– Вот что я тебе скажу, – прошептал он ей на ухо, и Эсме замерла, не сводя глаз с заклепок на подставке для нот, с последней буквы «й» в «Стейнвей», с острой складки на мужских брюках. Она никогда не сидела рядом с мужчиной. От него исходил резкий аромат какого-то одеколона и чистой кожи. Не так уж и неприятно.
– Из всех девушек на свете, – произнес Джеймс, – ты лучше всех подходишь для семейной жизни.
Такого Эсме не ожидала. Едва переводя дыхание, она взглянула ему в глаза:
– Правда?
Его лицо оказалось совсем рядом, слишком близко, и, опасаясь, как бы он не попытался ее поцеловать, Эсме отвернулась.
– Да, – прошептал он ей на ухо, – в тебе есть огонь. Ты встанешь с мужем рядом, не спрячешься в угол.
– После свадьбы?
– Большинство женщин теряют себя. Забывают, какими были. Прелестные невесты, едва надев кольцо на палец, превращаются в скучных матрон. Ты другая. Тебя ничто не изменит. Даже свадьба. Вот почему я выбрал тебя.
Он притянул Эсме к себе и прижался губами к ее шее над кружевным воротником. Эсме будто пронзило молнией. Так нежно никто к ней не прикасался. Она в смятении обернулась к нему и увидела, что он смеется, прижавшись грудью к ее плечу, и захотела спросить: неужели так и будет, так и бывает, вот так просто?
Дверь в гостиную открылась, и мать Джеймса произнесла:
– Китти, милая, наверное, ты тоже хочешь пойти в музыкальную комнату?
Эсме отвела глаза от Джейми за секунду до того, как Китти показалась у двери. Эсме оперлась о крышку рояля и встала. Она подошла к сестре и взяла ее под руку, но Китти не обернулась, не шевельнула безжизненно опущенной рукой.
В настоящем Эсме сидела в машине, ее увозили от моря обратно в Эдинбург. Она закрыла глаза и притворилась, что спит. Не потому, что устала. Просто решила подумать. Спустя всего несколько секунд Айрис выключила радио. Музыка, которая так нравится Эсме, стихла.
Давно никто не относился к Эсме с таким участием. Она была готова расплакаться, хотя почти забыла как. Может, открыть глаза и взять девушку за руку? Нет, лучше не надо. Айрис не уверена, что поступает правильно, она не хочет, чтобы Эсме осталась с ней навсегда – в этом сомнений нет. И все же… Айрис выключила музыку, чтобы не мешать Эсме. Подумать только.
Чтобы не расплакаться, Эсме уходит в воспоминания.
В последний день года мать и Китти отправляются к портнихе, невысокой женщине с пучком волос на затылке, чтобы забрать платья. Эсме забредает в комнату матери. Рассматривает драгоценности в шкатулке, перебирает пузырьки и коробочки на туалетном столике, примеряет шляпку. Эсме шестнадцать лет.
Она выглядывает в окно. На улице пусто. Склоняет голову к плечу и прислушивается. В доме тишина. Никого. Она закалывает локоны в высокую прическу. Открывает гардероб с мамиными платьями. Твид, шерсть, мех, кашемир. Она ищет нечто особенное, решила отыскать, как только за матерью и Китти захлопнулась дверь. Эсме видела этот наряд лишь несколько раз, ночью, когда мать шла по коридору из своей спальни в комнату отца. Неглиже из аквамаринового шелка. Она хочет почувствовать, как тонкая ткань льнет к ногам и кружится у щиколоток. Как узкие полоски лежат на плечах. Хочет увидеть себя в облаке кружев цвета морской волны. Эсме шестнадцать лет.
Она касается прохладного шелка прежде, чем видит наряд. Вот он, рядом с лучшим маминым платьем. Эсме снимает неглиже с вешалки и подхватывает скользкую ткань, не давая ей коснуться пола. Она расправляет неглиже на кровати и стягивает через голову свитер, не сводя глаз с блестящего шелка, готовая погрузиться в шелковое море…
В машине Эсме поворачивает голову и смотрит в окно. Ей не хочется вспоминать. Зачем? Светит солнце. Рядом сидит девушка, которой не все равно, мешает ли Эсме музыка. Ее везут по дороге, которой она не видела прежде. Она помнит город, здания, линии крыш и больше ничего. Дороги, оранжевые фонари и магазинчики на обочинах она никогда не видела. Зачем вспоминать?
