– Говорят, на островах весна наступает рано.
– Это не относится к Минчу, поверь мне.
– Конечно, ты можешь лететь, – сказал Томми, обсуждая эту проблему с добродушной дотошностью, как и все, перед которыми он оказывался. – Ты можешь вылететь сегодня и вернуться на следующий день, если захочешь. Обслуживающая линия работает там неплохо.
Наступило короткое молчание, во время которого Грант встретился взглядом со своей кузиной. Она знала, что летать он не может, и знала почему.
– Брось, Алан, – сказала она мягче, – можно заняться гораздо более приятными вещами, чем стоять на голове посреди Минча в марте. Если тебе просто хочется сбежать из Клюна ненадолго, почему не взять машину – в Скооне есть теперь приличный гараж – и не отправиться покататься по материку недельку или около того? Сейчас, когда погода такая мягкая, на западе, должно быть, уже зелено.
– Вовсе я не хочу сбегать из Клюна. Наоборот, если бы я мог захватить с собой Клюн in toto[66], я бы сделал это. Просто меня заела мысль об этих песках.
Грант увидел, что Лора стала рассматривать эту идею с другой точки зрения; он легко проследил ход ее мыслей: если этого хотел его больной мозг, то пытаться отговаривать его не следует. Интерес к месту, которое он никогда раньше не видел, будет прекрасным противодействием копанию в самом себе.
– Ладно, тебе нужен Брэдшоу, я полагаю. У нас есть экземпляр, но мы припирали им двери, а еще он служил ступенькой, чтобы доставать до верхних полок, так что он немного потрепан.
– Что касается сервиса на Внешних островах, время года не имеет значения, – сказал Томми. – Законы мидян и персов подвержены изменениям не более, чем расписание Мак-Брэйна. Как кто-то заметил, они впрямую не посягают на вечность, однако живут почти вне времени.
Грант нашел Брэдшоу и, отправляясь спать, взял его с собой.
Утром он одолжил у Томми небольшой чемодан и сложил туда только самое необходимое примерно на неделю. Грант всегда очень любил путешествовать налегке, и ему нравилось уезжать одному даже от людей, которых он любил (черта, которой он в большой степени был обязан тем, что до сих пор оставался не женат), и он поймал себя на том, что, укладывая вещи, насвистывает себе под нос. Он не насвистывал ни разу с тех пор, как тень безумия нависла над ним и заслонила собой солнечный свет.
Он снова обретал свободу передвижения. Свобода передвижения – это прекрасно. Лора обещала отвезти его в Скоон, чтобы он успел к поезду на Обан, но Грэхем запоздал, возвращаясь на машине из деревни Моймур, так что неясно было, успеет ли он вообще к поезду. Они примчались за полминуты до отхода, запыхавшаяся Лора сунула ему в окно пачку газет, когда поезд уже тронулся, и выдохнула:
– Развлекайся, дорогой. Морская болезнь творит чудеса с печенью.
Грант сидел один в купе, удивляясь испытываемому чувству удовлетворения, оставив без внимания журналы, лежавшие рядом на полке. Он смотрел на проплывающий мимо голый ландшафт, который становился все зеленее по мере того, как они продвигались на запад. Грант совершенно не знал, зачем он едет на Кладда. Конечно же, не для того, чтобы собрать информацию с точки зрения полиции. Он ехал – чтобы найти Б-Семь. Такова была его цель, если ее можно было облечь в слова. Он хотел поехать и увидеть место, так точно воспроизведенное в пейзаже из стихотворения. Погружаясь в сонное блаженство, Грант размышлял, говорил ли когда-нибудь Б-Семь кому-либо о своем рае. Он вспомнил почерк и решил: нет. Эти закругленные вверху узкие «m» и «n» выглядели слишком оборонительно сомкнутыми, чтобы принадлежать разговорчивому человеку. Во всяком случае, не имело значения, скольким людям Б-Семь говорил об этом, поскольку не было возможности связаться с ними. Не мог же Грант поместить объявление в газете: «Прочтите это стихотворение и сообщите мне, не знаете ли вы его».
А впрочем, почему бы нет?
Сон слетел с Гранта, пока он обсуждал сам с собой эту новую идею.
Он обдумывал ее всю дорогу до Обана.
В Обане он пошел в отель, заказал виски, желая поздравить самого себя, и, пока пил, написал во все лондонские утренние газеты одно и то же обращение, попросив напечатать его в колонке для писем и приложив чек. Обращение гласило:
Звери заговорившие, реки застывшие, шевелящиеся скал куски, поющие пески… Если кто-нибудь узнает эти строчки, пожалуйста, свяжитесь с А. Грантом, почт. ст. Моймур, Комришир.
Он не послал это обращение только в «Клэрион» и «Таймс». Ему не хотелось, чтобы в Клюне подумали, что он вовсе сошел с ума.
Идя по причалу к скорлупке, в которой ему предстояло храбро отправиться в плавание через Минч, Грант подумал: «Поделом мне будет, если кто-нибудь напишет и сообщит, что это строки о Ксанаду одной из самых известных подделок под Кольриджа и что я, должно быть, совершенный невежда, если не знаю этого».
