…удивительнее всего, что возникает такая любовь. Ты вроде знаешь, что так будет, а потом видишь маленькое тельце, и чувство, что нахлынуло, раздувается, как воздушный шар. Мать Дункана настояла, чтобы мы наняли няню – ужасное создание с расписаниями кормления в одной руке и накрахмаленным передником в другой. Мне и делать стало нечего. Я скучала по Роберту. Заходила к нему в детскую, а няня бросалась к кроватке и не давала мне подойти. «Мы спим», – говорила она. Кто мы? Мы все? Но я ни разу ее не поправила. Свекровь говорила, что няня у нас просто чудо, и ее нельзя сердить. Не знаю, чем же я должна была тогда заниматься. Повариха готовила, домработница следила за порядком, Дункан целыми днями пропадал в конторе с моим отцом, а у Роберта была няня. Иногда я думала, а не…
…преждевременная деменция, сказали врачи. Я спросила отца, и он ответил – преждевременная деменция, dementia praecox. Я попросила его написать это на бумаге. Красивые слова. Конечно, теперь говорят иначе. Я читала об этом в журнале. «Устаревшее понятие» – вот что там было написано. В наши дни говорят – шизофрения. Страшное слово, отвратительное, но и величественное, ведь, в конце концов…
…платье, которое она сшила для подружки невесты, было даже лучше, чем все, что она шила мне. Конечно, я выходила замуж в мамином платье, немного переделанном, чтобы лучше сидело. Мною восхищались. А подружка невесты была в шифоновом платье с блестками, такими…
…не хотела, чтобы ее увезли навсегда. Только чтобы…
…она вырывалась и брыкалась, отец с доктором вдвоем стащили ее с лестницы, однако в самом низу она вцепилась в перила и закричала. Звала меня. Я зажала уши руками, и бабушка положила свои ладони поверх моих, но я все равно слышала ее голос: «КИТТИ! КИТТИ! КИТТИ! КИТТИ!» До сих пор слышу этот крик. Потом я нашла ее ботинок. Наверное, слетел, когда она вырывалась, и застрял под вешалкой для шляп. Я взяла его и села у лестницы, прислонившись к перилам, и…
…смотрела с лестницы, как отец пожал ему руку. Отец показал дорогу, и Дункан пошел за ним, а когда отец отвернулся, Дункан сделал кое-что странное – потом я узнала, что он всегда так делал, когда волновался. Он завел руку за голову и пригладил волосы на другой стороне. Смешно. Я улыбнулась. Он огляделся, увидел только закрытые двери и длинный коридор, и я подумала: «Может, он ищет меня?» Но я бы никогда…
В машине отец молчит. Она зовет его, касается его плеча, вытирает щеки, пытается выговорить «пожалуйста». Врач сидит с ними рядом. Машина останавливается, отец молча выходит и вместе с врачом тащит ее по усыпанной гравием дорожке, по ступенькам, в огромное здание на холме.
За дверью их встречает гнетущая тишина. Пол выложен мраморными плитами – черная, белая, черная, белая, черная, белая. Отец с врачом шуршат бумагами. Шляп они не снимают. Женщина в одежде медсестры берет ее за руку.
– Отец! – кричит она. – Пожалуйста!
Медсестра недовольно цокает языком. Эсме видит, как отец на мгновение склоняется у питьевого фонтанчика, вытирает рот и шагает по мраморным плитам – черная, белая, черная, белая – к выходу.
– Не оставляй меня здесь! – кричит она. – Пожалуйста! Я буду тебя слушаться. Обещаю!
Прежде чем пальцы медсестры смыкаются на ее запястье, прежде чем появляется санитарка, чтобы схватить ее за другую руку, прежде чем ее поднимают и уносят, Эсме видит отца сквозь стеклянные двери. Он спускается по ступенькам, застегивает пальто, поправляет шляпу, смотрит на небо, проверяя, не пойдет ли дождь, и исчезает.
Ее тащат спиной вперед вниз по ступенькам, по коридору, крепко держат под локти, ноги волочатся по полу. Так стиснули, что и не шевельнуться. Она видит больницу задом наперед. Сначала потолок, лампы, потом ряды кроватей, тела под одеялами. Кто-то кашляет, стонет, бормочет себе под нос. Швырнув ее на кровать, медсестры отступают и тяжело переводят дыхание. Эсме поворачивается к окну и видит решетку, от подоконника и до потолка.
«Господи, – выдыхает она в спертом воздухе. Проводит рукой по волосам. – Этого не может быть, не может быть!» От ужаса наворачиваются слезы. Она сдергивает с окна штору, пинает тумбочку, кричит: «Это ошибка! Ужасная ошибка! Послушайте меня!» Прибегают медсестры, привязывают ее к кровати широкими кожаными ремнями и уходят, отдуваясь и поправляя белые шапочки.
Она лежит, привязанная, день и две ночи. Огромными металлическими ножницами ей стригут волосы. Сначала Эсме отчаянно рыдает, а потом тихо плачет, и слезы скатываются на подушку.
Пахнет дезинфицирующим раствором, лаком для полов, а кто-то в дальнем углу разговаривает сам с собой ночь напролет. Лампочка под потолком мигает и жужжит. Эсме извивается и корчится, стараясь высвободиться, но ремни пристегнуты крепко, и тогда она кричит, рыдает, зовет на помощь, пока есть силы и голос. Когда медсестра приносит воды, Эсме кусает ее за руку.
