– Я люблю тебя, Арт, – прошептала Айлин. – Ты весь мой.
Она оправила длинную свободную юбку и легла рядом с ним. Он поцеловал ее в висок, потом в левую грудь, толкаясь губами в шов бюстгальтера.
– А что он сейчас делает? – спросил Арт, едва притронувшись ладонью к ее животу.
– Плавает взад-вперед, – ответила Айлин.
Уже поднявшись и отряхивая иголки и песок, они увидели двух льняноголовых девочек-подростков, которые засмеялись и стремглав кинулись в лес.
В Курессааре они остановились в отремонтированной трехсотлетней гостинице на городской площади. В лобби стены были из голого серого известняка, а пол – из истертых буро-коричневых плит с замазанными трещинами. Девочка на рецепции сначала не могла найти их бронь, и Арт заерзал от раздражения.
– Они евреев привозили на убой, – сказал он, повернувшись к Айлин.
– Тихо, – шепнула она, – тут же понимают по-английски.
Похожая на моль сотрудница наконец-то вернулась за стойку. Зардевшись от смущения, она объяснила, что бронь почему-то значилась в системе не под фамилией Герцевич, а под фамилией Арт. Никто не предложил занести их чемоданы в номер. Сам номер, двойная мансарда на третьем этаже, выходил окнами в заросший парк. Разлапистые липы нависали над усыпанными красным гравием дорожками.
На средневековой городской площади располагались старинная аптека, несколько магазинчиков и полдюжины ресторанов. Было заметно, что фасадам не так давно подтянули лица, что каменные стены отмыли и побелили, двери и оконные рамы освежили, дверные ручки и кольца отмыли и натерли до блеска. Но всего в квартале или двух от городской площади в глаза бросались знаки многолетнего запустения.
Вдоль мощенных булыжником улочек тянулись ряды деревянных домиков, выкрашенных в горчичный, желтый или коричневый цвет. На острове сохранилось немало советских машин, старых ржавых чудовищ, доживающих свой век в изгнании. Голосом посвященного Арт рассказывал Айлин про каждую модель, называя их как в юности – «москвичок», «жигуль», «запор». А «Победу» именовал «Виктория». Айлин слушала мужа и пила воду из привезенной из Америки фляги, всегда лежавшей у нее в рюкзачке. Арт говорил по-английски с едва ощутимым русским акцентом, скорее не акцентом, а намеком на акцент, и время от времени Айлин напрочь забывала, что он из России. Она вообще с трудом вписывала его в категорию иммигрантов, а вот о своей собственной бабушке, приехавшей в Америку в юности и прожившей там долгую жизнь, не могла думать иначе как об иммигрантке.
В кафе на открытом воздухе за углом от гостиницы они съели классический эстонский обед: вареную молодую картошку с жаренными с луком лисичками, приправленный сметаной салат из огурцов, помидоров и укропа и крыжовенный кисель со взбитыми сливками. Вздремнув минут сорок, они отправились смотреть главную достопримечательность острова – Епископский замок. Арт, который скептически относился к поездке на Сааремаа, поразился тому, как хорошо сохранились ров, мост и стены замка, сложенные из белого камня.
– Это, наверное, потому, что здесь в советское время было мало туристов, – предположил он. А потом добавил: – Похож на гигантскую ладью. Очень даже впечатляет.
Они медленно возвращались в центр, но не по главной аллее, а по краю неухоженного парка, пропитанного ароматом липового цвета.
– Словно чай липовый в воздухе, – произнес Арт, а Айлин посмотрела на него с удивлением.
На подходе к городской площади, уже завидев издалека медную вывеску своей гостиницы, они вдруг оказались в толпе горожан. Вокруг шумели эстонские голоса, гудели клаксоны.
– Что за фигня? – удивился Арт, совсем не ожидавший столпотворения на острове Сааремаа.
Они пересекли площадь и увидели, что на противоположной от гостиницы стороне высился двурогий шатер цирка-шапито, окруженный со всех сторон фургончиками и грузовичками и отделенный оградой от площади и толпы. Шатер был двухцветный, оранжево-красный.
– Бродячий цирк. Откуда ему взяться здесь, на острове? – сказал-спросил Арт.
– Шапито – как звучит волшебно! – сказала Айлин.
– Это, наверное, страшная халтура. Стареющие гимнасты и алкоголик-клоун.
– Вот бы попасть, – сказала Айлин. – Арти, давай попробуем?
В окошко сколоченного из крашеной-перекрашеной фанеры киоска было вставлено объявление, написанное от руки по-русски и по-английски: «Билеты распроданы. Следующее представление завтра». Из шатра доносились восхищенные возгласы детей, грохот хлопушек и трещоток.
– Завтра мы уже уезжаем, – вздохнула Айлин.
– Дай-ка я попробую, – оживился Арт.
Он усадил Айлин на скамейку у входа в магазинчик, где в витрине лежали шерсть и пряжа, и вернулся к киоску. Испытывая порыв какого-то давно забытого рыцарства, он громко постучал в окошко. Не дождавшись ответа, обошел будку и забарабанил в дверь, задребезжавшую от ударов кулака.
Из киоска-будки вышла женщина с волнистыми длинными волосами. На ее лице – на веках и скулах – лежала тень усталости. Без злости и раздражения, даже не окинув его взглядом, она сказала что-то на языке, который походил на эстонский.
– Алена, ты? – спросил Арт по-русски, еле управляя пересохшей гортанью.
