Она ни о чем не догадалась и никуда не ушла. Сняла накидку, взяла сумочку, постояла у зеркала рядом с Китти, дожидаясь, пока та поправит прическу и поздоровается со знакомыми, а потом они пошли вверх по лестнице, навстречу музыке и огням.
Две девушки на балу. Одна сидит, другая стоит. Уже поздно, скоро полночь. Младшей девушке платье мало в груди. Швы натягиваются, едва не расходятся, и она старается дышать не слишком глубоко. Склонилась вперед, сутулится… Тщетно. Тугое в груди платье у выреза топорщится, прилегает неровно. Платье не слушается, будто чужое.
Она встала, чтобы смотреть на танцующих. Сложный танец – сложные фигуры: женщины меняют партнеров, возвращаются к прежним.
– Скоро ли полночь? – обратилась она к сестре.
Китти сидела, разложив на коленях танцевальную книжку.
– Через час, наверное, – рассеянно ответила она, перечитывая имена партнеров по танцам. – Не знаю. Я видела в холле часы. Сходи и посмотри сама.
Однако Эсме не ушла. Она неподвижно стояла у стены, глядя на танцующих, пока не смолкла музыка и пока пары не разошлись по залу. Заметив, что к ней направляется симпатичный молодой человек со светлыми волосами, Эсме отвернулась. Слишком поздно.
– Позвольте пригласить вас на танец? – спросил он и сжал ее пальцы.
Она отдернула руку.
– Пригласите лучше мою сестру, – прошептала Эсме.
Он нахмурился и громко, чтобы слышала Китти, произнес:
– Я не хочу танцевать с вашей сестрой. Я приглашаю на танец вас.
Она встала напротив Джейми и приготовилась танцевать под старинную шотландскую мелодию. Они вышли первыми. Джейми шагнул к ней, взял за руки и закружил. Ее юбка раздулась. Музыка звучала громче, барабан бил быстрее, и Джейми за руку провел ее в танце вдоль ряда партнеров; она кружилась с ними и возвращалась к Джейми. А потом они пробежали по залу, и все им хлопали, а Джейми закружил ее так быстро, что они выбежали в дверь и оказались у лестницы. Эсме засмеялась, а он все кружил ее, сначала быстро, потом медленнее, как в вальсе, обнял за талию, притянул к себе, а она подняла голову и все смотрела, кружась, на люстру, на мерцающие в вышине огоньки.
Где ладонь переходит в запястье? Где плечо превращается в шею? Как поймать мгновение, которое меняет все? Эсме часто думала, что тот вечер, когда они кружились под люстрой под Новый год, и стал для них самым важным мгновением.
Она прижалась спиной к стене, и та вдруг растаяла, пропустив их в глубь дома, и они очутились в темноте, в маленькой комнате, а музыка осталась далеко. Эсме разглядела неясные очертания мебели, кипы пальто, накидок и шляп. Джейми обнимал ее и шептал ее имя. Ей показалось, что он хочет ее поцеловать. Одной рукой он гладил ее по голове, другой прижимал к себе, и Эсме решила, что от одного поцелуя вреда не будет, надо попробовать, что это такое – поцелуй, и, когда Джейми склонился к ее губам, замерла.
Странное ощущение, иначе не скажешь. Его губы коснулись ее губ, прижались к ним, рука крепче обвила ее талию. Его губы были скользкими и слегка горькими на вкус. Эсме подумала, что все это невероятно смешно. Два человека, в гардеробе, прижимаются друг к другу ртами. Эсме хихикнула и отвернулась. Он что-то прошептал ей на ухо. «Не слышу», – ответила она. А он надавил ей на плечи и осторожно, медленно опустил на спину. Пол куда-то пропал, они легли на что-то мягкое и упругое, наверное, на чью-то одежду. Она пыталась встать, а он прижимал ее обратно и говорил: «Ты же любишь меня, правда?» Тогда они еще улыбались; потом что-то изменилось, и она захотела встать, по-настоящему встать, но он не пустил ее. Она вырывалась, просила, умоляла вернуться в зал, где играет музыка. Он гладил ее шею, потом ноги под взлетевшими юбками. Она оттолкнула его, на этот раз изо всех сил. Сказала: «Нет!» И еще: «Перестань!» А когда он потянулся к вырезу ее платья и сжал ей грудь, она принялась брыкаться, едва не ослепнув от ярости и страха, и ударила его довольно сильно. Он зажал ей рот ладонью и прошипел: «Уймись, стерва». И ее пронзила такая боль, невообразимая, она представить не могла, что так бывает, ее словно прожигало насквозь, разрывало на части. Его ладонь закрыла ей рот, его голова прижалась к ее подбородку. Эсме лежала и думала, что, наверное, надо остричь волосы, вспоминала, как шумят каучуковые деревья и что у них с Китти под кроватью спрятана коробка с программками, перечисляла в уме бемоли в тональности фа минор.
А потом – Эсме показалось, что прошло очень много времени – они снова вышли к лестнице. Джейми держал ее за руку. Он вел ее в зал, где звучала музыка. Как ни странно, пары все еще отплясывали под ту же старинную шотландскую мелодию. Он что, думал вернуться в танец? Эсме взглянула на него. Потом на свечи, утопающие в расплавленном воске, на подпрыгивающих и кружащихся в танце гостей, таких сосредоточенных и довольных.
