– А мы-то думали, что просто везунчики. Счастливчики. Значит, я обязан…
– Не мне, смешнуля. Если уж обязан, то Коле. Это он так от тебя избавился.
– И тебя заполучил? – Арт снова поднялся и зашагал взад-вперед между окном и дверью. – Скажи, а Саша – мальчик или девочка? – спросил он, думая о самом очевидном, но боясь об этом спросить.
– Мальчик. Скоро женится, – ответила Алена. – А у твоей мамы, наверное, девочка родилась?
– Нет, мальчик. Майлз. Родился через три месяца после того, как мы приехали в Индианаполис. А назвали в честь джазиста. Это папа придумал – помнишь, он обожал джаз? Дома мы его зовем Миля, Милечка.
– Сколько ему сейчас?
– Двадцать скоро будет. Учится в Дьюке. Это очень хороший университет. Он у нас настоящий американец, мой брат.
– А как родители?
– Мама умерла, когда Миле было три годика. Рак легких.
– Тем, прости, я не знала.
– Конечно, не знала, – сказал Арт сухим голосом. – А твои как? – спохватился он.
– Они в Финляндию переехали. Пять лет назад.
– Да, точно. У тебя ведь папа финн.
– Не финн. Ингерманландец.
– У тебя, Алена, угро-финские скулы и глаза, – сказал Арт и захохотал.
– Возможно, – мечтательно произнесла Алена.
– А где они живут в Финляндии?
– В Турку. Финляндия пригласила остатки ингерманландцев репатриироваться. Вот они и поехали.
– Финны – это ваши двоюродные братья, – сказал Арт своим энциклопедическим голо-сом.
– Я себя не считаю ингерманландкой. Даже отец еле-еле говорил на их языке. Вообще, родители переехали, потому что совсем потерялись в новой жизни.
Алена раздавила окурок в керамической пепельнице, уже почти переполненной.
– Я с ними вижусь два раза в год, – добавила она. – Они с Колей не в ладах. И раньше не ладили, а теперь еще хуже.
Арт почувствовал, что Алена не хочет говорить о родителях, и сменил тему.
– А еще у меня есть сводный братишка, – сказал он. – Когда мама умерла, отец сначала целый год ходил, как лунатик. За домом следила нянька с проживанием. А потом я ему на Новый год подарил абонемент в спортзал. И соврал нарочно, что деньги уже не вернут.
– Темка, хитрющий какой!
– Ну, хитрющий не хитрющий, а в спортзале он познакомился с одной женщиной с Украины. Она раньше в школе физру преподавала. На пятнадцать лет его моложе. Разведенная, работала там в спортзале тренером. Нормальная тетка, только говорить особо не о чем. Но она отцу так помогла. И Милю очень любит.
– Ой, Темка, слава Богу. Бывает же.
– Да, и братишка – хороший парень. И, представь себе, мачеха моя чем-то на тебя похожа. Ноги, грудь. Ну, там все остальное…
– Твоя мама-покойница была худенькая, – сказала Алена. – Я ей даже прозвище придумала: инженю. Она меня, по-моему, не очень любила.
– А ты знаешь, как она тебя называла? – спросил Арт, осклабившись.
– Да уж могу себе представить. Какое-нибудь слово нехорошее.
– Не то чтобы нехорошее. «Член партии». Она говорила, что ты похожа на советскую девушку, штурмующую партийную карьеру.
– Она, наверное, не в восторге была, что я не еврейка?
– Нет, не в этом дело. Она ведь сама наполовину русская.
– Но ведь жена у тебя еврейка, правда?
Арт не ответил. Он встал с постели, уже в трусах, но все еще без рубашки.
– У тебя что-нибудь есть из еды? – спросил он.
– Только местные яблоки.
Арт откусил половину некрупного бледно-желтого яблока.
– У этих эстонских яблок какой-то особенный аромат. Не знаю точно, как его описать, – сказал Арт. – Да, ты мне так и не объяснила, как вы стали циркачами, – добавил он, громко хрустя яблоком.
– Если бы ты только знал, сколько наших бывших однокурсников не работают инженерами-лесотехниками…
– Я не работаю – это раз. Ты не работаешь – это два-с. И Коля тоже не работает.
– Очень остроумно. Подними, пожалуйста, мои вещи.
Арт поднял юбку и блузку, валявшиеся на полу с его стороны. Потом надел рубашку. Алена подошла и села рядом на край постели.
– В конце девяносто первого Колин отец в одночасье умер от инсульта. Будто знал, что ему не удержаться. Я тогда сидела дома с Сашенькой. Коля учился в аспирантуре, ни хрена не делал – знаешь, под папиным крылом. Ну вот, все вдруг обвалилось, и надо было как-то жить. Коля чего только не делал, и пиво чешское продавал, и костюмы тренировочные из Китая. А пил все больше.
– Ну, ты же знаешь, лучше ничего не становится, – сказал Арт, сам до конца не понимая, что имеет в виду.
– Да, почти ничего, – сказала Алена. – Ну вот, пять лет назад у нас уже Рая была. А Коля всегда…
– Значит, у вас дочка? – перебил Арт.
– Случайность. Счастливая случайность, – у Алены задрожали губы. Она взглянула на Арта с мольбой, будто говоря: «Все могло быть иначе. Ты же знаешь!»
Она с силой откинула золотистые пряди с лица и продолжала рассказ.
– Коля всегда бредил цирком.
– Вот как? Не знал.
