– Мы закончим допрос в тюремной камере, Малкольм, – начинает начальник полиции, делая шаг к Стивену.
– Подождите, – говорит доктор Клиффтон. Он держит стеклянный флакончик в дрожащих пальцах. – Мне нужно знать, может ли он исправить то, что натворил.
Стивен сжимает челюсти.
– Это все очень новое. Я никогда не пробовал вернуть чье-то Спокойствие после того, как оно было забрано. Только дважды у меня случились успешные передачи Добродетели.
– Из скольких попыток? – рычит Уилл.
Стивен не отвечает, наконец говорит:
– Если не попробую, все это точно останется навсегда.
Доктор Клиффтон глубоко вздыхает, потом коротко кивает начальнику полиции.
Стивена освобождают из наручников, и он берет в руки странно выглядящий шприц. На его конце вырезанная деревянная птичка. Он наполняет шприц до конца из флакончика со Спокойствием, неловко работая из-за перебинтованных пальцев, а потом нежно гладит миссис Клиффтон по волосам.
– Ш-ш-ш, – говорит он, и его голос едва громче шепота, когда он прижимает иглу к ее шее. Потом он медленно вкалывает содержимое шприца.
– Ладно, – говорит он и ставит пустой флакончик на ночной столик, – разбудите ее.
Нужна минута, чтобы снять действие успокоительного в ее венах. Ее веки трепещут. Она пытается сесть, но ее удерживают ремни, которыми она привязана к кровати. Она бросает взгляд на наши лица, и ее глаза расширяются от страха и ужаса, и я чувствую, как эти эмоции появляются и на моем лице, когда понимаю, что она не узнает никого из нас.
А потом она снова начинает кричать, и этот звук, я уверена, будет преследовать меня всю мою жизнь.
Губы доктора Клиффтона искривляются. Он закрывает лицо руками, когда врач устремляется к ней, чтобы снова дать успокоительное.
Голос Стивена срывается:
– Простите.
Он вздрагивает, когда Уилл ударяет кулаком по стене.
А потом Стивена уводят.
Солнце, похожее на расплавленный воск, поднимается на следующее утро над полями за домом Клиффтонов. Майлз проскользнул в мою кровать, и я рада его теплу. Смотрю, как он спит, свободный от кошмаров во сне и наяву.
Миссис Макельрой приходит вскоре после рассвета вместе с Джорджем, двумя запеканками и новостями из города. Она сразу же начинает организовывать поток еды и цветов, которые уже скопились у закрытых ворот Клиффтонов, а потом шепчется с доктором Клиффтоном.
Двойная трагедия: семей Ларкин и Клиффтон – потрясла побратимы.
Остальные мероприятия Турнира отменены.
– Люди в панике. Лучше запереть все варианты, какие у вас есть, – продолжает миссис Макельрой своим самым тихим голосом. – Был набег на Рыночную площадь, и все варианты исчезли. Малкольм, люди злятся, – предупреждает она и многозначительно смотрит в моем направлении.
Доктор Клиффтон вздыхает, устало трет глаза и поворачивается ко мне.
– Ты и Майлз не должны выходить за пределы дома, – говорит он, – ни в коем случае.
Поэтому я выскальзываю через заднюю дверь. Ливень смыл все следы крови в саду. Трава блестит яркой весенней зеленью, и молчаливые цветы начинают прорастать из земли.
Мы с Майлзом не должны были приезжать сюда. Мы привели Стивена прямо к этому дому.
Я опускаюсь на землю и начинаю собирать цветы, охапки лилий и пионов: розовых, оранжевых, желтых, белых. Заношу их в дом, и Женевьева помогает мне расставить их в вазы. Потом, прямо как папа делал для мамы, приношу сад к миссис Клиффтон.
Раздвигаю занавеси спальни, чтобы не было ощущения могилы. Теперь глаза миссис Клиффтон закрыты, грудь колеблется дыханием. Рыжие волосы полыхают на подушке вокруг ее бледного лица, непричесанные и неуложенные. Я расставляю цветы ярким венком, окружающим ее кровать.
– Я так сожалею, миссис Клиффтон, – шепчу.
Майлз тихо стучит в дверь.
– Ты поела? – спрашивает он. Я вижу голубизну вен, бегущих под кожей его запястий, несущих кровь мамы и Стивена. Вина, как пальцы, проникает в мою грудь. Почему, когда бы наша семья ни соприкасалась со Стерлингом, все неправильное как будто сходится вместе, в комбинации, всегда оканчивающейся трагедией?
– Я скоро спущусь, – говорю. Он поворачивается, чтобы уйти.
– Майлз, – зову, и он останавливается, ждет в дверном проеме.
– Что?
– Я люблю тебя, – говорю ему.
– Знаю. – Он корчит рожицу, глядя на меня, но, прежде чем поворачивается спиной, я замечаю, как она превращается в еле заметную улыбку.
Я беру фотографию в серебряной рамке из моей комнаты и ставлю ее рядом с кроватью миссис Клиффтон, как стража, чтобы она охраняла ее. Смотрю на снимок в последний раз, на двух женщин, которые любили меня как матери. Я нашла отпечаток руки, который искала, сверкающий на стекле, – настоящую Джульет Каммингс Куинн, среди ее теней и света. Думаю о том, сколько она знала и не знала, и обо всем, от чего пыталась нас защитить, какую неудачу потерпела. Как я, несмотря ни на что, до сих пор ее люблю.
