как только Тюдоры ушли с престола и говорить стало безопасно.
– Во время Стюартов, что ли?
– Да. Скорее всего. Некто Бэк письменно оправдал Ричарда в семнадцатом веке. А Хорас Уолпол в восемнадцатом. А еще один сочинитель, Маркхэм, в девятнадцатом.
– А кто в двадцатом?
– Насколько я знаю – никто.
– Тогда почему бы вам не стать этим человеком?
– Но ведь это не то же самое, неужели вы не видите! Это уже не будет великим открытием!
Грант улыбнулся:
– Перестаньте! Великие открытия на дороге не валяются. Если нельзя стать первооткрывателем, то почему бы вам не организовать крестовый поход?
– Крестовый поход?
– Вот именно.
– А против чего?
– Против Тонипэнди.
Лицо юноши заметно оживилось. Оно приобрело выражение человека, до которого наконец дошел смысл анекдота.
– Чертовски глупое название, верно? – заметил он.
– Если люди в течение трех с половиной столетий указывали, что Ричард не убивал своих племянников, а школьные учебники по-прежнему безапелляционно обвиняют его, то, как мне кажется, вы вовсе не опоздали заняться борьбой с Тонипэнди. Беритесь за дело!
– Но что могу сделать я, если даже таким людям, как Уолпол, не удалось никого переубедить?!
– Капля камень точит.
– Знаете, мистер Грант, сейчас я чувствую себя ужасно маленькой капелькой.
– Ну, дружок, и с таким настроением вы хотите переубедить британскую публику? У вас и так небольшая весовая категория.
– Потому что я не написал ни одной книги раньше, вы это хотите сказать?
– Нет, это-то как раз и не важно. Первые книги у большинства авторов часто бывают самыми лучшими, потому что именно их хотелось написать больше всего. Я имею в виду то, что большинство читателей, которые не открывали после школы ни одной книги по истории, будут считать себя вправе судить – и осуждать – вас. Осуждать за то, что вы стараетесь обелить Ричарда. «Обелить» звучит гораздо неприятнее, чем «реабилитировать», так что будут употреблять именно это слово. Кто-то, быть может, потрудится заглянуть в энциклопедию – и уж в этом случае будет к вам совершенно безжалостен. А серьезные историки вас не заметят.
– Пусть только попробуют! Я их заставлю обратить на себя внимание!
– Вот так-то лучше! Вижу боевой дух. Кстати, вы уже успели что-нибудь написать до того, как узнали, что вы не первооткрыватель?
– Да, две главы…
– И что вы с ними сделали? Надеюсь, не выкинули?
– Ну… я чуть было не бросил их в камин…
– Что же вас остановило?
– Камин был электрическим. – Кэррэдайн вытянул длинные ноги и рассмеялся. – Мне не терпится ткнуть в нос британской публике парочку фактов из ее же истории. Чувствую уже, как закипает в жилах кровь Кэррэдайна Первого.
– Наверное, весьма активный был человек?
– Да уж, и безжалостный вдобавок. Старик начал простым лесорубом, а под конец жизни у него был замок в стиле ренессанс, и две яхты, и собственный вагон. Железнодорожный. Зеленые шелковые занавески с бомбошками и такая инкрустация по дереву, что видеть надо! Но в последнее время кое-кто начал поговаривать – и среди них не последним Кэррэдайн Третий, – что фамильная кровь стала совсем жидкой. Это они меня в виду имеют. Но сейчас я – Кэррэдайн Первый. Теперь знаю, как чувствовал себя старик, когда хотел купить какой-нибудь очередной лес, а ему отказывали… Все, отправляюсь работать!