Уже к началу второй недели другие участники семинара воспринимали Ланса и Тэмми как влюбленную пару. А они сами? После завтрака, перед утренним семинаром, они взбирались по тропе к горному лугу – изумрудному овалу, заросшему васильками. Там они вели пространные разговоры о стихах и о своих семьях. Тэмми пересказывала слова песен о потерявших надежду и любовь, тех старинных песен южан, которые порой напевала ее мать под гитару, предчувствуя приближение запоя. Он вспоминал о детстве в Кливленде – «великое» озеро Эри, отцовскую аптеку, конкурс штата Огайо по правописанию, выигранный им в шестом классе. А еще они дурачились, изображая других поэтов в семинаре и наперебой цитируя усталые афоризмы Уолтера Крафта. До поступления в университет Тэмми всего один раз выезжала за пределы своей родной Вирджинии и никогда не была в Европе, и Ланс рассказывал ей о семестре, проведенном в Оксфорде, о путешествиях в Париж, Рим и Барселону. Они ели за одним столом в кафетерии, а после ланча сдвигали вместе два тяжеленных кресла и усаживались рядом, сочиняя стихи. На лужайке Ланс учил Тэмми искусству ловли нахлыстом, которым овладел в Дартмуте и очень гордился, а потом они вместе ловили радужную форель в близлежащей речушке. Они показывали друг другу все свои новые стихи еще до того, как делать ксерокопии для других студентов. Ланс морализировал в своих стихах, рассуждая об истории и политике, обычно от первого лица, и даже тогда его стихи были написаны безупречно, подобно швейцарским карманным часам: открываешь золотую крышку и смотришь на филигранный циферблат, забывая о том, что это прибор для узнавания времени. «Как красиво!» – обычно восклицала Тэмми после чтения его стихов. А после прочтения ее текстов Ланс обычно говорил: «Невероятно!» Он особенно восторгался ее любовной лирикой, обнаженностью, сказочностью сюжетов, несчастливыми концовками.
Ланс навсегда запомнил тот туманный вечер, когда они с Тэмми ходили смотреть «Сон в летнюю ночь» в постановке студентов-драматургов. Они три часа просидели в душной часовне, и им страшно хотелось скорее выйти на свежий воздух. Было полнолуние. Когда они спускались под гору по узкой, сиявшей мельхиоровым блеском дороге, Ланс дотронулся до ее ладони, а потом взял за руку. Тэмми повернулась к нему и таинственно улыбнулась. За поворотом была развилка, глинистая тропинка ускользала куда-то в траву и темень.
– Свернем? – спросил он Тэмми.
– Да, – прошептала она.
Луна спряталась за вершину горы, и во тьме они двигались, как лунатики, в сторону горизонта, где виднелись абрисы стогов. Колючая мокрая стерня царапала щиколотки. Ланс остановился, обнял Тэмми левой рукой, потом с силой притянул к себе так, что их тела сомкнулись.
– А что скажет твоя подружка? – прошептала Тэмми.
– Я не могу без тебя, Тэмми.
Они принялись целоваться так рьяно, что Ланс до сих пор помнил вкус этих поцелуев на губах, хотя столько лет прошло. Они простояли целый час, целуясь под потемневшим ликом летнего ночного неба. Теперь уже его руки были под ее юбкой, и краями ладоней он чувствовал округлости и углубления ее тела. Всего в нескольких шагах от них во тьме тонул стог сена.
После того как они поднялись и отряхнули метелки и стебельки сухой травы, Тэмми позвала его:
– Дрю?
– Что?
– Это нехорошо, – громко сказала она.
– Что нехорошо?
– Так нельзя. Нехорошо обманывать.
– Да, ты права, ты права. Я скажу Джилл.
– Когда?
– Скажу ей все, когда она приедет в гости.
– Почему не раньше?
– Ну не по телефону же! – ответил он с упреком.
После этой ночи и стога сена Ланс почему-то подумал, что Тэмми отдалится от него, но этого не случилось. Они продолжали по утрам взбираться на горный луг и продолжали сочинять стихи, сидя рядом на зеленой лужайке кампуса. И они по-прежнему доверяли друг другу черновики своих новоиспеченных стихов. До окончания летнего семинара оставалось две недели, и Тэмми больше не заводила с Лансом разговоров о его подружке Джилл. И несмотря на недоговоренность их любви и некоторую недосказанность страсти, они оставались неразлучными.
В середине июля, под самый конец программы, Джилл приехала повидаться с Лансом. В писательской школе уже много десятилетий существовала традиция устраивать летние фестивали-праздники, во время которых участники семинаров читали свои новые вещи, сочиненные за время летней программы. Поэты читали другим поэтам, прозаики – прозаикам. А драматурги ставили одноактные пьесы и сами играли в них.
