– Нет, – отвечает доктор Клиффтон. – Ну, не знаю, – уточняет он. – Давай будем надеяться, что Стерлинг обойдется с ними лучше, чем с Джульет под конец.
Волосы на затылке встают дыбом. Я наклоняюсь вперед, словно хочу посмотреть на свое отражение в фонтане, и жду, когда он разъяснит сказанное.
Но ничего не вижу. Вода холодная, чистая и темная. Ни звезды, ни луна не отражаются в ней. Машу рукой над водой, но она не прозрачная, пустая, словно я исчезла.
Отшатываюсь назад и натыкаюсь на стену дома.
Что это за место?
– Джульет, должно быть, не хотела, чтобы они знали, если никогда им не рассказывала, – говорит доктор Клиффтон. Я глотаю ночной воздух и едва слышу его голос из-за громкого биения сердца. – Но теперь, когда они здесь, Стерлинг не будет долго скрывать свои секреты, прежде чем выдать их.
Глава 4
29 августа 1940 года
Набросок каштанового лесного певуна.
Птица: певун, вид певчей птицы (oscine).
Певчие птицы не рождаются с умением петь.
Они учатся, слушая родителей.
Ночью, когда я встретил Финеаса, я планировал броситься под поезд.
Но мне было тридцать три, и почему-то я сначала захотел увидеть его. Поэтому я сел на поезд и час ехал до его дома.
В действительности я отследил его адрес месяцем ранее. Даже зашел так далеко, что побывал на его улице. Но в тот раз я остался сидеть на скамейке, рисуя певчих воробьев. Наблюдал, как они взлетают, словно брызги, с земли, чтобы усесться на ветки. Как опадающие листья, только наоборот.
Возможно, что именно тогда зародились первые семена моей идеи, в те моменты, когда я сидел, наблюдая за птицами, желая иметь немного храбрости, вколоть ее себе в вены как прививку.
Но в ночь, когда Финеас и я наконец встретились, храбрость мне нужна была не настолько сильно. Я уже решил прыгнуть. И действительно мало что оставалось терять.
Поэтому я подошел к двери и постучал.
Помню эти бесконечные минуты в ожидании его ответа. Его дом приютился на остром краю скалы, и я смотрел, как океан бросается на камни внизу. Какие-то отвратительные чайки клевали, хлопали крыльями и кричали надо мной. «Чайки», – подумал я, вспоминая свою энциклопедию. Их стиль полета иногда называется «страхом».
Мои нервы напряглись, как только я услышал его скрипучие шаги. Я знал, что его реакция для меня важнее, чем я готов был признать.
И, конечно, за миг до того, как дверь открылась, я подумал о Джульет.
Он открыл дверь и покосился на меня. Выглядел он старше, чем я его себе всегда представлял. Его волосы были седы, глаза глубоко посажены и полны подозрения. Сейчас я понимаю: той ночью он, скорее всего, думал, что я полицейский или вышибала из подпольной организации, пришедший за долгом. Ведь кто еще мог бы стучать в его дверь? Неожиданный ночной визит в дом осужденного, бывшего грабителя могил?
– Здравствуйте. – Я откашлялся, чтобы голос звучал ровнее. – Вы Финеас Шоу?
Его рука крепче сжала край двери, готовая захлопнуть ее перед моим носом в любую секунду. Его кожа была задубевшей, а на суставах пальцев виднелись татуировки, которые получаешь в тюрьме.
– Что вам нужно?
– Можно войти? – спросил я.
– Нет, пока не скажете, кто вы, – ответил он, но, как только слова вылетели из его рта, я заметил проблеск узнавания в его глазах. Он понял.
– Меня зовут Стивен, – сказал я, чувствуя на языке океанскую соль. – Я ваш сын.
Когда он заколебался, я подумал, что он отправит меня прочь. Помню, как слышал гудок поезда вдалеке. Этот звук всегда означает начало путешествия или конец. И чем дольше Финеас ждал, тем больше я уверялся в том, чем он будет для меня.
Но потом он меня удивил.
Он отступил в сторону и пропустил меня в дом.
Глава 5
Той ночью мама мне снова не снилась. Но только потому, что до наступления утра я едва ли сомкнула глаза.
Мне и Майлзу надо выбираться отсюда.
С восходом солнца я вылезаю из кровати. Никак не могу забрать чемоданы, не породив сомнений, но хватаю рюкзак и запихиваю в него как можно больше всего. Напеваю себе под нос, чтобы успокоиться. Закидываю в рюкзак зубную щетку вместе с запасной одеждой. Мой тупой дротик. Поэмы Роберта Луиса Стивенсона. Все деньги, которые отец оставил нам, их более чем достаточно, чтобы добраться до Гарднера. Мы можем остановиться у Кэсс, пока не поймем, что делать дальше.
Хочу забрать том Шекспира, но он очень тяжел и непрактичен, и в последнюю минуту задерживаю на нем руку в прощании, а потом засовываю под кровать.
Я все еще не уверена, что скажу Майлзу. Стучу в его дверь.
– Хорошо позавтракай, – говорю я ему. Когда он направляется в ванную, укладываю его одежду в свой рюкзак. – И не возражаю, если в этот раз ты положишь выпечку в карман.
– Поедем сейчас в город? – спрашивает миссис Клиффтон, когда я появляюсь внизу лестницы, пытаясь держать переполненный рюкзак за собой. Я слишком нервничаю, чтобы завтракать, и едва могу смотреть на нее, улыбающуюся, в костюме в честь Дня военно-морских сил и белой креповой блузке, как будто все совершенно нормально. Она натягивает перчатки для вождения. – Пойдемте, – говорит она и жестом показывает Майлзу и мне следовать за ней.
