– Привет, – произносит он беззвучно, одними губами.
– Привет, – отвечаю с расстояния, через толпу. Я достаточно хорошо его знаю, чтобы понять, когда он по-настоящему счастлив. Глаза Уилла ярко блестят, лицо расслаблено, и, уверена, впервые за этот вечер он не притворяется.
Становится поздно, но гости не выказывают желания уходить. Теперь понятно, как сильно они все хотят остаться, впитать последние ноты музыки, собрать ее в складках платьев и забрать домой в карманах. В каком-то смысле они смогут это сделать, потому что я видела маленькие мешочки, расставленные рядами около двери – на взгляд, достаточно, по крайней мере, на одну песню для каждого гостя. Я подавляю зевок и раздумываю над тем, чтобы пробраться наверх, в свою постель. Но когда приближаюсь к лестнице, замечаю странное выражение лица миссис Трипплхорн, которая разговаривает с миссис Фитцпатрик. Из-за этого взгляда начинаю подозревать, что они говорят обо мне.
Сонливость мгновенно исчезает. Подбираюсь ближе, прижимаясь к стене, чтобы оставаться в тени.
– Она правда вылитая Джульет. Так похожа, что это беспокоит, – говорит миссис Фитцпатрик.
Чутье меня не подвело. Я присаживаюсь за вазоном и вожусь с ремешком туфли.
– Все дело в глазах. Я сказала бы, что Джульет всегда была добра ко мне, но, когда бы я с ней ни говорила, всегда казалось, словно она смотрит сквозь меня. Очень жаль бедных деток, потеряли маму в таком юном возрасте. – Миссис Трипплхорн щелкает языком.
– Так много болезней и смерти в этой семье, если подумать об этом. Они почти следуют за ними повсюду.
«Вы неправы», – думаю я. Мама всегда говорила, что она и дня не проболела в детстве.
– Я видела ее однажды, – продолжает миссис Трипплхорн, – с тем странным мальчиком. Помнишь?
Я задерживаю дыхание. Странный мальчик. Они, должно быть, имеют в виду Стивена.
– О да. Тот, в коляске? Я почти совсем забыла об этом. Он был таким изможденным, всегда с ним было что-то не так. Странный бедняжка, не так ли? Интересно, что с ним произошло.
– Айла, почему ты сидишь здесь, в углу? – говорит миссис Макельрой чересчур громко. Она качается, словно не может удержать равновесие. Женщины затихают при звуке голоса миссис Макельрой и обмениваются многозначительными взглядами, а потом меняют тему разговора.
– Просто так, – отвечаю, вставая. – Занимаюсь своими делами. – Я собираю складки платья и поворачиваюсь к лестнице. – Тоже можете как-нибудь попробовать.
– О-хо-хо, – хихикает миссис Макельрой, – мне тоже приятно было тебя увидеть, дорогая. – Она допивает остатки шампанского из бокала. Пока я поднимаюсь по лестнице, она спрашивает, не обращаясь ни к кому в особенности: – Так куда пошел тот очаровательный парень с коктейльными креветками?
Я забираюсь по лестнице и оставляю яркий, гудящий шум вечеринки ради черных теней коридора.
Дохожу до двери, когда слышу шаги позади себя. Резко оборачиваюсь, и чья-то рука касается моей.
Уилл.
Ох.
– Все нормально? – Слежу за его губами, чтобы понять слова. – Я сделал что-то не так?
– Конечно же, нет, – отвечаю быстро.
– Тогда почему ты избегаешь меня? Я почти не видел тебя последние недели, а сейчас практически орал тебе.
Я сглатываю. Роюсь в голове в поисках подходящего ответа.
– Я…
Вижу в его глазах проблеск, когда он наконец понимает. Он слегка улыбается, мимолетно.
– Ты… ты не можешь… – говорят его губы, не заканчивая фразы, а глаза широко открываются и полны неуверенности. Воздух вокруг меня электризуется. Я делаю самый глубокий глоток воздуха, наполняю им свои легкие. Больше не могу скрывать правду. Поэтому пожимаю плечами и еле заметным покачиванием головы объясняю ему все как есть.
– Айла, – говорит он, делает шаг ко мне, колеблется. Сердце бьется в ритме волны вверх-вниз.
Потом он наклоняется и целует меня.
Его губы теплые и мягкие, и мое сердце трепещет и задевает грудную клетку, а внутри все начинает цвести, сиять и гудеть. И я целую его в ответ, сначала мягко, а потом все сильнее. Поднимаю руку, чтобы коснуться того места на его шее, как мне всегда хотелось, за все те моменты, когда я желала привлечь его к себе, и все слова, которые думала произнести. Я чувствую, как его дыхание сбивается, а сердцебиение взрывается между нами.
Мы отстраняемся друг от друга, вспыхиваем, входим в мою комнату и бесшумно закрываем за собой дверь. Моя кожа сияет, и ее покалывает, когда он касается моего локтя, изгиба талии. Берет листочек бумаги и пишет на нем: «Я тоже тебя не слышу».
Я снова и снова читаю слова, и мое сердце ликует. «С каких пор?» – пишу я.
Он улыбается и пишет: «Какое-то время».
«Я пряталась от тебя», – пишу в ответ.
Мы испещряем блокнот записями:
«Я узнала, что ты сделал в доме мамы».