Джилл собиралась вместе с Лансом быть на чтениях, а сразу после фестиваля у них была запланирована поездка на машине в Монреаль и Квебек-Сити. Джилл и Ланс были вместе еще с середины третьего курса в Дартмуте. Вначале Ланс не понимал, почему она так хотела близости с ним. Джилл посещала вечера студенческого поэтического кружка, которым Ланс руководил, заучивала его стихи наизусть, общалась с его друзьями. Джилл была стройная и сероглазая, потомственная американка бостонских голубых кровей. Ее дед, отец и старший брат были адвокатами, специалистами по морскому праву. У Джилл дома, когда они приезжали в Бостон из Нью-Гэмпшира навестить ее родителей, Ланс чувствовал себя не в своей тарелке. Но при этом к окончанию университета их общие друзья почти не сомневались в неизбежности помолвки. Осенью Ланс должен был начать магистерскую программу по литературному мастерству в Браунском университете, а Джилл предпочла Гарвардский юридический факультет Йельскому, считавшемуся самым престижным в стране, только чтобы быть рядом с Лансом…
Джилл приехала после ланча, когда он лег вздремнуть. Она вошла в его комнату-мансарду, одетая в бежевые брючки с плетеным ремешком и белую блузку. Решимость, если не сказать непримиримость духа, ощущалась в ее пружинистой походке, чуть поджатых тонких губах, пепельных волосах, стянутых кожаным обручем.
– Ну, показывай, что ты там насочинял, – приказала она с нежностью, уже после того как рассказала ему о поисках квартиры на осень.
Ланс указал головой на стопку бумаг на столе у окна. Джилл быстро прочитала два стихотворения, лежащих в самом верху стопки.
– Раньше ты никогда не писал о деревьях и бабочках, – сказала она, садясь на его скрипучую кровать.
– Ты перекусила? – спросил Ланс.
– Остановилась по пути в бутербродной, как только съехала с хайвея.
– Хочешь, я покажу тебе окрестности?
– Конечно, хочу! Но попозже, – сказала она, целуя его в щеку. – Сначала я хочу пойти пробежаться и принять душ.
Стоя за полуоткрытой дверью гардероба, Джилл переоделась в футболку и спортивные короткие рейтузы. Перед тем как уйти, она опять поцеловала его – в шею и в затылок.
– Вернусь примерно через полчаса. Я люблю тебя.
Не прошло и пяти минут, как постучалась Тэмми.
– У меня тут новое стихотворение. Посмотришь?
– Конечно, посмотрю, – ответил Ланс натужно-развязным голосом. Он еще раньше сказал Тэмми, что Джилл приедет во второй половине дня. И что он уже некоторое время подготавливал Джилл, рассказывал ей про стихи Тэмми и про их дружбу. А вот про ночной стог сена пока не решился сказать, но непременно скажет при встрече.
Тэмми стояла перед ним босиком, в рубашке с закатанными рукавами и длинной свободной юбке, сквозь которую просвечивала белизна ног.
– Вот, взгляни, – сказала она, отдавая ему две рукописные страницы, заполненные пятистрочными строфами. – Немножко длинновато получилось. И я попробовала более сложную рифмовку.
Ланс, все еще сидя на своей кровати, положил страницы со стихами на колени. Тэмми стояла у окна, покачиваясь и что-то напевая. Он закончил читать стихи.
– Замечательно, Тэмми. Просто замечательно! – сказал Ланс. – И полурифмы прекрасные! Не рифмы, а миражи.
– Тебе правда нравится? – Тэмми подошла к кровати и села рядом с ним, подложив под себя ноги.
– Да. Еще как!
– Что ты будешь читать завтра? – спросила она.
– Джилл приехала, Тэмми, – сказал Ланс, не глядя на нее.
– А где она сейчас?
– Пошла на пробежку.
– Ты ей сказал?
– Нет еще.
– Скажешь?
– Конечно, скажу. Попозже, сегодня. Мне кажется, тебе лучше сейчас уйти, Тэмми.
– Хорошо.
И тут, словно в фильмах, где режиссеры будто бы случайно убивают своих героев кинжалом в спину, дверь открылась и в комнату вошла Джилл.
– Ой, Джилл, – Ланс встал с кровати. – Познакомься, это моя подруга Тэмми Лагранж. Поэтесса, о которой я тебе рассказывал.
Он встал посередине комнаты, между дверью и кроватью.
– Очень приятно, – сказала Джилл ледяным голосом. – А как ты собираешься представить меня, Эндрю? Как твою подругу Джилл Лоример, бегунью, о которой ты раньше ей рассказывал? Вот как у нас все замечательно. Трое друзей собрались попить чайку и почитать стихи.
Красные пятна пошли по шее и лицу Джилл, и без того потному и порозовевшему после бега.
– Джилл, ну зачем ты так? – сказал Ланс выразительно, не глядя ни на нее, ни на Тэмми.
– Зачем? А вот зачем. Ты что же, думаешь, я не знаю, что здесь происходит? Ты правда считаешь, что я столь наивна?
– Нет, вы не знаете… – в разговор вмешалась Тэмми, но Джилл прервала ее.
– Дай мне закончить! – сказала она, сжимая кулаки. – Ты, может, думаешь, что мужчины за тобой бегают потому, что ты сочиняешь стихи о барашках, резвящихся на лугу, о пьяных красномордых фермерах и о том, как ты в четырнадцать лет потеряла невинность в темной конюшне? Ты что, действительно думаешь, что мужчины бегают за тобой потому, что им нравятся твои стихи? Нет, не поэтому. Им нравится твоя…
– Джилл! – закричал Ланс. – Довольно.
У Тэмми дрожали губы, когда она шла к двери. Она взялась за ручку и обернулась к Джилл:
– Ты права, мне действительно очень нравится Дрю. Но Дрю… Дрю хотел, чтобы мы были просто друзьями. И ничего более. Он хороший, твой Дрю. Держись за него, не отпускай.
Тэмми выбежала из комнаты.
Ланс провел остаток дня, увещевая Джилл. Сначала они долго говорили у него в комнате. Потом он повез ее поужинать в соседний городок.