Утром Арт встал поздно. Айлин ждала его внизу, в гостиничном ресторане. Перед ней на столике стояли пузатая кружка и тарелочка с творогом и ломтиками огурца.
– Арти, ты что, нездоров? – спросила Айлин. – Ты какой-то бледный.
Она намазывала варенье из морошки на кусок серого деревенского хлеба. Местные называли его сепик. «Сепик-пёсик», – сострил Арт во время обеда в день приезда в Курессааре.
Посреди ночи он проснулся и долго не мог заснуть, думая о случайной встрече в цирке-шапито. Проворочавшись часа полтора, он нехотя принял лоразепам – успокоительное, которое брал с собой в поездки. После этого лекарства он всегда просыпался разбитый. «Ты сегодня утром не боец», – говорила его мама отцу еще в ленинградские годы, когда тот, бывало, просыпался не в духе после гостей или семейного праздника. В Америке отец Арта уже почти не выпивал, а мама больше не шутила на эту тему.
– Похоже, у меня мигрень разыгралась, – правдиво соврал Арт. – Такое чувство, что кто-то царапает гвоздем по правому виску и брови.
– Может, кофе крепкого? – предложила Айлин. – Я, кстати, уже поговорила на рецепции, и мы можем выписаться на час позже – в полдень. Я пока сбегаю быстренько соберусь, а потом пойдем искать бабушкин дом.
– Слушай, Айлз, я, наверное, полежу после завтрака.
– Да, конечно, как хочешь.
В голосе Айлин звучала обида, но глаза еще не затуманились упреком.
– А как ты дом найдешь? – спросил Арт.
– Я же знаю название улицы. А на рецепции мне посоветовали обратиться к хозяину антикварной лавки, которую мы проходили по пути в замок. Открывается в девять утра.
В номере Арт лег на жесткую постель, снял очки в черепаховой оправе, а на лоб положил влажное полотенце. Айлин открыла гардероб и бросила несколько платьев и юбок в красный чемодан на колесиках.
– Остальное сложу потом. Я еще хочу принять душ перед дорогой на паром, – сказала она и поцеловала Арта в верхнюю губу – не поцеловала, а прикоснулась, будто проверяя температуру.
– Я тебя люблю, Арти. Поправляйся. Выйди подышать.
– Ты пахнешь кофе и духами, – сказал Арт и приоткрыл глаза.
– Твоими духами, – сказала Айлин.
Он лежал и слушал, как по паркету коридора бежали ее каблучки. Потом поднялся и встал у полуопущенной гардины, наблюдая, как Айлин пересекла городскую площадь, как трепетал на ветру ее тонкий шарф с настурциями. Подождал еще несколько минут, набрал номер рецепции и хрустящим от вежливости голосом спросил, где остановились циркачи. Девушка с рецепции объяснила, что большинство артистов живут в своих фургончиках.
– Но если я не ошибаюсь, они заняли несколько номеров в нашей второй гостинице, «Ваналинна». Это всего в двух кварталах отсюда, – добавила она подпрыгивающим, как на ухабах, голосом.
«Маленький у нас городок», – думал Арт, держа за шнур и вращая допотопную телефонную трубку. Он сполоснул лицо и почистил зубы – уже во второй раз с утра. В настольном справочнике нашел телефон гостиницы «Ваналинна» и автоматически скаламбурил сквозь зубы: «Ваналинна не дает без ванилина».
– Госпожу Зотову, будьте любезны, – сказал Арт.
– У нас никого нет с такой фамилией, – ответил эстонец-портье.
Вытянув Аленину фамилию из какого-то глухого уголка памяти, словно из старой ушанки, Арт сказал:
– То есть госпожу Юнус, пожалуйста.
– Соединяю.
«Сохранила-таки девичью фамилию», – подумал Арт.
Она сняла трубку после пяти долгих гудков.
– Алена, это я.
– Темка…
– Я зайду?
– Конечно.
– Прямо сейчас?
Арт снял футболку, в которой спал, и надел рубашку светло-шалфейного цвета с пуговицами на уголках воротника. В рыночных рядах купил букет ромашек у старой эстонки с темными дряблыми щеками. Он шагал быстро, сжимая в правой руке букет, завернутый в простую бумагу. Поворачивая за угол в сторону Алениной гостиницы, он через плечо оглянулся на площадь.
Номер был на третьем этаже, вверх по узкой лестнице. Дверь в комнату была приоткрыта, но он все же постучал, совсем легонько.
– Алена, – выдохнул он. – Цветы. Тебе.
– Темка, спасибо. Ты мне всегда дарил цветы.
Она подошла к нему, переступив через узкий перешеек комнаты, и опустила руки ему на плечи.
– А Коля где? – спросил Арт, притягивая ее к себе и без стеснения заглядывая под блузку с низким вырезом.
– По делам бегает, – ответила Алена.
– Вот это да – наш золотой мальчик теперь у тебя на побегушках? – спросил Арт, а его пальцы уже нащупывали ее ключицы и крючочки бюстгальтера.
– То бегает, то прыгает. А то вообще сидит в углу, – сказала Алена и поцеловала его в губы. – Я по тебе так соскучилась, Темка.
Стараясь, как в кино, расстегнуть все крючки и пуговки одним ловким движением, Арт думал, что ему уже давно не приходилось никого раздевать – Айлин или приходила в спальню из ванной голая или вообще не снимала бюстгальтер. И одновременно – если можно одновременно думать о двух возлюбленных – он думал об Алене. Яснее всего он помнил ее грудь – пасмурно-облачный цвет неспелой клюквы, вкус сиренево-серых ареол…
Он наконец-то разделался с тремя крючками и положил ладони на ее голую грудь.
