рестантскую робу… Но на этот раз он получил пожизненное.
Машина покатилась по крутому склону. Посмотрев в забрызганное дождем окно, Марни увидела впереди темное приземистое здание.
– Ну вот мы и на месте, – сообщил Джеффри Лег, когда машина остановилась.
Выглянув в окно, она с изумлением и ужасом увидела, что он говорил правду. Они были у ворот тюрьмы. Большие черные, оббитые железом створки медленно открылись, машина проехала под тяжелым сводом и остановилась.
– Выходи, – приказал он, и она повиновалась.
В стене арки были узкие черные двери. Джеффри подвел ее к ним и толкнул вперед. Она оказалась в небольшой комнате с грязными, блеклыми выбеленными стенами.
Большой забитый золой камин, хлипкий стул да старая вывеска, привинченная к стене, – вот и вся имевшаяся здесь обстановка. В тусклом свете угольной лампы Марни с трудом прочитала полустертые слова: «Ее Величества Китаунская тюрьма». Далее – строчка за строчкой, написанные мелкими тесными буквами шли правила. Высокий и крепкий мужчина с мрачным, тяжелым взглядом следом за ней вошел в комнату, которая, очевидно, когда-то была сторожкой.
– Камеру приготовил?
– Да, – ответил мужчина и кивнул на Марни. – Она есть хочет?
– Если хочет – подождет, – коротко ответил Джефф.
Мужчина снял плащ и повесил его на стене, а Джеффри сжал руку Марни и снова повел ее к двери. Пройдя под аркой, они вышли на небольшой тюремный двор, миновали его, зашли в какую-то зарешеченную дверь, а потом еще в одну. Благодаря свету единственной лампы, висевшей на стене у входа, она поняла, что это длинный коридор. По всей его длине, на высоте футах в девяти над полом, шла галерея, на которую вела железная лестница в один пролет. Не нужно было спрашивать, каково было назначение тех двух рядов черных дверей, которые пронизывали стены. Это были тюремные камеры!
Пока Марни пыталась понять, что все это значит, ее толкнули в одну из открытых дверей. Камера была небольшой, с потертым каменным полом, но в углу стояла новая кровать. Был здесь умывальник и, как она позже узнала, камера эта соединялась с другой, в которой находилась каменная ванна.
– Камера смертников, – с улыбкой объяснил Джеффри Лег. – Через нее прошло много людей, Марни. Их души составят тебе компанию.
Марни было ужасно, панически страшно, но она не показывала этого.
– Любое привидение вызовет у меня намного меньше отвращения, чем ты, Джеффри Лег, – сказала она, и, похоже, его несколько смутило ее самообладание.
– Тебе придется иметь дело с обоими, – сказал он, захлопнул дверь и закрыл ее на ключ.
Камера освещалась только тем слабым светом, который проникал сюда сквозь мутное окошко рядом с дверью. Через какое-то время, когда глаза Марни привыкли к полутьме, она смогла осмотреться. Тюрьма, очевидно, была очень старой, потому что стена в одном месте была вытерта до блеска, должно быть, спиной какого-то несчастного приговоренного, который минута за минутой, день за днем дожидался рокового часа. Она содрогнулась, когда ее воображение нарисовало ей агонию души того, кто томился в этих четырех стенах.
Встав на кровать, она смогла дотянуться до окна. В ячейки частой ржавой решетки тоже были вставлены прочные закаленные стекла. В некоторых ячейках стекла были выбиты, но она догадывалась, что вид из окна не будет особенно приятным и обнадеживающим, даже если предположить, что ей удалось бы выглянуть.
Ночь была необычно холодной и сырой для этого времени года. Марни взяла с кровати одеяло, завернулась в него и села на стул дожидаться рассвета.
И вот так, сидя на неказистом стуле, стараясь не уснуть от усталости, она вдруг услышала тихий стук. Звук шел сверху, и сердце ее взволнованно затрепетало, когда ей пришла мысль, что там, в камере над ней, возможно, удерживается ее отец… или Джонни.
Взобравшись на кровать, она постучала суставами пальцев в каменный потолок. Кто-то ответил. Стучали азбукой Морзе, которую она не понимала, но через какое-то время стук прекратился. Вместо него она услышала шаги. А потом, случайно посмотрев в одну из выбитых ячеек, она увидела, как что-то темное медленно опустилось вниз, а потом скрылось из виду. Она подпрыгнула, уцепилась за решетку, подтянулась и увидела висящую черную шелковую ленту.
С трудом двумя пальцами ей удалось дотянуться до нее и протянуть через решетку. Как она и ожидала, к концу ленточки была привязана бумажка. Это была банкнота. Какое-то время она удивленно взирала на нее, пока не догадалась, что послание может быть на другой стороне. И верно. Написанные карандашом буквы были так плохо видны, что ей пришлось поднести записку к свету.
«Кто это? Ты, Питер? Я наверху. Джонни».
Она с трудом сдержалась, чтобы не закричать. Выходит, Джонни и отец были здесь, рядом с ней. Значит, Джеффри не солгал.
Как ответить? Писать было нечем. Но тут она увидела, что конец ленточки утяжелен небольшим кусочком карандаша, такого, какие прилагаются к программам на вечерах танцев. Этим неудобным инструментом она написала ответ, привязала банкноту к ленте и протолкнула ее через окно. Вскоре Марни увидела, как ее записка поползла вверх. Джонни был там, и теперь он знал о ней. Ее охватило странное чувство спокойствия оттого, что он был рядом, хоть он и не мог ей помочь. Полчаса она ждала у окна, но в это время на улице уже совсем посветлело, и, очевидно, Джонни решил, что продолжать общение слишком опасно.