В полумраке она думает о бабушке, которая спускается по широким ступенькам на кухню, проверяет, как готовят ужин; представляет, как мать пьет чай в маленькой гостиной, накладывая в чашку щипцами кусочки сахара, как девчонки в школе разъезжаются по домам на трамваях. Невероятно – все это без нее.
На следующее утро, в голубоватой предрассветной мгле, у ее кровати кто-то останавливается. Кто-то в белом, больше ничего не разглядеть сквозь упавшие на глаза короткие пряди.
– Не сопротивляйся, детка, и не кричи, – шепчет кто-то, чьего лица Эсме не видит. – Не то тебя отправят в Четвертое отделение.
– Это ошибка, – хрипит Эсме. – Меня привезли сюда случайно…
– Будь осторожнее, – предупреждает женщина. – Не то угодишь куда похуже. А пока ты…
Раздаются шаги, и появляется медсестра, которая остригла Эсме волосы.
– Эй, ты! – кричит она. – В кровать!
Таинственная гостья торопливо убегает и прячется.
Айрис разбивает яйцо о край миски и смотрит, как падает желток. Привалившись к холодильнику, Алекс одну за другой бросает в рот виноградины.
– Что у тебя с этим парнем? Встречаетесь?
– С каким парнем? – глядя в потолок, отвечает она вопросом на вопрос.
– Сама знаешь, – подмигивает ей Алекс. – С тем юристом.
Айрис вставляет одну часть скорлупки в другую. Хорошо, что не сказал «с тем женатиком»!
– Да! – в приливе честности отвечает она и вытирает руки.
– Ну и зря, – бормочет Алекс.
– А ты как поживаешь?
– В каком смысле?
– Женат, хоть никогда не собирался вести ее к алтарю?
Он пожимает плечами.
– Вроде да.
– Ну и зря, – парирует она.
В тишине Айрис взбивает вилкой яйца в миске, пока желтки не превращаются в пену. Алекс усаживается на стул.
– Не будем спорить. У тебя своя жизнь, у меня – своя.
Айрис посыпает взбитые яйца перцем.
– Отлично.
– Так что там у вас с юристом?
– Не знаю.
– Не знаешь?
– Угу. И говорить не хочу.
Отбросив с лица челку, она смотрит на брата. Он отвечает ей долгим взглядом, и они улыбаются друг другу.
– Ты так и не объяснил, зачем пришел, – напоминает Айрис. – Ужинать будешь? Или торопишься куда?
– Ты не знаешь, зачем я пришел? – удивленно повторяет он. – Чокнулась? Или память потеряла? Сама позвонила мне вчера, сказала, что угодила в лапы к сумасшедшей и не знаешь, что делать. Как тут усидеть дома? А вы отправились шататься по пляжу!
– Ты серьезно? – тихо спрашивает Айрис. – Ты правда приехал меня спасать?
Алекс кладет ногу на ногу.
– Ну да, так и есть, – смущенно подтверждает он. – С чего бы еще я сюда приперся?
Айрис опускается на колени рядом с братом и обнимает его, прижимаясь щекой к мягкой футболке. Они медленно покачиваются и думают – Айрис знает наверняка – о прошлом, в которое им обоим не хочется возвращаться. Она на мгновение стискивает его в объятиях и улыбается, уткнувшись ему в грудь.
– Ты подстриглась, – говорит он, дергая ее за волосы.
– Да. Нравится?
– Нет.
Они смеются. Айрис отстраняется, и Алекс кивает в сторону комнаты без окон.
– Вроде у нее с головой все в порядке.
– Вроде да.
– Почему же ее столько лет держали в дурдоме? Кстати, сколько она там просидела?
– Это вовсе не значит, что она сумасшедшая.
– Вообще-то значит.
– С чего ты взял?
– Подожди-ка. – Алекс примирительно поднимает руки. – Давай с самого начала. Мы говорим…
– …о семнадцатилетней девушке, которую отправили в сумасшедший дом только за то, что она померила перед зеркалом платье, – внезапно рассвирепев, цедит Айрис. – Эта женщина провела в тюрьме всю жизнь, а теперь ее выпустили, и… и я должна хотя бы… не знаю.
Алекс изучает ее задумчивым взглядом, скрестив руки на груди.
– Ох ты, господи, – бормочет он.
– Что тебе не нравится?
– Опять вбила себе в голову…
– Что вбила?
– Она тебе никто!
– Какая разница?! – восклицает Айрис. – Это просто нечестно…
– Ты носишься с ней, как с очередным бесценным платьем!
Едва переводя дыхание от возмущения, Айрис возвращается к столу.
– Иди-ка ты к черту! – резко отвечает она, подхватывая миску с яйцами.
– Подожди, – миролюбиво останавливает ее Алекс. – Просто скажи… – Он грустно вздыхает. – Скажи, что не наделаешь глупостей.
– Каких еще глупостей?
– Ну… ты же переселишь ее куда-нибудь? Найдешь ей комнату в пансионе?
Она с грохотом опускает на плиту сковородку и вытряхивает на нее несколько капель масла.
– Айрис, пожалуйста. – Алекс подходит и останавливается у нее за спиной. – Пообещай, что не оставишь ее здесь.
Она поворачивается со сковородкой в руке.
– Вообще-то, если по-честному, это ее квартира.
Алекс опускает голову и прячет лицо в ладонях.
– Ох ты, господи, – вздыхает он.
Из-за стены доносятся голоса. Или, вернее, гул, как будто пчелы жужжат в банке с вареньем. Голос девушки то взлетает, то опускается, молодой человек бубнит монотонно. Похоже, они спорят, если судить по голосу девушки.