Она вырвала руку. Было больно, но она высвободилась. Разжала пальцы. Шагнула к двери – и остановилась. В глазах затуманилось, заклубился туман. Кто-то подошел к ней, о чем-то спросил… Музыка заглушала все звуки. Эсме взяли за руку, встряхнули, одернули на ней платье. Миссис Дэлзил. Эсме разлепила губы, чтобы позвать сестру, но из горла вырвался только крик, тонкий, нескончаемый, безнадежный.
Миссис Дэлзил отвезла Эсме домой на машине, сама села за руль и рассказала матери Эсме, что ее дочь слишком много выпила, выставила себя на посмешище и, возможно, утром придет в себя.
Однако утром стало хуже. Когда мать вошла в спальню и спросила, что произошло на балу, Эсме села на кровати, и в ее ушах зазвучал вчерашний тоскливый стон. И она закричала.
Айрис пропускает Эсме вперед и ждет, пока та медленно поднимается по ступенькам, то и дело отдыхая и тяжело опираясь о перила. Похоже, прогулка ее утомила.
У двери в квартиру Айрис замирает. В щель у самого пола пробивается тонкая полоска света. Там кто-то есть.
Она протискивается мимо Эсме и, поколебавшись секунду, поворачивает дверную ручку.
– Кто здесь? – громко спрашивает она. – Есть кто живой?
Собака утыкается ей в колени. Айрис берет ее за ошейник.
– Кто здесь? – снова произносит Айрис.
Из кухни выходит человек. Мужчина.
– У тебя тут еды ни крошки, – недовольно сообщает Алекс.
Она выпускает собачий ошейник и подходит к брату.
– Ты меня напугал.
– Извини. – Он усмехается. – Подумал, зайти, что ли, ведь ты…
Он смотрит куда-то у нее за спиной.
Айрис возвращается к Эсме и показывает на Алекса:
– Это мой брат.
Эсме хмурится:
– У тебя есть брат?
– Сводный, – поясняет Алекс. – Она всегда забывает прибавить это слово. А вы, наверное, Юфимия.
– Эсме, – одновременно отвечают ему Айрис и Эсме.
…и она не перестала, и тогда…
…сложно, когда в семье единственный ребенок. У меня не было даже кузин. Мужчина, за которого я выходила замуж, тоже был один у родителей, а значит, невесткам взяться было неоткуда. Но кому-то надлежало держать мой букет, поправлять шлейф платья, хоть и не очень длинный, побыть со мной до начала свадебной церемонии. Невесте нужна подружка. Мама сказала, что я сама должна кого-нибудь пригласить. У меня были подруги, но звать их не хотелось, особенно после…
…она все кричала, и мама отослала меня из комнаты, и…
…лишь спустя две недели к нам зашел Дункан Локхарт. От нас все шарахались. Ни гостей, ни звонков по телефону. Никого и ничего. Без нее в доме было очень тихо. Мы почему-то перестали быть семьей – просто жили в соседних комнатах. Дункан пришел будто бы к моему отцу, хотя мы виделись с ним на празднике, танцевали. Я даже помню, под какую мелодию мы кружились на балу. У него были очень сухие руки. И он сказал, что помнит, как мы познакомились на трамвайной остановке. Я и забыла. Утром того дня, когда он пришел, на окнах моей спальни намерз лед. И я закрыла глаза, потому что все вокруг напоминало о ней: одежда, книги, безделушки. Мама еще не успела…
…помню, как ночами носила ребенка на руках. Я ничего не знала о маленьких детях. С первым всегда так – полагаешься на инстинкты. Внутренний голос подсказывал: ходи, укачивай, не останавливайся. Малыш не хотел есть. Размахивал красными кулачками. Я мочила муслиновую салфетку в молоке и клала кончик ему в рот. На четвертый день он научился сосать, начал втягивать молоко по капле, сначала осторожно, потом жадно. На плите всегда кипела вода, ополаскивали бутылки, у огня сушились пеленки, к потолку поднимались клубы пара…
…и когда она не замолчала, мама позвала врача. Мне приказали выйти, но я подслушивала, прижавшись ухом к холодной латунной замочной скважине. Слышался только голос врача. Когда он обращался к Эсме, то говорил громко, как будто она оглохла или отупела. Они с мамой долго шептались, а потом врач заявил Эсме: «Мы отвезем тебя на отдых, ненадолго, согласна?» И она, конечно, по-своему, дала им понять, что вовсе не согласна, а врач ответил, что у нее нет выбора и…
…в конце концов я позвала двоюродную кузину Дункана, хоть мы с ней встречались всего раза два. Она была гораздо моложе меня и очень обрадовалась. Бабушка тогда сказала, что такая подружка невесту не затмит. Я отвела ее к миссис Мак на примерку. Сама не осталась, не могла…
…я рассказывала о жакете? Да. Кажется. Но меня же спросили. А я всегда говорю правду. И о том, что произошло в Канти-Бей. Какая разница? Я всегда говорю только правду. Я просто устала. Я не хотела, чтобы ее забрали навсегда, только чтобы я…
…меня попросили выйти, и я ушла, но осталась за дверью и все слышала. Хотя боялась, что придет бабушка и меня застукает. Подслушивать неприлично, я знаю. Мама жаловалась, что устала от криков, непослушания и споров. Доктор бормотал что-то о девушках, подверженных истерии, и я обиделась, ведь я-то никогда не доставляла маме хлопот. Он произнес слова «лечение», «больница» и «научится себя вести». И тогда мне показалось, что это правильный выход, так и нужно поступить, потому что она всегда была такая…