«Что будем делать? Никто не должен знать, иначе мои родители могут отправить тебя обратно в Гарднер».
Мы слышим шум вечеринки внизу, шаги Майлза на ступенях, и Уилл берет меня за руку.
– Мне нужно идти, – говорит он одними губами.
– Тебе нужно идти, – повторяю я, но вместо этого он наклоняется и шепчет мне в ухо тайные слова, которые я никогда не узнаю, которые падают и тают, я чувствую его дыхание, легкое, как снежинки, когда оно касается моей кожи. Я – и счастье, и радость, и взлет, и жар. Пробегаю кончиками пальцев по его скулам, острому изгибу челюсти и признаюсь воздуху:
– И я бы снова все это сделала, чтобы пережить это мгновение с тобой.
А потом он смеется, а его глаза сияют, словно в них разгорелся огонь, и он смотрит на меня, как будто не может действительно поверить, когда мои губы снова касаются его губ.
Глава 48
Треснувшее яйцо безвозвратно испорчено.
И это означает рождение чего-то нового.
Смерть не тихая и мирная, она наполнена ужасными звуками.
Меня призывает в комнату Финеаса его бесконечный кашель. Он становится все мокрее и напряженнее, пока Финеас не захлебывается им. Я зову врача. Глаза Финеаса расширяются и наполняются страхом, но он заставляет себя успокоиться и восстановить дыхание.
Его комната выглядит застывшей и серой, но он окружен книгами, картами. И я рядом с ним.
Я рад, что он не один, что нашел его и что он мне это позволил.
– Стивен, – говорит он, его взгляд то фокусируется на мне, то снова затуманивается, словно он не уверен, что это я, – я отдал всю жизнь за тот Камень.
Я знаю эту историю, по крайней мере, ту ее часть, что он мне и раньше рассказывал, а все остальное я угадал. Но он бредит, может, думает, что это его последнее причастие, и ищет утешения.
Так что я помогу ему рассказать ее. Хочу, чтобы он знал, что конец будет удачным.
– До меня доходили слухи о нем, – говорит он, с трудом дыша, – о Камне, который, по слухам, обладал силой исцелять, защищать, – он хрипит, – жизнь.
– Да, он был из Англии. Ты пошел, чтобы застать корабль в порту.
– Большинство думало, что это… бред… Но твоя мать умирала. Я сделал бы все что угодно.
– Поэтому ты занял деньги, – говорю, касаясь его руки, – чтобы достать его для мамы.
– Больше, чем я смог бы вернуть за всю свою жизнь. – Кожа Финеаса такая же бесцветная, как двери в Стерлинге. – Мне бы следовало понять, что продавец очень хотел избавиться от него. Нужно было уйти, когда он назвал окончательные условия. – Он заходится в приступе кашля.
– Врач уже идет, – говорю я. – Скоро будет.
Он качает головой.
– Все отказались, когда он вынес вторую коробку. «Пакетная сделка, – сказал он. – Вы берете это вместе с Камнем или не берете ничего». Сначала я подумал, что это коробка от шляпы, – он почти смеется. – Но она оказалась тяжелой, как свинец.
– Никто больше не хотел ее брать, но ты не отказался, – говорю, поднося стакан воды к его потрескавшимся губам.
– Какая мне была разница? – Он глотает, давясь водой. – Мои руки уже были запятнаны. Словно Камень предназначался именно для меня. Я взял Камень. Взял коробку. Продавец так нервничал. Заставил меня поклясться, что я хорошо ее спрячу, чтобы никто и никогда не нашел ее. Поэтому я разбросал содержимое коробки по пути назад. Закопал глубоко в трех разных местах. Но когда добрался домой…
Оказалось слишком поздно. Моя мама умерла в родах.
– И потом, – он проводит платком по губам, – я стал небрежным. – Он устало закрывает глаза.
– Я был маленький, – говорю, стараясь, чтобы голос звучал ровно. – Даже не помню, когда полиция пришла за тобой, как переехал жить к Элеанор.
– Я оставил Камень у Элеанор на случай, если бы вам понадобились деньги.
– А теперь ты оставил карты, – говорю я.
Он закрывает глаза, его голова падает на подушки.
– У тебя есть все необходимое, чтобы исправить это.
– Но, Финеас, я не хочу исправлять. – Кладу ладонь поверх его исхудавшей руки. – Я нашел способ, как сделать его полезным. Проклятие – твое наследие. Оно обо мне позаботится.
«Даже когда тебя уже не будет».
Сжимаю пальцы вокруг флакончиков в кармане. Проклятие будет продолжать забирать, каждый раз рождая все больше отчаяния, заставляя людей желать Спокойствия, которое только я могу обеспечить.
Финеас начинает кашлять так, что едва может говорить. Но он пытается мне что-то сказать, поэтому я хватаю бумажку и ручку со стола, в спешке сметая все остальное на пол. Кладу бумагу перед ним, и он пишет дрожащей рукой так неровно, что я едва могу прочитать.
– Не Проклятие – мое наследие, Стивен, – пишет он, – а ты.
Я сам хороню Финеаса. Под кормушками для птиц, которые я повесил вокруг дома, в суглинистой почве, которую он любил. Рядом со скалами, где мы сидели и смотрели на океан. В месте, которое я смогу найти без карты.