– Она не двигается, – говорю нетерпеливо. – К тому же школьная поможет мне представить, что я здесь на Турнире. – Потом тороплюсь назад, к дальним шкафам в библиотеке, и появляюсь, только когда машина Клиффтонов уезжает вместе с Уиллом.
Я строю больше планов, пока кидаю звезды в цель.
– Майлз сводит меня с ума, – говорю я Беас назавтра, а потом, на другой день, то же самое – Джорджу. – Ничего, если я поужинаю у вас?
Каждый вечер я возвращаюсь домой и направляюсь прямиком в свою комнату, так что практически не вижу Уилла в течение пяти дней.
Укрываюсь одеялом с головой и чувствую себя совершенно измотанной. Осознаю со страхом, что долго так продолжаться не может.
Разрешение проблемы Проклятия достигло теперь критического уровня. Это насущней, чем даже Турнир, который состоится меньше чем через неделю. Я бросаю звезды в школьную мишень, пока руки не начинают гореть, потом беру Майлза в город и прошу мистера Фитцпатрика заказать для меня новую биографию Шекспира: самую подробную из тех, что можно найти. Знаю, не стоит надеяться на то, что доктор Клиффтон быстро решит проблему с Исчезновениями голоса. Он не потратил годы в подготовке к нему, как было, когда исчезла музыка. Так что каждый вечер я наспех делаю домашнее задание, а потом засыпаю под утро с маминым томиком Шекспира, открытым на коленях.
Я так устала от этого режима, что за три дня до Турнира засыпаю посреди лабораторного занятия доктора Дигби, и Беас приходится толкнуть меня локтем, чтобы разбудить.
Открываю глаза и замечаю цитату, которую она написала на колене.
Любовь – это уголек, который нужно охладить.
Иначе при страданиях он подожжет сердце.
– Нравится? – спрашивает Беас, когда замечает, что я смотрю на надпись. – Я это написала частично в твою честь.
Я почти давлюсь, думая, что она каким-то образом угадала насчет Уилла, пока не узнаю слова. Они не о моем Уилле. Они Шекспира. Я сажусь и опускаю подбородок на руки.
– Так легче? – спрашиваю с надеждой, показывая на ее колено. – Забыть Тома?
– Нет, – коротко отвечает Беас и прикрывает написанные слова юбкой, – не легче.
Потом она пинает меня под столом:
– Найдешь что-нибудь, чтобы привязать Шекспира к этому? – спрашивает она.
Я вытаскиваю листок блокнота.
Клавдио: Молчание – лучший герольд радости…
Беатриче: Говори, сестрица; а если не можешь, так закрой ему рот поцелуем – пусть и он молчит[20].
«Много шума из ничего»
У моей теории есть проблемы, зияющие дыры, которые нельзя объяснить, но просто знаю, что я на правильном пути. Чувствую это, как вибрирующая струна. Словно мама шепчет мне в ухо. И если наполню мысли Шекспиром, они не будут наполнены Уиллом – и, может быть, если пройдет достаточно времени, мои чувства потускнеют.
Но я ощущаю всплеск почти наркотической эйфории всякий раз, когда думаю о нем. Это почти как воздействие варианта: чистая, сияющая радость из флакона, возрастающая, даже когда пытаюсь ее вылить. Исписываю поля тетрадей словом lumoava, гадая, как Проклятие может притупить все чувства.
Но каким-то образом любовь все же обостряет их.
Я совершенно забыла об интервью с Дейзи из газеты, пока за день до Турнира не закончила последнюю тренировку с миссис Перси и не заскочила к Фитцпатрику, чтобы забрать заказанную мной биографию. Это еще один предлог отложить возвращение домой, где мне нужно помочь Клиффтонам приготовиться к вечеринке.
Мистер Фитцпатрик отдает мне книгу и кивает на витрину.
– Хочешь газету?
Я поворачиваюсь, и с первой страницы газетного листа на меня смотрит мое собственное лицо. Заголовок гласит «НОВАЯ ЖИТЕЛЬНИЦА ГОРОДА АЙЛА Куинн НАЦЕЛЕНА НА ЗВЕЗДЫ». На фотографии я бросаю одну из звезд прямо в снимок Элизы, размахивающей рапирой, словно мы готовимся к сражению.
Беру газету и по первому абзацу статьи могу определить, что она предлагает читателю драму маленького городка, историю, нацеленную на то, чтобы противопоставить нас друг другу, с явным подтекстом. Две девушки, которые хотят что-то доказать.
Неизменный фаворит против абсолютного новичка.
По фото видно, чью сторону приняла газета. Элиза стоит в мягком свете, который делает ее такой прекрасной, почти светящейся. На мне же слишком резкие тени, и я выгляжу так, словно вот-вот зарычу.
– Могли бы найти снимки и получше, – признает Фитцпатрик, озвучивая мои мысли. Я кладу газету назад так, чтобы скрыть фотографии, надеясь, что Уилл никогда не увидит ни одну из них. Когда Фитцпатрик отдает мне сдачу, шепчет:
– А я все равно поставил деньги на тебя.
– Спасибо, – говорю с удивлением, и от его слов в моих венах возрождается уверенность. – Придете на вечеринку Клиффтонов сегодня?
– Думаю, да. – Он протягивает мне через стойку биографию Шекспира.
– Я бы ее точно не пропустила, – говорю многозначительно. – Она будет из тех, что запоминаются.