…и это не просто стыдно, скажу я вам. В нашей семье такого не бывало. Никогда. И чтобы мой сын… Сказал, что времена изменились, а я ответила, что семья – это работа. Господу известно, как мы с отцом старались, чтобы сохранить семью… Знал бы он. И все же. Если развестись совершенно необходимо, быть может… Он прервал меня. Заявил, что по-настоящему они не женаты, и это не развод. Что ж. Конечно, я хранила молчание. Ради ребенка. Его жена, или кто она там, никогда мне не нравилась. Вечно в бесформенных платьях и с нерасчесанными волосами. А с ребенком он видится, и часто. Прелестная малышка, лицом очень похожа на мою мать, только характер у нее почти как…
…не знаю, нравится ли мне йогурт. Она спрашивает. Что сказать? Отвечу «нет» – унесет его, и думать мне об этом больше не придется. Однако она, не дожидаясь ответа, ставит чашку рядом с моей тарелкой. Я беру чашку в руку и еще эту блестящую штуку с округлой выемкой, как же она называется…
…он всегда пересчитывал их после приемов. Заворачивал в салфетки, полировал ручки и пересчитывал, укладывая в выстеленную лиловым бархатом коробку. Я не могла на это смотреть и выходила из комнаты. Он сводил меня с ума. Пересчитывал их шепотом, складывал по десять штук на столе. Разве что-то еще может свести…
…камешки. Я научила ее считать в Индии, играя с мелкими камешками в саду. Я нашла десяток красивых, гладких, блестящих камешков и выложила перед ней. «Смотри, вот один, два, три… понимаешь?» Она стояла босиком, ее кудри были завязаны лентой на затылке. «Оди-да-тли», – по-детски глотая звуки, ответила она и улыбнулась. «Нет. Один, два, три», – четко повторила я. Она подхватила камешки, зажала четыре в одной руке и шесть в другой. И тут же подкинула в воздух. Я не успела ее остановить. Камни посыпались на нас, и я пригнулась. Чудо, что она не поранилась, понимаете…
…мать приводит девочку ко мне в дом. Нам с малышкой не всегда есть о чем поговорить, однако, должна признать, во мне просыпается любовь к ней. Она называет меня «бабушка». Однажды нарисовала в воздухе круги и уверяла меня, что когда она что-то делает, то все кости ее слушаются. И я ответила, что она совершенно права. Возможно, у моего сына будут еще дети, он так молод. Встретит какую-нибудь прелестную девушку, которая ему подойдет. Хорошо бы. Айрис нужен брат или сестра, уж я-то знаю, ведь…
…вошла в комнату, а они сидят рядом на табурете у рояля, и он смотрит на нее, как на драгоценный камень редкой красоты. Мне захотелось топнуть погромче и закричать: «Ты знаешь, как все ее называют?! Чучело! Смеются у нее за спиной!» Я понимала, что ничего у них не выйдет, не должно, я просто…
…йогурт мне не нравится. Холодный, слишком сладкий, и в нем прячутся скользкие кусочки фруктов. Нет. Я роняю ложку на пол, и йогурт веером разлетается по ковру, а…
Раздается громкий треск, грохот, как гром, прямо над головой, и ее отбрасывает в сторону. Голой рукой она упирается в холодное зеркало. Лицо горит от боли и жара – отец дал ей пощечину!
– Снимай! – кричит он. – Снимай сию же секунду!
Эсме едва владеет руками от ужаса. Она перебирает непослушными пальцами пуговицы у горловины, но они такие маленькие, гладкие, не расстегиваются. Отец нависает над ней и пытается стянуть с нее неглиже через голову. Эсме тонет в океане шелка, задыхается. Волосы и ткань набились ей в рот, душат ее, она едва не падает на острый угол комода, а отец кричит, называет ее ужасными словами, которых она не слышала прежде.
Внезапно звенит голос матери.
– Довольно!
Стучат каблуки. Шелковая удавка падает, и Эсме видит мать. Не глядя на дочь, она расстегивает неглиже и срывает его одним движением – так охотник снимает шкуру с зайца.
Растерянно моргая, Эсме оглядывает комнату. Совсем недавно она стояла перед зеркалом и, придерживая шелковый подол, поворачивалась, чтобы взглянуть на себя сзади. А теперь, в одном белье, с распущенными волосами, обнимает себя за плечи. Китти, еще в пальто, стоит у двери и крутит в руках перчатки. Отец отвернулся к окну. Все молчат.
Мать встряхивает неглиже и медленно сворачивает его, расправляя складки. Потом опускает шелковое чудо на кровать.
– Китти, – глядя прямо перед собой, произносит мать, – принеси, пожалуйста, своей сестре платье.
Шаги Китти стихают в коридоре.
– Ишбел, она не пойдет на праздник, – тихо произносит отец. – Мне будет…
Однако мать прерывает его, не дослушав:
– Пойдет. Обязательно.
– Но зачем?! – взрывается отец и вытягивает из кармана носовой платок. – Ради чего?
– У нас есть очень веская причина, – спокойно и решительно отвечает мать. Она берет Эсме за руку и подводит ее к туалетному столику. – Садись, – командует она и толкает дочь на табурет. – Надо привести тебя в порядок, – говорит она, беря в руки щетку для волос. – Мы ее приоденем, причешем, отвезем на бал, а потом… – мать с яростью проводит щеткой по спутанным волосам Эсме, – …выдадим замуж за Джейми Дэлзила.
– Мама, – дрожащим голосом выговаривает Эсме, – я не хочу…
Мать склоняется к ней и пристально смотрит в глаза.
– Твои желания никого не интересуют, – почти ласково шепчет она. – Юноша выбрал тебя. Бог знает, что на него нашло. Терпеть твои выходки в этом доме мы больше не намерены. Посмотрим, не укротит ли тебя замужество. А теперь вставай и одевайся. Китти принесла твое платье.
Жизнь порой складывается очень странно. Эсме ненавидит выражение «счастливая случайность». Однако иногда кажется, что миром что-то управляет, какие-то силы сталкиваются, время закручивается спиралью.
Айрис ведет машину мимо того самого дома. Неужели совпадение? Или что-то еще?
Каменный фасад потускнел, на садовой ограде болтаются обрывки рекламы. Большие коричневые пластиковые ящики перегородили вход. С оконных рам облезает краска.
Они шли сюда в бальных туфельках. Китти так боялась испортить любимое платье, что отказалась нести венок из остролиста и отдала его Эсме. Китти несла украшенную блестками сумочку Эсме. Когда они снимали накидки в вестибюле, Эсме потянулась за сумочкой, и Китти разжала пальцы, не поворачивая головы. Быть может, уже тогда Эсме следовало ощутить надвигающийся туман и оплетающие ее путы? Кто знает, как изменилась бы ее жизнь? Эти мысли терзали ее много лет. Знай она раньше, сумей заглянуть в будущее, что тогда? Осталась бы она на балу? Ушла бы домой?