ментарии на IV книгу «Физики», чтобы иметь возможность согласиться с арабскими источниками, представляющими Филопона живым и беседующим с Амром в 640 году нашей эры. Однако в другом своем произведении, а именно, в шестнадцатой из восемнадцати книг «Против Прокла о вечности мира», Филопон пишет: «И ныне, в наше время, в год 245 правления Диоклетиана». По этому поводу Фабрициус, обращаясь к смыслу отрывка в целом, отмечает, что это указание на время следует понимать как «несколько неточное» (paulo laxius), и предлагает перевести это следующим образом: «Nam et non longe a nostris temporibus anno 245 Diocletiani» («Но не дальше от нашего времени, чем год 245, в правление Диоклетиана»)» («Bibliotheca Graeca», vol. X, p. 644, современное издание Харлеса). Известно, что имеющиеся у Симпликия (комментарий к «О небе» Аристотеля) цитаты из «О сотворении мира против Аристотеля» (несохранившегося труда, приписываемого Филопону) уже в XVIII веке заставили ученых предпочитать более отдаленную дату, а встречу с Амром приписывать путанице в арабских источниках.
Цель просветителя Гиббона была апологетической. Он снимал с арабов обвинение в преступлении, которого они не совершали, и приписывал уничтожение библиотеки разрушениям, какие причинил Цезарь во время войны в Александрии, а более всего грозному епископу Феофилу, «вечному врагу мира и добродетели, человеку дерзкому и злому, чьи руки пятнали то кровь, то золото», человеку, который разрушил Серапион. Гиббон, следуя за Тертуллианом («Апологетик», 18, 8), а более всего за Аммианом Марцеллином (XXII, 16), на самом деле путал царскую библиотеку с библиотекой Серапиона:
Не буду здесь повторять, — пишет он, — какой ущерб нанес Александрийской библиотеке пожар, невольно устроенный Цезарем ради своей защиты, и какой — пагубный фанатизм христиан, которые целенаправленно уничтожали памятники идолопоклонства. /…/ Но если, — продолжает он, — внушительные тома спорщиков, ариан или монофизитов, и в самом деле пошли на топку общественных бань, философ с улыбкой признает, что в конечном итоге они послужили на благо человечеству.
Удивительно, как Гиббон непосредственно связывает судьбу великих древних библиотек с историей бытования классических текстов, и как дух вольтерьянства ведет его от печального зрелища ущерба, нанесенного фанатизмом и человеческим безумием, к балансу, в конечном итоге позитивному: есть в таком взгляде на вещи нечто телеологическое — в том, сколь мало ценится утраченное.
Я искренне сожалею, — продолжает он, — о других библиотеках, более ценных, пропавших вместе с крушением Римской империи; но, серьезно оценивая ход веков, ущерб, причиненный невежеством, и бедствия войны, я более восхищаюсь сохранившимися сокровищами, чем сетую по поводу утраченных.
И тут Гиббон набрасывает беглыми штрихами очертания того, что считает основой сохранения традиции, в чем видит природу потерь, а также критериев, или свойств, направляющих сохранение:
Многие любопытные, интересные факты погребены в забвении, творения великих историков Рима дошли до нас в урезанном виде, и нам недостает многих прекрасных образцов лирической, ямбической и драматической поэзии греков. И все же мы должны радоваться, помня, что невзгоды времени и бесчинства людей пощадили творения тех классиков, одобренных древностью /вспомним классификацию, установленную Квинтиллианом/, которым предназначено первенство в гении и в славе.
Кроме того, среди сохранившейся традиции Гиббон особенно ценит то, что века пережили такие авторы, как Аристотель, Плиний Старший, Гален, которые, ко всему прочему, сыграли роль резервуара, где накапливались знания предшествующих эпох:
Они читали и обсуждали, — замечает ученый, — произведения своих предшественников, и у нас нет веской причины полагать, будто какая-то необходимая истина или полезное открытие в области искусства либо природы оказались сокрытыми от нашей сегодняшней любознательности.
2Диалоги Амра
Эмир агарян Амр аль-Ас в восточной и арабской традиции является протагонистом многих диалогов с выдающимися людьми: с византийским императором, который оспаривал претензии арабов на владение Сирией; с иаковитским патриархом Египта Вениамином, симпатии которого сумел добиться; с Иоанном I, иаковитским патриархом Сирии, и с Иоанном Филопоном. Сведения, касающиеся встречи с египетским патриархом, можно найти в первом томе (1903) «Patrologia Orientalis» (pp. 494-498). Беседа с сирийским патриархом Иоанном (о ней мы упоминали в начале XVI главы) взята из сирийской рукописи, хранящейся в британском музее (Additional 17193); она была завершена в августе 874 года, а обнаружена и оценена по достоинству аббатом Франсуа Но, одним из издателей «Patrologia Orientalis»: он опубликовал текст, перевод и комментарий в «Journal Asiatique» за март-апрель 1915 г. (серия XI, том 5, pp. 225-279). Аббат Но доказал, что патриарх Иоанн, о котором говорится в заглавии диалога, по всей вероятности, Иоанн I, занимавший этот пост с 635 по декабрь 648 года, то есть в то время, когда Амр завоевывал Сирию, встречая поддержку доведенных до отчаяния подданных империи (Антиохия пала в 638 г.).
