— Да, она очень требовательна, — повторила Альвина. — Именно это делает ее интересной?
— Это не делает ее интересной! — закричал Клод.
— Клод, — взвизгнула Элиза, — не кричи на меня! К тому же, я не понимаю, о чем ты говоришь.
Она встала и сердито посмотрела на него:
— Ты не показываешься в течение трех месяцев. Затем являешься без приемлемого объяснения и несешь чушь.
— Ангел…
— Не называй меня ангелом!
— Ты желаешь подарков, Элиза? Что я могу сделать для тебя? Только скажи. Я хочу начать с того места, на котором мы остановились. Я через многое прошел. Ты знаешь, что я совершил.
— Ничего подобного! Я ничего не знаю, Клод. Не пытайся впутать меня в свои дела.
— Но ты такой же участник, как я!
— Э, нет! Это твоя идея, и ты осуществил ее один.
— Но ты одобрила, ангел. Ты хотела, чтобы я сделал это.
— Клод, если ты пришел сказать мне, что я так же виновата, как ты, тогда уходи.
Не дожидаясь ответа, она развернулась и выбежала в спальню, хлопнув дверью. Клод так и остался стоять с раскрытым ртом посреди гостиной, а Момо радостно пролаяла.
— Бедная девочка, — проронила Альвина. — Она чувствует свою вину. Это выводит ее из равновесия. Не сомневаюсь, что обычно она себя так не ведет. Передай ей, что я простила не только тебя, но и ее.
Клод тяжело и устало опустился на диван.
— Спасибо, Альвина. Это верх порядочности с твоей стороны.
— Безусловно, впечатление, которое я составила о ней, неверное.
— Боюсь, что верное, — нахмурившись, признался Клод. — Она упряма, вздорна и невероятно эгоистична.
— Но, дорогой, теми же недостатками страдала и я. Как бы я хотела чем-нибудь помочь! Плохо, что призраки посещают только своих убийц, а Элиза, строго говоря, даже не сообщница. Но мне хочется поговорить с ней и поделиться тем, чему я научилась. Потому что, по сути, она должна быть очень хорошей девушкой. Когда ты собираешься жениться, Клод?
— Жениться? — это слово заставило его вздрогнуть.
— Ты ведь собирался жениться на ней?
— Ну да, она всегда настаивала на этом. Конечно, выдвигая свои условия. Правда, сейчас я не знаю ее условий.
— Это делает ее таинственной, дорогой. А таинственность так привлекательна.
— Альвина, — в волнении он поднялся с дивана, — ты что, пытаешься поддержать меня?
— Дорогой, — в голосе призрака слышалось увещевание, — мое убийство далось тебе ценой больших переживаний. Я думаю, ты должен получить свое вознаграждение. И если Элиза — то, чего ты желаешь, то я хочу, чтобы ты ее получил. Видишь ли, Клод, твои интересы все еще близки моему сердцу. И я должна признаться…
— В чем?
— Мне кажется, ты назвал бы это слабой стрункой.
— Твоя откровенность говорит о великодушии.
— Боюсь, что нет, — мягко возразила она. — Иногда, Клод, у меня возникает эгоистичное желание повторить все сначала. Если бы я могла воплотиться в женщину и вернуться к тебе, я уверена, что гораздо лучше исполнила бы свою роль и не заставила тебя страдать.
Он почувствовал ужасное смущение, почувствовал, что должен что-то сказать или сделать. Бедная Альвина… Слова застряли в горле.
Она посмотрела ему в глаза и прошептала:
— Будь все проклято! Я сейчас заплачу… До свидания, дорогой. Успеха тебе!
И вновь неожиданно, как прежде, она исчезла. Момо жалобно и одиноко завыла. Клода Криспина охватило то же чувство.
Когда после одного из своих многочисленных неудачных визитов к Элизе Клод вернулся домой, там его ждала Альвина. Он ушел от Элизы в ярости, а здесь мирно сидела Альвина, свернувшись калачиком в своем любимом старом кресле, и встречала его улыбкой. Он был почти рад видеть ее — с момента последней встречи прошло более двух недель.
— Как Элиза, дорогой? Не хочу быть назойливой и совать нос куда не следует, но я заинтересованное лицо.
— Она терпеть не может нашу собаку.
Момо в подтверждение тявкнула.
— Я навещаю ее каждый день, но она никак не простит мне мое отсутствие в течение трех месяцев.
— Дорогой, она так же неразумна, как была я. Это печально. Я желаю тебе найти более подходящую невесту. Знаешь, очень плохо, что ты не можешь убить Элизу. Тогда бы она, как я, извлекла урок.
Альвина удрученно помолчала.
— Проклятье! И это не сработает. Мертвые и живые не ладят между собой.
Он прошел по комнате и уселся на подушечке перед креслом Альвины. Момо подбежала к нему и вспрыгнула на колени. Он приласкал собаку.
— Если бы убийство было надлежащим способом исправления женщин, я бы и вовсе не возился с Элизой. Потому что тогда я бы нашел совершенную женщину в тебе, Альвина.
— Ты прелесть, Клод, — она подарила ему улыбку. — Как плохо, что все так обернулось! Что мы не смогли достичь полного взаимопонимания до тех пор, пока не стало поздно. Хоть бы какая лазейка осталась! Я спрашивала, не могу ли позаимствовать где-нибудь другое тело, но мне сказали, что это невозможно.
— Да, я тоже не против какой-нибудь лазейки.
