Доктор Клиффтон торжествующе кричит и привлекает к себе миссис Клиффтон. Она смеется и двигает в воздухе руками, словно может плавать сквозь ноты. Она сияет и целует его прямо в губы.
Майлз кидается к Джорджу и, не придумав ничего лучше, кулаком бьет его по руке. Уилл издает крик радости, я поворачиваюсь к нему, и он хватает меня и поднимает, празднуя победу. Я ощущаю тепло его рук на талии, искры на кончиках пальцев там, где они касаются его кожи.
– Как вы это сделали? – спрашивает он, опуская меня. Миллион маленьких пузырьков искрится у меня в животе.
– Это Джордж, – говорит доктор Клиффтон, кружа миссис Клиффтон и притягивая ее обратно к себе под крещендо музыки. Складки ее юбки разворачиваются как аккордеон. – Что составляет самую известную музыку, песни, которые вдохновляли поэтов и деятелей искусства с начала времен? – Доктор Клиффтон выглядит на многие годы моложе, чем вчера за ужином.
Музыка начинает шептать и исчезает. Но даже в тишине воздух вокруг нас словно изменился.
– Я дам подсказку, – говорит доктор Клиффтон. – Сбежала музыка: я проснулся или сплю?
Я даже не раздумываю:
– Это Китс, «Ода соловью».
«Китс, – думаю с острым уколом разочарования, – не Шекспир».
Но трудно ощущать что-то кроме радости, когда Джордж разжимает ладонь и показывает соловьиное перо, шелковистое и красновато-коричневое, – обещание музыки, теперь лежащее в его руке.
Мы празднуем событие почти час. Женевьева пританцовывает, входя в комнату со стаканами пунша и сэндвичами с яичным салатом. Потом все вместе сидим в библиотеке, пьем искристый пунш и музыку, словно это нектар.
Доктор Клиффтон делает несколько звонков, чтобы узнать, можно ли заказать большое количество соловьиных перьев.
– Да, соловьиных, – повторяет он, четко выговаривая и прижимая рот к телефонной трубке. Он колеблется. – Ларкин? Я бы предпочел работать с кем-то другим. Ничего подпольного. Все официально, пожалуйста.
Миссис Клиффтон поворачивается ко мне и Женевьеве.
– Нам нужно устроить вечеринку, – говорит она, сцепляя руки вместе. – Мы могли бы всех удивить. Проведем ее одновременно с Турниром побратимов, чтобы никто ничего не заподозрил.
Доктор Клиффтон закрывает трубку ладонью.
– Это даст нам время приготовить достаточно вариантов, чтобы люди могли их получить в тот же вечер, а не ждать.
Миссис Клиффтон находит блокнот и начинает составлять список.
Доктор Клиффтон и Женевьева проводят остаток дня, перемалывая оставшиеся перья, и в конце Джордж вознагражден двумя маленькими мешочками полуночного цвета, отделанными серебряными нитями.
– Ты знаешь, куда нам нужно пойти, не так ли? – спрашивает он меня. Мы надеваем пальто и выскальзываем за дверь.
– Скоро вернемся, – говорю я миссис Клиффтон.
– Возвратитесь домой до темноты, – просит она. Уилл не поднимает глаз.
Мы с Джорджем идем больше километра до дома Беас. Стучим в дверь, на которой висит венок из самшита с ленточками.
– Вы оба выглядите как кошки, проглотившие канарейку, – говорит Беас, глядя на нас, прищурившись, когда открывает дверь.
Джордж вытягивает руку. Мешочек сидит у него в ладони как яйцо малиновки в гнезде.
Ее рот широко открывается. Брови дрогнули от первых искорок надежды.
– Тш-ш-ш. – Он подносит палец к губам. – Не говори пока никому об этом ни слова. Но… у тебя рядом случайно нет скрипки?
Глаза Беас превращаются в звезды. Она приносит скрипку и ведет нас на улицу. Мы идем в глубину мягкой тишины леса и садимся на покрытые мхом камни рядом с ручьем. Беас закрывает глаза, когда Джордж посыпает ее скрипку только что растертыми вариантами.
А потом она подносит смычок к струнам и по памяти играет нам самую красивую мелодию, какую слышали мои уши.
Глава 37
16 декабря 1942 года
Птица: сойка
Обнаружив погибшего сородича, сойки собираются вместе и тревожно кричат.
Они не оставляют тела два дня, даже чтобы поесть. Вместо этого они сидят и несут вахту около умершего.
Прямо перед рассветом я убираю истерзанную мышку под воротник пальто и с помощью Бурь бегу по железнодорожным путям, пока не добираюсь до окраины Шеффилда. Когда солнце начинает подниматься, запрыгиваю в поезд и два часа еду домой.
– Я мог бы отправить Спокойствие на Рынок как новое начало для тревожных людей или наркоманов, – объясняю Финеасу позже тем утром. – Радость – чтобы справиться с разбитым сердцем. Храбрость – которую можно ввести как инъекцию в руку.
Мы сидим вместе на крыльце, едим яичницу. Я укутываю ноги Финеаса одеялом и кормлю мою замученную мышку кусочком сыра.
– И думаешь, что можешь проделать то же самое и с людьми?
Я сглатываю.
– Да. – Зубки мышки ухватили меня за палец достаточно сильно, чтобы показалась крошечная капелька крови. Я сжимаю пальцы вместе, чтобы остановить ее, в то время как Финеас поджимает свои серые губы.
