Повисла пауза. Затем Оуэн с недоверием произнес:
– Ты хочешь сказать, что из-за этого ты стала избегать меня? И поэтому я почти не видел тебя, а ты почти не разговаривала со мной в течение двадцати лет? Именно поэтому ты вышла замуж за этого чертова Джо Пэрри?
– Отчасти да, – ответила Френсис.
Она не могла заставить себя посмотреть на него. Френсис снова чувствовала себя ребенком, таким же глупым, но с тяжким грузом взрослых ошибок и сожалений.
– Френсис… Когда я сказал тебе пару дней назад, что девушка, на которой я хотел жениться, не вышла бы за меня замуж… я имел в виду тебя. Я всегда… всегда любил тебя, дурочка.
– Я тоже тебя любила, – осторожно произнесла Френсис, и ее грудь сдавило от счастья и невыносимой грусти.
Оуэн закрыл глаза и глубоко вздохнул.
– Прости, что не сказала тебе раньше. – Но ты женился, у вас родились дети и…
– Господи, Френсис…
Он покачал головой, все еще не открывая глаз, потом притянул ее к себе.
Когда Френсис проснулась во второй раз, ее охватила легкая паника. Она вспомнила, что должна быть на работе, но мгновение спустя поняла, что никуда не пойдет, чего бы ей это ни стоило. Они лежали, прижавшись друг к другу. Рука Оуэна покоилась на ее бедре, и она чувствовала его дыхание между лопатками. Она чувствовала себя дома. Она не позволяла себе думать, что находится в постели Мэгги, в спальне Мэгги, в объятиях ее мужа. Мэгги казалась ненастоящей, как и ее притязания на Оуэна. И уж тем более были ненастоящими притязания Джо на Френсис. Ее сердце принадлежало Оуэну Хьюзу с самого детства, а без него не имело никакого значения, с кем ей быть.
– Неужели все это правда? – тихо произнесла Френсис, не зная, проснулся ли он и слышит ли ее.
Его дыхание было ровным и спокойным.
– Это… это очень далеко от реальной жизни… Я находилась рядом с одним человеком, когда он погиб. Это случилось ночью во время второй бомбежки. Я искала Дэви, когда она началась. Он был солдатом – их было трое, и они приютили меня в часовне Магдалины. Он был… в него попала шрапнель, и он сразу же умер. Слава богу, я ничего не видела, потому что вокруг была кромешная тьма, но я почувствовала запах его крови. Никто ничего не мог сделать, чтобы спасти его. Вот только что он был среди нас, живой, а потом его не стало. Все так просто.
Она замолчала.
– Это было… ужасно. Есть ли во всем этом смысл, когда такое может с нами случиться? Когда мы вот так можем просто перестать существовать?
– Ну, все же что-то имеет смысл, – отозвался Оуэн.
Френсис переплела свои пальцы с его пальцами и крепче прижалась к нему.
– Ты никогда не думал о том, чтобы уехать из Бата? – спросила она. – Я думала. Я и сейчас об этом думаю. Я осталась здесь, потому что… Я осталась здесь из-за тебя. И еще из-за Вин. Я знала, что она где-то тут, и хотела найти ее… Я о чем-то забыла… Я должна была рассказать, но я забыла… Море… Мне бы хотелось жить на берегу моря. Где нет унылых улиц, нет угольного дыма, из-за которого першит в горле, где не нужно видеть одни и те же лица каждый день и делать одно и то же снова и снова, пытаясь свести концы с концами и чувствуя, что все это… все это бессмысленно.
– Мы могли бы жить в рыбацком домике на вершине утеса, – сказал Оуэн, и Френсис почувствовала, как он улыбнулся, прижавшись щекой к ее плечу.
– Как в каком-нибудь старом романе.
– Ну, если хочешь…
– Я ощутила вкус такой жизни в «Топкомбе». Свежий воздух и простор. И вокруг никого, никаких толп.
– С трудом могу себе это представить. Но я согласился бы жить где угодно, если бы ты была рядом, – сказал он.
Френсис улыбнулась, но что-то больно кольнуло ее в сердце. Она глубоко вздохнула и с трудом выдавила из себя:
– Я знаю, что ты не можешь бросить Мэгги. Я понимаю, что твои брачные обязательства значат для тебя больше, чем мои, и я также знаю, как сильно ты любишь своих детей. Но пусть сегодняшнее утро будет нашим. Давай притворимся… Давай притворимся, что ничего этого нет.
– Френсис, я… – В голосе Оуэна звучало отчаяние.
– Все в порядке, – сказала она, сдерживая слезы, и крепко сжала его руку. – Я все равно буду любить тебя.
– Я тоже буду тебя любить, – произнес он с такой безнадежностью в голосе, что Френсис разрыдалась.
Когда слезы высохли, она все еще лежала в объятиях Оуэна, охваченная страстным желанием освободиться от всего, что составляло ее жизнь, – от своей работы на вокзале, от неудавшегося брака, от своей детской спальни в коттеджах Магдалины, освободиться от прогулок по тем же улицам, по которым она всегда ходила, от вещей, которые всегда видела. И самое главное, освободиться от самой себя. От мучительного чувства вины и стыда за то, что она стала предательницей, за то, что обманула себя и других, лишив их возможности быть счастливыми.