Я отворачиваюсь, всхлип застревает в горле. Цветы, кровать – все так сильно похоже на тот последний раз, когда я ее видела. Опять новое эхо моего кошмара.
Тянусь к руке миссис Клиффтон, словно следую сценарию. Но в этот раз, когда дотрагиваюсь до ее кожи, чувствую, что она все еще теплая.
Вина и печаль, которые кружат во мне, сменяются чем-то другим: решительностью. Внезапно она сжимается в груди как стальной кулак.
Я не буду бежать от Проклятия, как мама.
Останусь здесь и сниму его.
– Можешь прийти в девять завтра? – спрашиваю Беас по телефону, повторяя слова, только что сказанные мной Джорджу.
– У надежды есть перья[23], – говорит она. – Увидимся завтра.
Как только кладу трубку, слышится стук в парадную дверь.
Шаги Женевьевы замирают.
Слышится приглушенный ответ, звук открывающейся двери.
– Айла! – зовет Женевьева. – К тебе кто-то пришел.
С сомнением смотрю на телефон, ведь я только что поговорила с Джорджем и Беас. Потом поднимаюсь и выглядываю из-за двери библиотеки. В прихожей стоит Элиза, ей явно неловко, словно она никогда не испытывала ничего подобного. Она переминается с ноги на ногу под весом большой сумки.
Мой желудок нервно сжимается.
Когда выхожу из библиотеки, она здоровается:
– Привет.
– Я могу… попросить Уилла подойти.
– Нет, – говорит она быстро, – я пришла к тебе.
Я закрываю за собой дверь библиотеки, вспоминая нашу встречу на дороге, и готовлюсь к тому, что она пришла сказать.
– Мне… жаль было услышать о том, что произошло. – Элиза делает шаг вперед, чтобы передать мне слишком большую сумку, висящую на ее плече. – Это для тебя.
Я беру ее и осторожно смотрю внутрь. Застежка практически открыта, и в сумке видны ряды пухлых фиолетовых мешочков, перевязанных золотой лентой.
Бесконечные Бури.
– Это последние, – говорит Элиза. – На дороге, когда я увидела тебя… ты сказала, что они тебе нужны.
Я смотрю, уставившись на нее, вспоминая, о чем еще говорила тогда.
– Они, должно быть, стоили кучу денег, – произношу наконец.
Элиза пожимает плечами.
– Я обменяла кое-что на них. Мама прислала мне серьги в качестве компенсации за пропущенный ею турнир и все такое. – Она ковыряет ногти. – Они были огромные и ужасные, я бы все равно никогда их не надела.
Я закрываю свой раскрытый рот.
– Почему… – начинаю я. Зачем тебе это делать ради меня после всего, что я сделала тебе и мы – друг другу? Я закрываю застежку сумки, тяжелой от Бурь, и не позволяю себе обнять Элизу: эта девушка является самой большой неразрешимой загадкой из всех. – Спасибо, – говорю вместо этого, надеясь, что это слово так же искренне, как и мои чувства.
Она ничего больше не говорит и поворачивается, чтобы уйти, и я колеблюсь.
– Хочешь прийти завтра? – вырывается у меня. – Джордж и Беас будут здесь в девять. Нам понадобится вся возможная помощь.
– Знаешь, не так уж это легко – хотеть помочь тебе, – говорит она, смотрит вверх, на люстру, и свет падает бриллиантами на ее маленький нос, идеальную кожу. – Но я хочу помочь Стерлингу и Уиллу. И, думаю, сейчас мы все связаны друг с другом.
– Так это «да»? – уточняю.
Она улыбается и закрывает за собой дверь.
Когда на следующее утро занимается рассвет, я просыпаюсь из-за странного, неприятного ощущения холодного воздуха, проникающего в мою комнату, и резкого стука в парадную дверь. Такой звук передает срочность и вес плохих новостей.
Я мгновенно просыпаюсь и выпрыгиваю из кровати, чтобы приоткрыть свою дверь. Высовываю голову в коридор и пытаюсь услышать приглушенный разговор между начальником полиции и доктором Клиффтоном.
– Стивен… – слышу я.
– К сожалению, Малкольм, мы не знаем, как он это сделал, – говорит начальник полиции.
– Что вы имеете в виду под словом «сбежал»? – Это злой голос Уилла.
– Он как-то ухитрился справиться со всеми нашими замками.
Я закрываю дверь и приваливаюсь к ней, затем улавливаю новый шум и медленно разворачиваюсь. Звук идет из моего окна, которое было закрыто, когда я наконец уснула вчера ночью.
А теперь оно открыто.
Мне не почудился поток воздуха, который я ощутила на своем лице, проснувшись. Во рту пересыхает как в пустыне. На подоконнике открытого окна лежат сложенные листы бумаги, шелестя от каждого порыва ветра.
Я подхожу к ним в два шага. Уже могу определить, что это почерк Стивена: узнаю его по письму. Руки жутко дрожат, когда разворачиваю страницы.
Здесь ты найдешь, все, что тебе необходимо. Это может помочь Матильде.
Возьми Камень и закончи все это до того, как я передумаю.
Страницы за письмом оказываются картами. Их всего четыре: Стерлинг, Коррандер, Шеффилд и Чарлтон – по одной для каждого побратима.
Я прижимаю их к груди, а мозг и сердце бешено работают. Осматриваю комнату, вздрагивая, представляя, что он был здесь прошлой ночью, пока я спала, беззащитная. У него была возможность сделать и забрать все, что он хотел, у любого из нас. Почему он так не поступил?