Глава шестая
На обоях были изображены огромные розы, слишком тяжелые для тонюсеньких трельяжей, с которых они свисали, причем неустойчивость всей картины усугублялась тем, что обои не только отставали от стен, но они еще и шевелились от сквозняка. Откуда брался сквозняк, понять было трудно, потому что крошечное окошко не просто было плотно закрыто, оно явно не открывалось с того времени, как было изготовлено и вставлено в стену дома где-то в начале века. Маленькое качающееся зеркало, стоявшее на комоде, отвечало первой половине своего определения, но никак не второй. Легкий толчок – и оно начинало вращаться на все триста шестьдесят градусов, однако, что оно отражало, различить было невозможно. Сложенный вчетверо прошлогодний картонный календарь не позволял зеркалу проявлять его гироскопические наклонности, но ничего нельзя было поделать, чтобы усилить его отражательную способность.
Из четырех ящиков комода открыть можно было два. Третий не открывался, потому что утратил свою ручку-шишечку, а четвертый – потому что потерял желание открываться. Над камином с чугунной решеткой, обрамленным бумажным красным жабо, ставшим от времени коричневым, висела гравюра, изображавшая слегка одетую Венеру, утешающую совсем раздетого Купидона.
Если холод, подумал Грант, еще не пробрал его до костей, картина докончит этот процесс.
Он взглянул в окно и увидел внизу небольшую гавань с рядом рыбачьих лодок, серое море, бьющееся о волнорез, серый дождь, барабанящий по булыжной мостовой, и подумал об огне, горящем в камине гостиной Клюна. Грант потешился было мыслью забраться в постель как способом согреться быстрее всего, однако, посмотрев еще раз на кровать, отбросил эту идею. Кровать была плоской, как поднос, и ее сходство с подносом усугублялось тощим белым пикейным покрывалом с рисунком сотами. В ногах лежало тщательно сложенное стеганое одеяло ярко-красного цвета, размерами подходившее разве что для кукольной коляски. На спинке кровати было столько совершенно разных медных шишечек, что такой коллекции Гранту никогда раньше видеть не приходилось.
Отель Кладда. Ворота в Тир-на-Ног.
Грант спустился в гостиную и попробовал помешать кочергой в дымящем камине. Кто-то бросил на огонь картофельные очистки, оставшиеся после приготовления ланча, так что усилия Гранта оживить пламя не увенчались успехом. Его охватил спасительный гнев, и он изо всех сил дернул за шнур звонка. Где-то в стене дико заплясала проволока, но колокольчик так и не зазвонил. Грант вышел в прихожую, в которой свистел ветер, врывавшийся из-под входной двери, и заорал. Никогда, даже будучи в своей лучшей форме на «площадке», не пользовался он своим голосом с такой страстной решимостью добиться результата. Из глубин дома появилось юное существо женского пола и уставилось на него. У девушки было лицо как у сошедшей на землю Мадонны, а ноги такой же длины, как все ее остальное тело.
– Фы критшали? – спросила она.
– Нет, я не кричал. Звук, который вы услышали, издавали мои стучащие зубы. Там, где я живу, каминами в гостиных пользуются для обогревания, а не для того, чтобы сжигать отбросы.
Девушка чуть дольше задержала взгляд на лице Гранта, как будто переводя его слова на более понятный язык, а потом прошла за его спиной посмотреть, что происходит в камине.
– О нет, – произнесла она, – так не пойдет. Подождите, я добуду вам огонька.
Она ушла, но тут же вернулась, неся на совке, похоже, бóльшую часть того, что горело в кухонном очаге. Прежде чем Грант успел отодвинуть слежавшийся мусор и овощные очистки, она плюхнула пылающую массу поверх всего.
– Я принесу чаю, чтобы вам согреться, – проговорила она. – Мистер Тодд там внизу, на пристани, смотрит, как там дела с лодкой. Он вот-вот придет.
Она сказала это успокаивающим тоном, как будто присутствие хозяина автоматически должно было оказать согревающее действие. Грант принял это как извинение за то, что никто не приветствовал гостя официальным «добро пожаловать».
Он сидел и смотрел, как принесенный из кухни огонь постепенно умирал на ложе из картофельных очисток, на которое был брошен. Чтобы немного прочистить путь тяге, Грант всячески пытался выгрести хотя бы часть мокрой темной массы, но она только безнадежно оседала все ниже и ниже. Он смотрел, как исчезает пламя, пока в камине не остались только красные раскаленные червячки, то и дело пробегавшие по поверхности, когда ветер засасывал воздух из комнаты в трубу камина. Грант подумал было надеть свой плащ и выйти на улицу в дождь; идти под дождем – это было восхитительно. Однако мысль о горячем чае удержала его на месте.
Прошел почти час; он сидел и смотрел в камин, а чая все не было. В сопровождении мальчика в синем свитере, который толкал перед собой тачку на колесах, груженную большими картонными коробками, вернулся с пристани «Н. Тодд, влад.» и вошел приветствовать гостя. Они не ждали гостей в это время, сказал он, и, увидев сходящего с лодки Гранта, он подумал, что тот приехал к кому-нибудь на острове. Собирать песни или еще что-нибудь.