Френсис напряженно думала, стараясь убедить себя, что еще не поздно начать все сначала – сбросить все ненужное, как старую кожу, и жить по-другому, чувствовать по-другому, стать другой. Если бы только она могла избавиться от мучивших ее воспоминаний, вымыть их, как песок из раны. Ведь она была всего лишь ребенком – так ей говорили много раз. Ребенок не мог нести ответственность за произошедшее. Горе Норы Хьюз, утратившей дочь, как и горе Кэрис, которая лишилась сестры, были понятными. И расспросы о Вин принимались в штыки, потому что возвращали их в прошлое, к старой боли. Вин могла потерять свою брошь, когда рылась в вещах Кэрис, уже после того, как она приходила к Френсис. Лесли Рэттрей могла быть убита совершенно другим человеком. Перси Клифтон мог быть действительно Перси Клифтоном, незнакомцем, которого она никогда не видела. И все остальное также могло существовать лишь в ее голове – это память играла с ней злые шутки, что было следствием травмы от потери подруги. Возможно, Иоганнес действительно убил Вин, а если это правда, то она мучила себя напрасно.
Neunzehn. Иоганнесу было девятнадцать лет, и он уже много пережил. Теперь Френсис видела то, чего не могла видеть тогда, – каким он был надломленным и ущербным. Кто знает, на что способен человек, прошедший через страшные испытания и обреченный на страдания. Человек, познавший хаос, страх и смерть. Neunzehn. В общем-то, еще ребенок, но ребенок, превратившийся в зверя. Что, если Вин навещала его чаще, но Френсис просто не знала об этом, как говорила Каммингс? Что, если Вин все же рассказала ему, где живет, и попыталась заставить его покинуть лепрозорий – пригрозила выдать его или бросить, если он откажется? Или заговорила с ним об их возможном браке в будущем и привела его в замешательство? Френсис представила себе Иоганнеса: высокий и худой, большая голова на тонкой шее, как тыква на палке. Она вспомнила, как паника могла овладеть им в одно мгновение, подавляя разум. Вспомнила его кровать из газет с аккуратно сложенным одеялом Вин, игрушки, которые он для них делал, и его ржавую банку с водой.
Френсис стало трудно дышать, и она резко открыла глаза.
– Что случилось? – спросил Оуэн.
Он не спал, как и Френсис, также погруженный в свои мысли.
– Мы никогда не приносили ему воды, – сказала она и резко села на кровати.
– Кому?
– Иоганнесу! Мы… мы никогда не приносили ему воды. Только еду. У него была эта старая банка, и она всегда была наполнена водой.
– Я не понимаю тебя, любимая, – сказал Оуэн, садясь рядом; и Френсис пожалела, что вспомнила об Иоганнесе, чувствуя радость оттого, что он назвал ее любимой.
– Во дворе не было такого места, откуда можно было брать воду. Он… должен был выходить из лепрозория, чтобы набрать воды.
– Пожалуй, да, – задумчиво согласился Оуэн. – У дороги там был водопой для лошадей – там и сейчас свежая родниковая вода. Может быть, он там и набирал?
– Как же я могла… как же я могла не подумать об этом раньше?
– Я не понимаю, Френсис. Ты же говорила мне, что Иоганнес невиновен. Ты была так в этом уверена!
– А что, если я ошибалась? Все это время… Что, если я ошибалась? Боже…
Она закрыла глаза и подтянула колени к груди.
– Как бы мне хотелось, чтобы это прекратилось! – вырвалось у нее. – Я хочу, чтобы все это прекратилось!
– Успокойся, Френсис, все хорошо! Ты в безопасности… Я позабочусь о тебе! Все хорошо, – успокаивал ее Оуэн.
– Разве? Что может быть хорошего? Как я могу выйти из этой комнаты, когда там… все это ждет меня, как всегда?
– Тогда не выходи из этой комнаты, – сказал он, пытаясь удержать ее. – Ты ни в чем не виновата, Френсис. Ни в чем… Ну как я могу убедить тебя в этом?..
– Ты не знаешь. Ты не знаешь, что… что, если я… Мне снятся кошмары. Я знаю что-то. Что-то очень важное!
– Тогда расскажи мне, Френсис! Хоть что-нибудь! Расскажи все, в конце концов!
Френсис попробовала. Она попыталась подобрать правильные слова, сложить их в вместе, произнести их, но ничего не получилось… Слов не нашлось двадцать четыре года назад, она не смогла найти их и теперь. Френсис знала, что ничто так не парализует язык, как чувство вины. Ничто так не мешает говорить и ничто не делает человека более одиноким. Это было безнадежно. После долгого молчания Оуэн лег на спину, прикрыв глаза рукой. Он выглядел озабоченным и расстроенным, и для Френсис видеть это было невыносимо.
– Мне нужно идти, Оуэн. Я сожалею, правда. Я все испортила – и не только сегодня… сегодня утром…
– Нет. Не смей снова взваливать все это на свои плечи.
– Но ведь это правда.
– Нет, не правда. Все, что мы сделали… это самое лучшее, что мы могли сделать. Если бы мы правильно поговорили тогда, много лет назад, все сложилось бы иначе. Но мы этого не сделали, так что имеем то, что есть.
Его слова прозвучали так холодно и устало, что Френсис отодвинулась, опустив ноги на пол.
– Ты не знаешь, когда вернется Мэгги?
– Нет, я… Она не сказала.
– Я могу… снова прийти сегодня… позже.
– Не уходи. – Он взял ее за руку. – Не уходи вообще – почему ты уходишь?