– Это было его любимое развлечение. Я его не могла затащить ни на балет, ни в театр. А в цирк – в любое время. Он в детстве хотел в цирковое училище поступать, но ему отец запретил. У Коли всегда были друзья из этой среды. Он с ними тусовался. Даже клоуном одевался на вечеринках.
– А теперь он настоящий клоун? – спросил Арт.
– Ну, не знаю, настоящий или нет. Мы сколотили летнюю труппу. Дрессировщики все еще работают в большом цирке. Почти все остальные этим занимаются только летом. Самая большая проблема – животные, – вздохнула Алена. – Мы гастролируем с июня по сентябрь. Называется St. Petersburg Traveling Circus, но это только звучит громко. По сути, мы выезжаем лишь в соседние губернии и в Прибалтику. Один раз были в Польше. Я занимаюсь всеми гастролями, рекламой и финансами. В прошлом году ездили по Литве. Этим летом – Эстония и еще по соседству в Латвии. Каждую неделю новое место. Вот такая жизнь. Меня от этого тошнит, но что делать.
– Но Курессааре – приятный городок.
– Да уж, развлечение для деревенских мальчиков и девочек. В большие города мы и не заезжаем.
Арт взглянул на часы.
– Уже почти одиннадцать. Мне пора. Еще надо выписаться и на паром успеть.
Он поднял с пола джинсы и исчез в ванной. Там обтерся мокрым полотенцем, потом привел себя в порядок.
– Жена у тебя приятная, миловидная, – сказала Алена. Видно было, что эти слова дались ей нелегко.
– Спасибо.
– А детей почему нет? – спросила Алена.
– Почему нет? – переспросил Арт. – Бог не дал, вот почему. – Он хотел рассказать Алене, что Айлин ждет ребенка, но сдержался. Вместо этого он спросил, будто шаря голосом в потемках: – А где твои сейчас?
– Саша в городе, работает курьером в рекламном агентстве. А Раечка с Колиной мамой на даче.
– У Коли еще дача барская осталась? Неплохо, – сказал Арт.
– Осталась, только денег нет на ремонт. Крыша подтекает. Сад совсем зарос. Царство малины…
Пора было идти. Они молча стояли, обнявшись, у открытого платяного шкафа. Зеркало с червоточинками смерти по краям отражало неубранную постель, обложку русского журнала мод, бюстгальтер на стуле, острокрылый силуэт черепичной крыши в марлевом отверстии окна.
– Ты Коле скажешь? – спросил Арт.
– Нет, – ответила Алена. – И ты жене не говори. Честность тут ни при чем.
Пересекая городскую площадь по пути обратно в гостиницу, Арт уносил с собой Алену – ее аромат, отпечатки ее пальцев на губах.
Арт не видел Айлин такой счастливой с тех пор, как на УЗИ они услышали сердцебиение новой жизни. Всю дорогу на переправу она без устали говорила об антикварной лавке, о том, как нашла на бабушкиной улице бывший молельный дом.
– Представляешь, Арти, у хозяина антикварной лавки были старые карты, планы. Я ему сказала, что знаю только название улицы, где буббе Лия жила в детстве. Он со мной полчаса провозился, все нарисовал на моей карте. Такой симпатичный человек.
– Ты дом нашла?
– Нет, сам дом – нет. Это на самом деле не улица, а проулок, всего в нескольких кварталах от площади. Я ходила взад-вперед. Все пыталась вообразить, в каком из домов они жили. Антиквар мне показал, как найти старый молельный дом и аптеку. Аптека в другой части города. Я тебе на пароме фотографии покажу. И видео самой улицы.
– Не жалеешь, что приехала?
– Да что ты, конечно нет. У меня такое чувство, что мне открылось прошлое… А папа как обрадуется!
Арт кивал в такт словам жены и все думал, что надо ей сразу во всем признаться. «Это безумие, – одергивал он сам себя, – просто безумие. Веди себе машину да помалкивай».
На пароме, оставив красный «опель» в трюме, они поднялись на верхнюю палубу и стояли у перил на корме, ощущая дизельный привкус в морском воздухе. Айлин показала ему видео – улочку, вымощенную серым и красноватым булыжником, сутулые домики с замшелыми крышами. Потом она вынула из рюкзака пожелтевшую от времени картонную коробку с картой острова и словом SAAREMAA на крышке и достала из нее три фотографии в бумажных паспарту, будто вырезанные из семейного альбома.
– Возьми, пожалуйста, – сказала она Арту. – И всмотрись в эти лица. Они такие настоящие.
На одной фотографии был православный священник с семейством, запечатленный на фоне двухэтажного деревянного особнячка. На второй – четыре женщины средних лет, в длинных двойных юбках и вышитых жилетках, стоящие перед торговыми рядами и щурящиеся в объектив. На третьей Арт увидел высоченного рыбака, похожего на тех, что курили и скупо переговаривались на пароме по пути на остров. От пожелтевшей бумаги исходило теплое сияние, и Арт инстинктивно прикоснулся к лицам, которые рассматривал на фотоснимке.
– Они все жили на Сааремаа, когда буббе Лия была девочкой. Я их выбрала из сундука, набитого старыми фотографиями.
– Айлз, я должен тебе кое-что рассказать. Я встретил старинного друга на острове. Старинную подругу.
– Кого? – спросила Айлин, еще ничего не подозревая.
– Ее зовут Алена Юнус. Мы вместе учились в Ленинграде. Это она нас провела на цирковое представление.