Момо восторженным лаем выразила свое согласие с ними…
Неожиданно для Альвины Клод сказал:
— У меня появилась счастливая мысль.
— Какая, дорогой? — глаза призрака светились надеждой.
— Раз ты не можешь вернуться ко мне, то я могу присоединиться к тебе.
— Клод!
— Пусть это крутая мера, но…
— А как же Элиза?
— Не думаю, что она будет горевать больше двух дней.
— Но следует учесть и другое. Ты еще молод, Клод. Есть многое, ради чего стоит жить.
— Что? Что именно, скажи? Я все потерял, когда потерял тебя.
— Клод, дорогой, как я хочу поцеловать тебя!
— Неужели ты не можешь? Попробуй!
— Я знаю, что не могу. Мне так сказали. Между нами существует барьер.
— Но если ты не можешь преодолеть его, тогда это сделаю я!
— Клод, ты шутишь?
— Конечно, нет. В аптечке должно быть кое-что подходящее. Я бы вернулся на озеро, дорогая, и там покончил с собой ради печальной памяти, но это вызовет ужасную задержку. А я горю нетерпением оказаться рядом с тобой!
— Клод, мой единственный…
Он встал:
— Я сейчас же посмотрю, что у нас имеется.
Клод стремглав бросился из комнаты, но голос Альвины остановил его. Он обернулся.
— Прихвати и на долю Момо, хорошо?
— Да-да. Я тоже не хочу разлучаться с Момо…
Когда они встретились в ином мире, Момо спрыгнула с рук Клода и подбежала к Альвине. Попав в объятья к хозяйке, она свернулась в клубок, исступленно повизгивая от удовольствия.
— Счастливая собака, — заметил Клод. — А где мой долгожданный поцелуй?
Но Альвина и Момо погрузились в радостное любование друг другом, обнимаясь, целуясь и выражая бурю восторга. Клод терпеливо ждал, попутно знакомясь с новым окружением.
— Я никогда не интересовался, дорогая, но что это за место?
Вопрос был подсказан тем, что к ним приближались двое незнакомцев. Они, как швейцары или охранники, были одеты в какую-то форму с преобладанием красного и черного.
— Клод Криспин? — спросил один из них.
— Да, это я, — ответил Клод.
— Пройдемте с нами, мистер Криспин.
— Я боюсь, вы не понимаете, — возразил Клод.
— Это моя жена. Я намерен остаться с ней.
Обстановку разрядила Альвина:
— Клод, дорогой. Я и Момо очень хотели бы, чтобы ты остался с нами, но здесь существуют такие устаревшие правила, дорогой! Ты убийца, и тебе придется отправиться в другое место.
И Момо с Альвиной продолжали обниматься и целоваться…
Роберт АртурТакая милая семья!
Фаррингтоны были очень милой семьей, если не обращать внимания на некоторые плохие привычки — вроде любви к убийству. И, возможно, несправедливо говорить, что убийство было привычным для них. В конце концов, они совершили его всего дважды.
Но, увы, дело шло к закреплению привычки. Ведь именно в эту самую минуту они замышляли превратить цифру два в цифру три. Они не выглядели злодеями и не шептались заговорщицки друг с другом. Они вели обсуждение прямо и откровенно. Разговор происходил за столом в гостиной летнего дома с названием «Восточный пейзаж». Дом они сняли на побережье залива Массачусетс, в том месте, где крутые скалы срывались в кипящие воды Атлантики.
Они даже пили чай во время беседы. Уж что касается Мэрион Фаррингтон, так она точно пила чай — чай с лимоном. Берт Фаррингтон, ее дядя, тоже пил чай, но его чай был приправлен ямайским ромом. Дик, ее младший брат, пил шотландское виски с содовой, напиток, похожий на чай, но чаем не являющийся.
— Право, жаль, что день рождения у девочки через две недели, — сказала Мэрион Фаррингтон.
— Это вынуждает нас действовать.
Дик, тридцати двухлетний хорошо сложенный загорелый красавец-мужчина, явно привыкший к широкой безбедной жизни, глянул в окно. Через поляну на опушке леса была видна Джинни Уэллс. Издалека она казалась почти девочкой, как Мэрион и называла ее, хотя Джинни вот-вот исполнялся двадцать один год — возраст, которого по задуманной исполнительской схеме семьи Фаррингтонов она не должна была достичь. Сейчас Джинни искала на земле какие-то маленькие предметы, которые она кидала в корзину на руке.
— Она хорошенькая, — заметил Дик. — И думаю, что она в восторге от меня.
Он поправил галстук:
— Вот если бы мы могли подождать немного…
— Х-ха! — Берт Фаррингтон, краснощекий распухший мужчина, на двадцать лет старше своего племянника, погрозил ему пальцем. — Не время чувствам, Дик. На карту поставлено будущее Семьи.
Он так и сказал «Семьи» — с большой буквы, как будто речь шла о Британской империи или Соединенных Штатах Америки.
— Берт прав, — Мэрион, сорокадвухлетняя полнотелая дама, сидела выпрямившись. Она была привлекательна, если не придавать значения форме подбородка и решительному блеску светло-голубых глаз. — По условиям завещания Алисы, в день, когда Джинни исполнится двадцать один год, мы должны представить финансовый отчет ее состояния. Мы могли бы отложить это на несколько недель, но тогда у ее адвоката возникли бы вопросы. А вы понимаете, к чему это приведет.