– Темка? – сказала она почти беззвучно, вздернув горностаевые брови.
Они смотрели друг на друга, удерживаясь от объятий.
– Темка, – сказала женщина, – у нас представление. Мне надо бежать.
– Можешь меня… нас провести? – спросил Арт, все еще находясь в шоке от узнавания. – Моя жена…
– Подойдите туда. Я буду вас ждать.
Арт подвел Айлин ко входу в цирк.
– Тут одна женщина обещала, что нас посадит, – объяснил он немного невнятно.
– To follow me, please, – сказала женщина из билетной будки, обращаясь к Айлин на английском, перегороженном инфинитивами.
С трех сторон арену окружали ряды банкеток, по десять или одиннадцать в секции. Алена провела их в середину секции, обращенной к выходу на арену из-за кулис. Она попросила двух белокурых мальчиков в жилетках, надетых поверх футболок, подвинуться к середине.
– Your seats to be here, – сказала она Арту и Айлин, указывая на освободившееся место на банкетке.
Эстонец, который, судя по возрасту, мог в молодости участвовать в войне или охранять концлагерь, что-то сердито пробурчал, но Алена не обратила на него внимания.
– Thank you so much, – сказала Айлин. – We really appreciate your help.
– Not to mention, please, – ответила Алена, упершись глазами в небесно-голубой шатер шапито, расписанный золотыми небесными телами.
Пока она спускалась к арене по деревянным ступеням, Арт разглядел, что у нее ярко-красные туфельки на шпильках, а на серебристой юбке мелькает глубокий разрез.
– Какая милая женщина, – сказала Айлин. – Она русская?
– Да, и даже денег не взяла, – ответил Арт, не зная, что еще сказать жене.
– Надо ее отблагодарить, – добавила Айлин, когда свет уже приглушили, а из динамиков вырвался бодряцкий марш.
– Отблагодарить? Но как? – спросил Арт.
– Может, дадим ей десять евро чаевых? – шепнула Айлин Арту в ухо и поцеловала в щеку, положив правую руку ему на плечо.
Алена вступила в очерченный прожекторами круг на арене. У нее в руках был микрофон и лист бумаги в прозрачном конверте. Она зачитывала приветствия по бумаге на эстонском, время от времени перемежая их русскими и английскими фразами. Арт заметил покачивающуюся на ее губах лодочку полуулыбки.
Айлин была увлечена представлением, а вот Арт не мог сосредоточиться. Но он все же обратил внимание на то, что воздушные гимнасты вертелись под куполом шапито без всяких лонжей и что жонглерша в развевающейся оранжевой юбке слишком часто роняла кегли. Пока шимпанзе в жилетке и штанишках из отороченной мехом кожи ездила по арене верхом на пони, Арт возился с миниатюрным цифровым фотоаппаратом. Он поднял глаза, только когда Айлин легонько толкнула его в локоть.
– Тебе что, скучно? – прошептала она.
– Да нет, просто стирал старое. Там фотки еще с позапрошлого года.
Тележка, запряженная черной козой, выехала на арену. Грузный дрессировщик, выряженный закарпатцем – шаровары, вышиванка, короткий тулуп и фетровая шляпа с низкой тульей – семенил за тележкой, пыхтя и кряхтя, делая вид, что утирает капли пота со лба. В телеге ехал еще один циркач в костюме крестьянина-русина, удерживая руками корзины и клетки с кроликами, гусями и утками, которые пытались вырваться и убежать, по-видимому, страшась сельской ярмарки, на которую их везли хозяева. Потом на арене опять появилась жонглерша, на этот раз в сопровождении лысого дядьки в алой шелковой рубахе и черных штанах с блестками. Немного пожонглировав теннисными ракетками и цветными мячами, они стали добавлять головы российских правителей. Эстонцы зааплодировали, сначала осторожно, потом восторженно, когда в руках жонглеров появились головы Ленина, Сталина, Хрущева и Брежнева с характерными деталями: бородка, тараканьи усищи, золотые очки на похожей на яичную скорлупу голове, кустистые брови. Головы взлетали, потом падали на арену. Последней упала и откатилась к краю арены голова Ельцина с серебристо-голубым пробором девочки Мальвины.
– А где же их нынешний босс? – громко спросил Арт по-английски.
Айлин положила правую руку ему на колени. На среднем пальце было купленное в Таллине кольцо с янтарем. В центре камня застыло плененное временем насекомое.
Наконец на сцену вышел клоун. На нем были громадные, набитые ватой белые ботинки с голубыми подошвами, белый фрак поверх тельняшки, красные штаны со складками и нелепыми выточками и черный котелок, надетый на морковный парик. Губы, кончик носа и щеки у клоуна были ярко-красные. Не успел еще он закончить первый фокус с тремя желтыми вялеными курицами, как дети с готовностью захохотали. Что-то в этом человеке под личиной клоуна показалось Арту знакомым. Стоя в полукруге освещения, клоун балансировал страницей газеты на кончике носа. Арт всмотрелся, и, когда клоун чуть повернулся к нему и подтянул складки безвольной улыбки, разглядел знакомую гримасу мальчика из советской золотой молодежи, который подделывается под комсомольского вожака. Коля Зотов, его бывший одноклассник. Злейший его враг. Сын академика Зотова, ректора Лесотехнической академии. «Значит, Алена все-таки связала с ним свою жизнь, – думал Арт, жадно прикладываясь к американской фляге жены и проливая воду за ворот рубахи. – Клоун, е…ный клоун…»