Стивен, я всегда буду любить тебя.
Там, в возрожденных тенях ее дома, у меня появляется внезапная мысль. Открываю сумку и достаю флакон с Внутренним взором, который дала мне миссис Клиффтон. Набираю чуть-чуть на пальцы и прикасаюсь к векам.
«Стивен», – думаю.
Череда воспоминаний бурлит передо мной, коротких и чистых, как капельки воды, проливающиеся на мои веки и оставляющие круги. В одном из них мне девять, стою с молодой мамой, она смотрит на свое отражение в треснутом зеркале туалетного столика, нанося на щеки румяна, зовет «Стивен», а потом исправляется и кличет Майлза. Позже она в саду, у нее длинные спутанные волосы, усталые от бессонницы глаза, и она бегает за моим братом-малышом. Всего только пять таких памятных эпизодов, в которых она зовет Майлза чужим именем. И последнее воспоминание: она стоит у раковины, еле слышно разговаривая сама с собой, пока моет тарелки и наблюдает за кроваво-красным кардиналом за окном.
Я не приближаюсь к разгадке, кто такой Стивен. Но мне почти все равно.
Потому что могу видеть ее.
От сильного холода пальцы теряют чувствительность, но, когда образы тают в темноте, наношу еще чуточку Внутреннего взора на веки. «Лягушки и рыба», – думаю и возвращаю себя в наш сад. Мама смеется пасмурным утром, кольцо блестит у нее на пальце, а кожа светится как созревший персик. Хочу остаться и видеть ее такой, пытаюсь удержать это воспоминание, пока слезы не смывают Внутренний взор.
Вытираю глаза, ветер шелестит страницами книги, все еще открытой на моих коленях, останавливаясь на том стихотворении, которое мы обе отметили. Продолжала ли она делать эти пометки и после того, как покинула Стерлинг? Оставалась ли бодрствовать до поздней ночи, обводя эти абзацы, когда тайна все еще преследовала ее, как и вина, и мысли, почему она одна-единственная освободилась?
Чем глубже любим мы, тем чаще страсть таю,
И крепнет с каждым днем привязанность немая;
Но людям прокричать, что нежит грудь твою,
Способна только чернь холодная, слепая.
Лишь на заре любви я звал тебя порой
К душистым цветникам весенних песнопений,
В томительной ночи, насыщенной грозой,
Все реже говорит любви призывный гений.
Так падает напев средь знойной темноты
У любящей леса, грустящей Филомелы,
Когда гудят в роях бессонные кусты
И всюду аромат свои вонзает стрелы.
…Да, как она молчит, – молчать хочу и я,
Боясь, что досадит тебе любовь моя[7].
Высовываю руки из тепла рукавов, где я их прятала от холода. Сердце слегка поднимается вместе с кучкой засохших листьев у ног. Они кружатся и взлетают, а ветер дает им новую жизнь. Потому что внезапно вижу то, что пропустила. Самое важное из всего этого.
«Филомела», – думаю. Конечно.
Бегу прямо к дому Беас и нажимаю на дверной звонок. Увидев меня, миссис Фогг кривится, но все же зовет:
– Беатрис, пришла та Айла Куинн из школы.
Беас отводит меня в свою комнату, заваленную открытками, конвертами от грампластинок, заколками и стеклянными коробками, а на стене висит постер с изображением женщины в корсете, играющей на скрипке. Ее книжная полка полна сборников поэзии, футляр от скрипки стоит в углу рядом с коллекцией смычков. Мы садимся на кровать, и я прячу замерзшие пальцы ног под одеяло.
– Филомела, – говорю Беас, открывая мамину книгу на коленях. – В поэме Шекспир написал о затихших песнях и музыке. Не понимаешь? Филомела! На латинском это соловей!
Вдруг у меня стучит в ушах. Моя теория всегда была только догадкой, но теперь у нее есть основание из чего-то большего. Вспышка чистой, возрожденной веры.
Она вскрикивает и сцепляет руки.
– Я так и знала. Была уверена, что ты напала на след!
Она достает две бутылки кока-колы, спрятанные под кроватью. Они шипят, когда мы их открываем и чокаемся.
Своим хрипловатым голосом она говорит:
– Так теперь тебе остается найти остальные. О! – она хлопает в ладоши. – Позволь мне помочь!
Я чокаюсь с ней содовой.
– За нас, Беас. Давай разделять и властвовать.
В четверг на уроке, когда Дигби отворачивается, она передает мне записку.
ВАРИАНТЫ ПОКРЫВАЛА:
Следы дождя с лица мне осушая[8].
В пятницу передаю ей свою записку.
гипноз
Врач: Видите, ее глаза открыты.
Дама: Да, но ее зрение закрыто.