– Темка, подожди, я так не могу… Я хочу на тебя сперва посмотреть, – сказала она.
Он молча расстегивал рубаху, продолжая слегка теснить ее к двуспальной кровати, застеленной только с одной стороны. Алена стянула блузку через голову и освободилась от бюстгальтера. Повернувшись к нему спиной, она расстегнула молнию канареечной юбки. Юбка упала к ее ногам, словно разорванный парус. На спине, чуть ниже ее плеч, Арт увидел небольшие шрамы, стянутые посередине наподобие оспин. Алена повернулась к нему лицом и опустила глаза, и он заметил на животе растяжки, сбегавшие вниз, как саламандры. Но эти шрамы и растяжки не только не вызвали в нем отвращения, но возбудили еще сильнее, вызывая к жизни забытую нежность.
– Темка, погоди, – повторила Алена в постели. – У тебя есть?.. Сам знаешь…
– В прошлый раз ничего не было, – ответил Арт.
– Не говори так, – прошептала Алена, вдруг оказавшись на грани слез, и Арт промолчал в ответ, только пристально посмотрел на нее сверху вниз. Она лежала на низкой постели, как прошлое, которое он все еще любил, но которым уже давно перестал дорожить…
Потом Арт сходил в ванную, принес два вафельных полотенца и лег чуть наискосок, так, что его согнутые в коленях ноги зависли над Алениными, наподобие разведенного моста над рекой в их родном городе. Алена достала сигарету из мятой пачки, лежащей на тумбочке у изголовья, и закурила.
– Дай сигаретку, – попросил Арт с детской интонацией.
– А я думала, американцы не курят, – сказала Алена.
– Американцы – нет, – ответил Арт. Он глубоко затянулся раз, потом другой. – А как Коля сюда попал? – спросил он.
– А что я сюда попала, тебя не удивляет? – спросила Алена, но без раздражения в голосе.
– Я просто хотел…
– Спросить… Я знаю, что ты хотел спросить. Скажи, Темка, а что ты будешь делать, если Коля вдруг вернется раньше времени?
– Отп…жу его, вот что.
– Тем, нельзя, он мой муж.
– Почему нельзя? Я ему уже один раз все объяснил. И еще раз объясню, с большой радостью. Почти двадцать лет прошло.
– Темка, хватит изображать гопника. Ты же из интеллигентной семьи, – сказала Алена.
– Что значит изображать?
– Ты что, правда ему морду набил?
– А разве тебе этот ссыкун ничего не говорил? Это еще на первом курсе было, весной. В раздевалке после волейбола. Все ребята хлопали. Ты же знаешь, у нас все парни Колю ненавидели.
– А он вас всех презирал, – резанула Алена. – Называл за глаза хулиганами с катка.
– Я, кстати, тогда был почти уверен, что меня выгонят из-за драки.
– Ты Колю недооцениваешь. То есть не теперешнего Колю, а тогдашнего. Теперь уже почти ничего не осталось, – сказала Алена.
– Я недооцениваю Колю?
– Помнишь, какие он носил шелковые галстуки? Ему отец из-за границы привозил.
– А галстуки тут причем?
– Ты что, Темка, правда не знаешь?
– Понятия не имею.
– Ой, мамочки, надо было нам встретиться через двадцать лет на острове Сааремаа, чтобы я тебе это все рассказывала…
Притянув пододеяльник к ключицам, Алена села в постели.
– Помнишь, мы с тобой уже долго встречались. И я знала, что вы были в отказе.
– Ты одна знала на курсе.
– Да вот видишь, не одна.
– Я и сам предполагал, что в институте узнают. Родители психовали из-за этого, боялись, что КГБ сообщит в институт. Что меня исключат, потом в армию заберут и в Афган отправят. Это был мамин вечный кошмар.
– Темка, вы когда получили разрешение на выезд? В марте? В апреле?
– В апреле восемьдесят шестого. Третьего апреля, если точно.
– Вы когда-нибудь задумывались, почему вас вдруг выпустили?
– Еще бы, конечно. До сих пор. Странное еврейское счастье. Ведь тогда эмиграция практически остановилась.
– Я тоже сначала ничего не знала. Уже потом, когда мы с Колей… Уже год почти прошел, как ты… – от накатившихся слез Алена с трудом ворочала словами.
Арт встал и налил себе минералки из бутылки, стоявшей на столе у окна. От стакана пахнуло серой и балтийским летом. Не спросив разрешения, он взял небольшое яблоко с тарелки и с остервенением откусил половину.
– Слезы, горькие слезы, – Алена взглянула на него, чуть наклонив голову к правому плечу. – Не сердись, просто я никому этого не рассказывала. Я была беременна Сашей. В жутком состоянии. Уже когда мы с Колей поженились, он мне все открыл.
– Что открыл? Он-то откуда знал?
– Его папочка все и устроил.
– Алена, ты загадками говоришь.
– Помнишь, какой он был большой шишкой. Герой соцтруда, академик. Друзья в разных высоких инстанциях. Он даже с Романовым, тогдашним хозяином Ленинграда – помнишь? – был на дружеской ноге. Вот Колин папа все и организовал.
Алена замолчала, отрезая заусеницу длинным ногтем.
– Не смотри на меня так, – сказала она, закуривая.