Майлз ничего не замечает. Он совсем не обращает на меня внимания, расцветая под потоком вопросов миссис Клиффтон о завтраке и о том, как он спал, удобна ли его кровать, какие школьные предметы он любит, и я понимаю, как сильно ему не хватало внимания мамы. Пропасть между нами никогда не казалась больше, чем за эти последние месяцы, когда я поняла так много, а он – мне на зависть, так мало.
Когда нет дождя, миссис Клиффтон ведет машину лучше, и я могу критично разглядеть Стерлинг. Он кажется непримечательным. Лес и фермы, ухоженные, в хорошем состоянии дома, но в этот раз я замечаю, что все входные двери разных оттенков одного цвета: серо-коричневого, такого обыденного и грязноватого.
Мама всегда настаивала на том, чтобы наша входная дверь была самой яркой в городе, вишнево-красной, и папа перекрашивал ее при первых же признаках выцветания. При этой мысли я больше не могу сдерживаться: обвинения вылетают из меня.
– Миссис Клиффтон, – выпаливаю, прерывая ее на полуслове, – что-то здесь совершенно неправильно.
Ее спина выпрямляется, но она не пытается взглянуть на меня в зеркало заднего вида. В действительности оно там как будто просто для украшения. Я осознала это в тот момент, когда наклонилась вперед на выступе фонтана и не смогла увидеть свое отражение. Почему в моей ванной или в любой другой комнате дома Клиффтонов нет зеркал?
Потому что они были бы совершенно бесполезными.
Пытаюсь не дать смятению просочиться в мой голос.
– Расскажите нам о зеркалах.
– Хорошо, Айла, – говорит миссис Клиффтон успокаивающим голосом, но сжимает руль, и, когда Майлз смотрит то на нее, то на меня, я жалею, что поддалась импульсу. Может быть, то, что она прячет, настолько ужасно, что Майлзу не стоит знать. Мой страх становится сильнее.
– И скажите нам, почему цветы не пахнут, – добавляет Майлз, наклоняясь вперед.
Краска заливает лицо и шею миссис Клиффтон, совпадая с бордовым цветом ее шляпки.
– Мне очень жаль, – запинаясь, произносит она. – Я планировала сказать вам сегодня. Просто хотела, чтобы вы устроились на месте, и мы не знали… учитывая, что вы дети Джульет, – она колеблется, – повлияет ли это на вас. – Она оглядывается на нас с извинением в глазах. – Мы не говорим с посторонними о том, что происходит здесь.
– Что? – спрашивает Майлз. – Что здесь происходит?
– Мы называем это Исчезновениями.
Мимо нас проезжает машина, женщина за рулем приветственно поднимает руку и машет миссис Клиффтон. Но, когда она видит меня, ее улыбка застывает, и женщина хмурится.
Миссис Клиффтон говорит:
– Ваша мама правда никогда об этом не говорила?
Мы с Майлзом молчим.
Миссис Клиффтон вздыхает.
– Я не виню ее, в общем-то. Просто уехать и забыть все. – Она кивает на дорогу, раздумывая. – Мы никогда не знали, какой была жизнь до них. Они начались в 1907 году, когда мы родились.
Теперь она не так сильно сжимает руль, словно испытывает облегчение, оттого что секрет вышел наружу.
– Первое, что мы потеряли, – запахи. В тот день я была на Ярмарке урожая. Конечно, все туда пошли, но я была еще ребенком в то время.
Руль вращается в ее руках.
– Началось все невинно. Мы всегда поддерживали ежегодные дружеские соревнования между горожанами, чтобы увидеть, кто придумает лучший рецепт с яблоками Стерлинга: пироги и торты, сидр и желе. Понимаете, это глупо, конечно, но люди по природе могут быть склонны к соперничеству, особенно в таком маленьком городе, как этот. Все так сосредоточились на том, кого объявят победителем, что сначала никто не заметил, что что-то пошло не так. Только когда судья открыл блюда и наклонился, чтобы почувствовать аромат.
Начинают виднеться окраины города, и первой появляется станция «Тексако».
– Поначалу никто сильно не беспокоился, – продолжает она. – Конечно, мы не поняли в то время, что это значит, когда судья объявил, что запахи всех изделий словно исчезли. Про награду забыли, когда люди вышли вперед, чтобы самим убедиться в этом.
Ее голос начинает слегка дрожать.
– Возможно, они думали, что это только временно. Конечно же, никто не мог догадаться, что масштаб будет таков, что из Стерлинга исчезнут все запахи. Исчезновения повлияли на всех, молодых и старых – и на все: фрукты и цветы, духи и шампуни, даже на такое, что делает людей сентиментальными: например, запах волос ребенка или запахи, связанные с важными воспоминаниями.
Я думаю о запахах детства: жарящиеся яйца, пышное печенье с кристаллами сахара, мамин кофе с цикорием каждое утро, раскрашенная миска с лимонами на кофейном столике, исчезающий аромат папиного лосьона после бритья, когда он склонялся, чтобы поцеловать меня на ночь, даже запахи, которые я ненавидела. Как, например, вареный шпинат. Куча компоста. Подгоревшая белая рыба, запах которой надолго прилип к стенам Склона, пока мама не поклялась, что больше никогда не будет ее готовить.