«Макбет»
Ее глаза расширяются, и она поднимает большие пальцы вверх.
– Завтра принеси все, что смогла найти, – говорю.
– О чем вы обе там шепчетесь? – спрашивает Джордж, отрывая взгляд от микроскопа.
– О мальчиках, – отвечаю.
– О Марго Темплтон, – говорит Беас одновременно со мной и показывает ему язык.
В субботу утром, когда раздается звонок Беас, я добегаю до двери раньше Женевьевы.
– Начнем сначала, – говорю, отводя ее в мою комнату. – Тебе нужна одна из них.
Мы усаживаемся на пол, окруженные книгами, бумагой и ручками, и я даю ей одно из творений Женевьевы, посыпанное корицей и сахаром.
– Грязевая бомба.
Взамен она отдает свой блокнот.
– Вот все, что я нашла в сонетах.
Беру ее список и начинаю сравнивать со своим.
– А ты? – спрашивает она, кусая пончик, покрытый корицей и сахаром.
Тепло и надежда напитывают меня с каждой строкой ее находок, которые я добавляю к своему списку.
– Я искала две вещи, на которых споткнулась раньше, – говорю ей.
– Правильно. Зуб Фрейда. Ты знала, что есть что-то о змеином зубе в абзаце о снах в «Макбете»? – спрашивает она. Беас закрывает глаза и откусывает еще кусочек. – И знаешь, что я украду Женевьеву из-за вот этих вкусностей?
– Я нашла кое-что лучше для снов и зубов в «Ромео и Джульетте», – говорю.
В таком-то вот параде, по ночам,
Царица Мэб в мозгу влюбленных мчится, —
Любовные тогда им снятся сны;
Иль скачет по коленям царедворцев —
И грезятся им низкие поклоны;
Иль у судьи по пальцам – и ему
Приснятся взятки; иль по губкам дам —
И грезятся тогда им поцелуи[9].
Здесь описывается фея-повитуха, которая ездит в карете из лесного ореха, – говорю я.
– Зубная фея? – улыбается Беас.
– И помнишь, когда доктор Клиффтон сказал, что «затяни звезды облаками» было чересчур притянуто мной для Исчезновений звезд?
– Потому что мы все еще могли видеть луну.
Киваю и показываю свой список, где я это вычеркнула. Вместо этого пишу с триумфом.
Звезды, спрячьте ваши огни.
«Макбет»
Потом кидаю свою ручку на покрывало, а Беас просматривает страницу за страницей мои записи, и ее глаза становятся огромными. Мой пульс начинает учащаться.
– Они здесь, – говорит она, – они все здесь.
ИСЧЕЗНОВЕНИЯ:
запахи
Ты лишишься своего прежнего запаха.
«Как вам это понравится».
Глаза без чувства,
Чувство без зрения,
Уши без рук или глаз,
Нюх без всего.
«Гамлет»
отражения
Глаз себя увидеть может,
Лишь отразившись в чем-нибудь другом[10].
«Юлий Цезарь»
Два зеркала, в которых
Она видела себя тысячу раз,
Больше ничего не отражают.
«Венера и Адонис»
сны
Не может даже сниться.
«Все хорошо, что хорошо кончается»
цвета
Бирон:
Под дождь не выйдут ваши дамы из опаски,
Что смоет он с их лиц все краски.
«Бесплодные усилия любви»
звезды
Затяни звезды облаками.
«Сон в летнюю ночь»
Звезды, спрячьте ваши огни.
«Макбет»
музыка
Попросите музыку затихнуть.
«Генрих VIII»
ВАРИАНТЫ:
сон
О, вижу я, что у тебя была
Царица Мэб, волшебниц повитуха.
Она совсем малютка: вся она
Не более агатового камня
(зубная фея?)
У старшины на пальце; разъезжает
На атомах, запряженных гуськом,
В своем возке воздушном, по носам
Людей, что спят[11].
«Ромео и Джульетта»
угольки
И твоя кровь станет теплой, когда тебе будет холодно.
«Сонет 2»
аромат
У меня нос заложен, душа моя, ничего не чувствую; так тяжело!
…
Приложите к сердцу припарку из Carduus benedictus (священный чертополох?) – превосходное средство от стеснения в груди.[12]
«Много шума из ничего»
мерцания
Не все, что сияет, золото.
«Венецианский купец»
гипноз
Врач: Видите, ее глаза открыты.
Дама: Да, но ее зрение закрыто.
«Макбет»
зеркало
Когда слова мои еще имеют
Какой-нибудь вес в Англии, вели
Мне зеркало тотчас же принести:
Хочу взглянуть – какое у меня
Лицо теперь, утративши свой титул
Величества[13].
«Жизнь и смерть Ричарда II»
Когда луна свой образ серебристый
На лоне вод зеркальных отразит.