Потом сжимаю книгу в руках и бегу домой.
Глава 46
5 марта 1943 года
Птицы замечают признаки бури раньше нас.
К тому моменту, когда мы только начинаем ощущать нависшую опасность, они уже улетели из гнезд и исчезли.
Я проскальзываю за стол в кафешке в переулке Коррандера, заполненной тем типом людей, которые слишком заняты поисками следующей дозы, чтобы интересоваться, кто я такой или что мы обсуждаем с Ларкиным.
Виктор открывает усеянное пятнами меню.
– Хочешь яичницу?
– Нет, – у меня болит голова, – что угодно, только не яйца.
Он заказывает бекон, я – тост (он оказывается подгорелым) и кофе.
– Думал, ты захочешь увидеть некоторых из наших потенциальных клиентов, – говорит он, кивая на посетителей кафе, и делает глоток кофе.
– Партнер.
Я изучаю людей вокруг нас. У них тяжелые веки, мертвые глаза и серая кожа. Они горбятся, сидя на обитых треснувшей кожей сиденьях, а стены пропитаны застарелым дымом. Люди, для которых в настоящем мире больше нет никакой красоты или обещания.
– Понимаешь, о чем я говорю, Стивен? – Когда Виктор улыбается, каждая черточка его лица становится острее, словно разбитое зеркало. Он передает конверт, набитый деньгами, под столом. – Даже та малость Спокойствия от служанки сработала. Отец безгранично благодарен. Нам нужно добыть еще.
– Он сработал? – спрашиваю. Кафе вдруг становится ярче. Стены очищаются от дыма. Успех. Слава. Эврика. Малкольм Клиффтон никогда не делал ничего такого большого и значительного. То, что я сделал, превосходит варианты. Я отвечаю Ларкину улыбкой и соскребаю почерневшую корочку с тоста.
– Завтрак за мой счет, – говорю, и он смеется.
– Я уже нашел еще одного, – говорит Виктор. – Он будет готов, как только у тебя в руках окажется побольше материала. – Он возвращается к газете. – Хорошо выбрали время: в эти выходные Турнир. Пока все отвлекутся.
Мой взгляд падает на первую страницу газеты. Я откусываю тост, и крошки с него, как черный снег, падают на тарелку.
Я сразу же давлюсь.
– Можно посмотреть? – Вырываю газету из рук Ларкина.
«АЙЛА Куинн» – кричит заголовок прямо на первой полосе.
– Это моя племянница. – Никак не могу прокашляться, кусочки тоста застряли в горле. – Я повсюду искал ее.
И все это время она была в Стерлинге. Последнее место, куда Джульет, как я полагал, могла бы отправить своих детей.
– Прости, что? – говорит Ларкин, прихлебывая кофе. – Ты – брат Джульет?
Я киваю.
Он качает головой.
– Я даже не знал, что у нее был брат.
Я стискиваю зубы.
– Джульет в действительности никогда не хотела, чтобы хоть кто-то узнал обо мне.
Виктор выглядит несколько удивленным, потом подается вперед.
– Тогда почему ты ищешь девчонку? – Его глаза сужаются. – Это не имеет ничего общего с Добродетелями, а?
– У нее есть кое-что, имеющее сентиментальную ценность, то, что я хочу вернуть. Но она может послужить и другой цели.
Одна мысль беспокоит меня как заусенец.
Моя приемная мать, Элеанор Каммингс, умерла много лет назад. А Джульет сожгла практически все мосты в Стерлинге, когда сбежала.
– Где остановились дети? – спрашиваю осторожно.
– В доме у этого подхалима Малкольма Клиффтона. Он женился на Матильде Файн. Помнишь их, не так ли? Не хочет иметь дело со мной. Они оба стали еще более невыносимы, чем в молодые годы.
У меня при звуке ее имени сжимается сердце, даже теперь. Но я стараюсь, чтобы лицо не выдало моих чувств.
– Да, думаю, я знаю, о ком ты.
Они – два человека, которых я меньше всего хотел бы увидеть. Мужчина, укравший варианты, и женщина, похитившая мое сердце.
Но мне нужен Камень, пока для Финеаса не станет слишком поздно.
– Они устраивают большую вечеринку сегодня, – говорит Ларкин. – Чересчур много людей. Но завтра…
Я скребу по засохшей еде ножом, пока тарелка не начинает блестеть.
«Моя маленькая рыжая птичка, – думаю я. – Кажется, судьба хочет снова свести нас вместе, в последний раз».
Глава 47
Я только что закончила расставлять последние куски вариантного мыла – яркие лимонные, нежные лавандовые – в ванной для вечеринки, когда миссис Клиффтон зовет меня, и я поднимаюсь на звук голоса вверх по лестнице. Майлз вытирает пыль, а Уилл помогает Женевьеве расставить ряд тонких хрустальных бокалов.
Отполированный воском пол сияет.
– У меня для тебя есть кое-что, Айла. – Миссис Клиффтон задергивает шторы на огромном окне ее спальни, исчезает в гардеробной и появляется оттуда, держа вешалку, укрытую черной тканью. – Не обижусь, если тебе не понравится, – говорит она, поднося ее ближе. Я разворачиваю ткань слой за слоем и обнаруживаю атласное платье изумрудно-голубого цвета. Осторожно касаюсь многоярусной шифоновой юбки и чувствую, как краснею от удовольствия.