Лишившись последних сил, она легла на кровать, думая, что сумеет заставить себя не заснуть, но уже через пять минут забылась тяжелым сном. Звук вставляемого в дверь ключа заставил ее вскочить. Это был тот человек, которого она видела в сторожке. Он принес большой поднос, на котором стояла щербатая тарелка с шестью бутербродами с маслом, грязная чашка и огромный заварочный чайник. В камере стола не было, поэтому он поставил поднос на кровать и, не произнеся ни слова, вышел. Она посмотрела на маленькие платиновые часики на руке – десять часов. Спустя полчаса мужчина вернулся, чтобы забрать поднос.
– Где я? – спросила она.
– В тюрьме, – ответил он, слегка удивившись такому вопросу. – Только она получше любой тюрьмы, где вам приходилось бывать, барышня. Но не пытайтесь расспрашивать меня, если не хотите получить грубый ответ.
В два часа был принесен обед. На этот раз еда была сервирована лучше – должно быть, Джеффри специально для нее привез из Оксфорда новый набор посуды. Марни попыталась узнать, что случилось с ее отцом, но ответа не добилась.
Унылый день тянулся изнурительно долго. Каждая минута казалась часом, каждый час – вечностью. Снова начало темнеть, когда дверь в ее камеру открылась в третий раз. Это был Джеффри Лег. Когда Марни увидела его лицо, ее ужас сменился удивлением. Он был смертельно бледен, глаза его горели странным блеском, рука, которую он поднес к губам, дрожала, как в лихорадке.
– Что тебе нужно? – спросила она.
– Мне нужна ты, – надломленным голосом промолвил он. – Твоя жизнь за жизнь отца!
– Что это значит? – изумилась она.
– Ночью Питер Кейн убил моего отца, – сказал он.
– Ты с ума сошел! – воскликнула она. – Мой отец здесь… Ты же сам говорил.
– Я обманул тебя. Да какая разница, что я наговорил тебе? Питер Кейн сбежал по дороге в Китаун, вернулся в клуб и убил моего отца!
Глава XXX
Девушка смотрела на него, не в силах вымолвить ни слова, пока наконец у нее не вырвалось:
– Это неправда!
– Ах, неправда? – взвыл Джеффри, не помня себя от ненависти, от горя, объятый безумной жаждой мщения. – Я покажу тебе, какая это неправда, моя милая. Ты – моя жена. Тебе понятно?.. Если нет, скоро поймешь.
Он бросился вон из камеры, яростной бранью изливая свою черную душу. С грохотом захлопнув дверь, Джеффри большими быстрыми шагами вышел из коридора и направился к небольшому зданию, в котором раньше находилась контора начальника тюрьмы, а теперь располагалась главная резиденция Великого Печатника.
Он налил себе почти полный стакан виски и, не разбавляя, выпил его одним духом. Его помощник, с интересом наблюдавший за ним, сказал:
– Джефф, сдается мне, настала пора делать ноги. Мы не сможем долго держать здесь этих людей. Да и ребята напуганы.
– Напуганы, говоришь? – презрительно улыбнулся Джеффри Лег. – Я думаю, перед судьей и присяжными поджилки у них будут еще сильнее трястись.
– Как раз этого они и боятся, – хладнокровно ответил его помощник. – В любом случае, Джефф, нам пора сматывать удочки. Любой умный человек на нашем месте уже начал бы подыскивать тихое местечко на континенте.
Джефф надолго задумался, и, когда заговорил снова, голос у него уже был спокойнее.
– Может, ты и прав, – промолвил он. – Передай им, что они могут убираться сегодня ночью.
Его помощник явно не ожидал такого ответа.
– Сегодня? – переспросил он. – Я и не думал, что мы так спешим.
– Передай им, что все получат свои деньги. Я закрываю дело.
– Кто убил твоего отца?
– Питер Кейн, – прорычал Лег. – Я это точно знаю. Полиция покрывает его, но это наверняка он. Его утром нашли в клубе.
Он некоторое время сидел молча, угрюмо глядя на стакан у себя в руке.
– Пусть уходят сегодня же, – наконец произнес он. – Я сам им объявлю.
– Хочешь, чтобы и я ушел?
Лег кивнул.
– Да, я хочу остаться один. Сегодня ночью я собираюсь попрощаться с двумя людьми, – процедил сквозь зубы он.
– Некоторым нашим Джонни Грей нравится, они с ним срок мотали, и… – начал его помощник, но Джеффри, выругавшись, прервал его.
– Я поэтому и хочу, чтобы они сегодня же убрались к черту! И чем раньше, тем лучше.
Он вскочил и решительным шагом вышел из комнаты. Второй мужчина последовал за ним на расстоянии.
В тюрьме было два блока, и Джефф свернул во второй. Здесь коридор был ярко освещен. Почти со всех камер были сняты двери, а некоторые из них явно служили спальнями для тех пяти-шести людей, которые сейчас сидели за столом и играли в карты. Только в четырех местах двери камер остались на месте, потому что за ними находились сложные механические прессы, которые с утра до вечера печатали французские, американские и английские бумажные деньги. Среди тех, кто играл за столом или вышел из своих комнатушек, привлеченный неожиданным появлением Лега, не было никого, кто не отсидел бы большой срок за фальшивомонетничество. Джеффри подбирал их так же тщательно, как театральный режиссер подбирает актеров в свою труппу. Все это были люди без родного очага, без родственников, а многие из них и без надежды на будущее; люди привычные к тюрьме, для которых этот необычный способ существования привносил лишь приятное разнообразие в постылую жизнь.