Запись, обнаруженная в смешанном кодексе Additional 17193, представляет собой нечто вроде отчета о беседе, составленного самим Иоанном через несколько дней после встречи с Амром. В начале указана дата, соответствующая 9 мая 639 года. (Манускрипт, следовательно, немногим более чем на два века отстоит от беседы, о которой в нем рассказывается.) Историческую достоверность встречи Амра с иаковитским патриархом Сирии Франсуа Но безоговорочно признает, видя в ней ловкий ход эмира, который в 639 году был все еще занят завоеванием Месопотамии, где иаковитские общины (монофизиты сирийского толка) были весьма влиятельны; поэтому Амр хотел привлечь на свою сторону их духовного вождя.
Кроме христологической темы, Амр также затронул в диалоге вопрос о «единственной» книге: его точка зрения, в понимании собеседника, была близка к образной и догматической сентенции халифа Омара. «Прославленный эмир /сообщает патриарх в своей записи/ спросил у нас, признают ли евангелия истинными все, кто исповедует христианскую веру и носят в мире имя христиан»; получив от патриарха утвердительный ответ, Амр возразил, что в таком случае непостижимо, почему христиане, как ему кажется, разделены на различные «веры»; ответ патриарха изобличал широту взглядов и немалую терпимость: ведь и Пятикнижие считают священной книгой люди, исповедующие различные религии: иудеи, христиане, мусульмане. После чего Амр приступил к проблеме с другой стороны: стал задавать собеседнику конкретные, житейские вопросы (например: как разделить наследство человека, у которого много наследников?), интересуясь, есть ли в христианских евангелиях ответы на подобные вопросы. Услышав, что в евангелиях речь идет только о «небесных доктринах и животворных заветах», начал по-отечески увещевать патриарха: «Тогда сделайте вот что: или докажите мне, что ваши законы содержатся в евангелиях, и вы, соответственно, живете по ним, или принимайте без разговоров мусульманский закон». В своем ответе патриарх выступил на защиту плюрализма: «У нас, христиан, тоже есть законы /имеется в виду, кроме евангелий/, и они в целом совпадают с евангельскими заветами, канонами апостолов и законами церкви».
Однако претензии Амра не предвещали деструктивной дилеммы Омара, как то показалось аббату Но. Напротив: как передает историк Михаил Сириец, сразу после этой беседы эмир попросил, чтобы патриарх велел перевести на арабский христианские евангелия, желательно, исключив все эти странности насчет божественности Христа; на протесты Иоанна он любезно ответил: «Ладно, пиши, как хочешь» («Chronique ecclèsiastique», II, pp. 431-432). Неудивительно, что в такой примиряющей атмосфере «мусульманское» евангелие от Варнавы представляет вариант, согласно которому Иуда был распят вместо Христа, что совпадает с Кораном, где сказано: «Они его не распяли, человек, похожий на него, занял его место» (сура IV, 156).
В беседе между Амром и иаковитским патриархом Сирии принимал также участие ученый еврей приглашенный Амром, который желал уточнить по еврейскому оригиналу пассаж из «Книги бытия» (XIX, 24), где дважды встречается слово «Господь» («И пролил Господь на Содом и Гоморру дождем серу и огонь от Господа с неба»). Лакомый кусок для христологического диспута. Когда его спросили, так ли гласит его Закон, ученый еврей ответил, если верить патриарху: «Я в точности не знаю».
3Аристей на злобу дня
Передавая диалог между Иоанном Филопоном и Амром, арабский историк египетского происхождения Ибн аль-Кифти (1172—1248) приписывает Иоанну длинную речь, в которой вспоминается происхождение и история Александрийской библиотеки. Большая часть этой речи — вольный пересказ «Письма Аристея». С одним существенным изменением. В самом деле, если в «Письме Аристея» Деметрий ободряет правителя, сообщая ему, что «очень скоро» (§10) будет достигнуто предусмотренное количество, 500 000 свитков, а проблемой, достойной особого внимания, считает только «еврейский закон», то в диалоге между Птолемеем и Замирой, приведенном у Ибн аль-Кифти, на вопрос царя, только что узнавшего, что собрано 54 000 книг: «Сколько еще осталось собрать?» — Замира отвечает менее утешительно: следует целый перечень народов, чьи книги надобно приобрести, чтобы библиотека стала «полной» («Северная Индия, Индия, Персия, Грузия, Армения, Вавилон, Мусиль, земли ромеев /=Византия/»).
Подобная переработка рассказа Аристея слово в слово повторяется в начале «О весах и мерах» епископа Епифания, который жил с 315 по 403 год нашей эры и в старости стал митрополитом острова Кипр. Этот выдающийся памятник, названный «настоящей библейской энциклопедией» (Altaner Stuiber «Patrologie», Freiburg — Basel — Wien, 1966, p. 316), начинается с красочного рассказа о переводе на греческий язык Ветхого Завета, куда, по обыкновению, включено и рассуждение по поводу Александрийской библиотеки. В самом деле, упомянув Птолемея Филадельфа, в правление которого 72 переводчика осуществи