– Ты жулик. Напоминаешь мне меня в молодости. – И он заливается лающим смехом, который переходит в приступ кашля. Его позвоночник глухо бьется о спинку стула. – Просто не забывай о Камне, – напоминает он мне. – Муж Джульет все так же не отвечает тебе?
Я качаю головой.
– Возможно, тебе нужно нанести еще один визит в Гарднер.
Я киваю, вертя в пальцах флакончик со Спокойствием Валы.
– Теперь, признаюсь, черед самой сложной части, – говорю. – Найти человека… на котором можно экспериментировать. – Это поворотный момент, острие ножа. Я думаю о мышиных телах, которые собрались грудами за месяцы моих провалившихся попыток.
Финеас делает кивок головой в сторону нашей угрюмой служанки в соседней комнате, которая отскребывает пятна с украденного серебра.
– Не думаю, что кто-то ее хватится, – говорит он, зажигая сигару.
Я встаю, отталкиваю тихий голосок в голове, который умоляет прислушаться к разуму и сдержаться. Я заталкиваю его подальше, пока не перестаю слышать.
– Лоретт! – зову, взяв хлороформ Ларкина из кабинета. – Можешь помочь мне кое с чем в подвале?
Глава 38
4 февраля 1943 года
Китс. Китс – для музыки.
А Фрейд – для зубов.
Комкаю список, который сделала об исчезнувших семи годах Шекспира, о том, что он искал что-то ценное, был болен или сбегал от наказания за незаконную охоту. Но не могу заставить себя совсем убрать мамину книгу. Мне нравятся страницы, покрытые моим и ее почерком, словно наши слова держатся за руки.
– Айла! – миссис Клиффтон зовет меня на кухню.
– Чаю? – спрашивает она.
Я киваю, потирая руки.
– Не вскипятишь воды нам, пожалуйста?
У Женевьевы выходной, но она оставила огромный горшок с тушеным мясом томиться на печи. Миссис Клиффтон подносит поварешку к губам, потом просматривает набор специй. Из ее пучка выглядывает цветущая ветка розмарина.
– Айла, как тебе Майлз в последнее время? – спрашивает она, пока я зажигаю огонь под чайником.
– Лучше, – отвечаю я. – Хотя трудно быть уверенной.
– Кажется, все успокоилось, – задумчиво соглашается миссис Клиффтон. – Знаешь, в чем было дело в школе? Он не хотел мне рассказывать.
Я ковыряю ноготь на большом пальце.
– Дело в маме, в том, что люди говорят о ней.
Миссис Клиффтон вздыхает.
– Так и думала. – Она ставит для нас две чашки. В окно я вижу, как Уилл исчезает в сарае в саду, а потом уходит вместе с инструментами. Мое старое любопытство загорается.
– Твоя мама не была идеальной, – говорит миссис Клиффтон, перебирая ряды чайных пакетиков, – но она сделала много чего хорошего здесь. – Ее пальцы смыкаются на белых нитках от двух пакетиков мятного чая. – Хочу, чтобы ты это знала.
– Думаю, вы единственный человек, который верит в это, – говорю. У меня в горле словно колючки застряли.
– Ты, наверное, никогда не знала, но это твоя мама свела меня с Малкольмом. – Миссис Клиффтон убирает чайник с плиты, когда он начинает свистеть. – Мы могли бы все равно оказаться вместе, но именно Джульет поняла, что у нас есть чувства друг к другу, и подтолкнула нас, чтобы это произошло. – Она улыбается. – Так что, думаю, без Джульет, вполне возможно, Уилл не появился бы на свет.
Я беру дымящуюся кружку из рук миссис Клиффтон. Колючки понемногу исчезают.
– И, полагаю, Малкольм тебе уже сказал? Твоя мама помогла создать первые варианты. Она нашла нам чертополох.
Я смотрю, как чай окрашивает воду.
Миссис Клиффтон снова помешивает в горшке. Ее волосы сияют, словно отражают сковородки, висящие радугой меди позади нее.
– Знаю, что некоторые считают ее Катализатором, – прямо говорю. – А вы?
Миссис Клиффтон не оборачивается. Она просто продолжает мешать, так долго, что я сомневаюсь, слышала ли она меня.
– Считаю, Джульет была одним из Катализаторов, – наконец говорит она. – Не думаю, что у этого слова всегда должно быть плохое значение.
Я молчу. Пар поднимается от кружки.
Когда миссис Клиффтон поворачивается ко мне, ее глаза сияют.
– Я рада, что ты приехала в Стерлинг, Айла. Очень легко очернить человека, который больше не живет и не дышит рядом с тобой. – Она лезет в карман и ставит на стол стеклянный шар с жемчужным Внутренним взором. – Не говори Малкольму, что я дала тебе его до Совершеннолетия. Но Джульет была мне дорогой, милой подругой. Она была хорошей матерью. – Миссис Клиффтон подталкивает ко мне Внутренний взор. – И я хочу, чтобы такой ты ее и помнила.
Я храню столько секретов.
Так много тайн между всеми нами в действительности: больших и маленьких, глупых и значительных, сплетающихся вместе в нечто, что, хочу верить, является страховочной сеткой. Но при другом освещении она кажется паутиной.
Каждый день скрываю от Уилла свои чувства.