по случаю («forte»): а именно, были размещены в складах, как прочие товары. Эта существенная подробность тоже, должно быть, восходит к Ливию.
Сложив воедино эти кусочки мозаики, можно заключить, что Ливий, говоря о книгах, сгоревших во время пожара, не утверждал, будто сокровища библиотеки погибли в пламени, охватившем Мусей (чего и вовсе не было): он имел в виду свитки, предназначенные для продажи, и случайно пострадавшие во время пожара в порту и его окрестностях. Не зря в периохе книги CXII, где столь полно описываются события в Египте, ничего не говорится о разрушении Мусея. Уже почти излишне добавлять, что совпадение между Флором и Луканом («tela hostium submovit», «populos revocavit ab aula») тоже восходит к Ливию: то есть он не считал пожар частью химерического «разграбления» Александрии.
7Конъектура
Множество противоречивых мнений о судьбе александрийских книг происходит от того, что не вполне ясным является само представление о топографии Мусея. Дискуссия возникает по двум пунктам: а) была ли библиотека отдельным зданием или же входила в Мусей? б) находилась ли она в царском дворце?
Строго говоря, на эти два вопроса можно легко получить ответы, они даже не должны были бы возникнуть, исходя из того, что: а) Страбон (XVII, 1, 8) перечисляет здания, составляющие Мусей, и не указывает на отдельное строение библиотеки; б) не только Страбон, цитированный выше, но и Цец в «О комедии» (p. 43 Koster) недвусмысленно помещают библиотеку Мусея «внутрь царского квартала» (ἐντὸςτῶνἀνακτόρων) в противоположность библиотеке Серапиона, которая находилась «вовне». Дискуссия возникла (и не могла быть разрешена изысканиями на месте, поскольку никаких зданий не сохранилось) благодаря тому, что в некоторых источниках (Геллий, Плутарх, Аммиан Марцеллин) всплывают сведения о «пожаре» «великой библиотеки». Если верить этим сведениям — на самом деле, как уже говорилось, спорным, — можно прийти к определимым выводам.
а) Поскольку то, как развивался пожар, представится очень ясным из сохранившихся источников, а начался он в порту и распространился по его окрестностям, были сделаны попытки (невзирая на недвусмысленные указания Страбона и Цеца) поместить библиотеку рядом с портом.
б) Поскольку Мусей как таковой продолжал мирно благоденствовать, и целый ряд литературных и документальных источников — начиная с того же Страбона — удостоверяет его счастливое и ничем не прерываемое существование, в конце концов придумали некую библиотеку (сгоревшую), отличную от той, что располагалась в здании Мусея.
Естественно, представляется странным, что и библиотека сгорела, а Мусей — нет. И вот, так или иначе, постепенно сокращается «расстояние» между Мусеем и библиотекой! Путаница, воцарившаяся в этом вопросе, проявилась в уклончивых формулировках, какие встречаются в прекрасном исследовании начала века, введении Джона Уильямса Уайта к «Схолиям к “Птицам” Аристофана» (Лондон 1914), которое на самом деле представляет собой историю Александрийской библиотеки. «Библиотека, важнейшая из всех когда-либо существовавших собраний, — пишет Уайт, — возможно, располагалась неподалеку от Мусея, или даже была его частью» (p. XIII), и чуть ниже: «великая библиотека, соединенная с Мусеем» (p. XXX).
По правде говоря, еще раньше Густав Партей указал верный путь: он заметил, что топографические описания Страбона всюду, где было возможно удостовериться на месте, оказывались точными; обнаружил склонность ученых XVIII века — в особенности Пьера Бонами, много раз выступавшего по этому поводу в «Mémoires de l’Académie des Inscriptions et Belles Lettres» в 1731 и 1732 годах, — «сдвигать библиотеку к морю» (именно чтобы обосновать пожар); и, соответственно, объявил, насколько неразумно было бы полагать, «будто книги хранились в одном здании, а ученые жили в другом» («Das Alexandrinische Museum», pp. 20-21).
Тем не менее взгляд, постепенно установившийся среди современных ученых и кодифицированный в работах настолько авторитетных, что перед ними умолкает любая критика, состоял в том, что библиотека далеко отстояла от Мусея и была уничтожена пожаром, который Мусея не затронул: о таковом уничтожении, собственно говоря, единодушно свидетельствовали все источники. Можно также сказать, что подобная догма сложилась скорее среди ученых, изучающих тексты, чем среди археологов. Так, например, Кристиан Каллмер, шведский археолог, оставивший самый полный труд о древних библиотеках, осторожно замечает, что об «архитектурном плане» Александрийской библиотеки мы на самом деле ничего не знаем, и добавляет в примечании, что единственное сохранившееся описание принадлежит Страбону (Antike Bibliotheken, «Асta Instituti Romani Regni Sueciae», 1944, p. 148). Напротив, Карл Вендель в «Handbuch» дает следующую реконструкцию:
Когда Цезарь во время Александрийской войны (48—47 гг. до н.э.) велел поджечь вражеские корабли, огонь также перекинулся на некоторые районы города и уничтожил верфи, хранилища зерна и великую библиотеку. Если такие данные единодушно приводят Сенека (ссылающийся на Ливия), Дион Кассий, Геллий и Плутарх, мы не можем подвергать их сомнению только потому, что сам Цезарь в «Гражданской войне» и его сподвижник, который написал «Александрийскую войну», обходят молчанием сей злополучный эпизод, или потому, что поздние писатели, такие, как Орозий или Аммиан Марцеллин, путают библиотеку Мусея с библиотекой Серапиона. Даже местоположение Мусея — а он, являясь частью царского дворца, вовсе не находился рядом с портом, — не работает против тезиса, утверждающего пожар; не следует также опираться на такие необоснованные теории, как та (выдвинутая Партеем), согласно которой в тот момент часть библиотеки находилась в хранилище вблизи порта, ибо Цезарь собирался вывезти ее в Рим. Мы совершаем насилие над источниками, полагая, будто пожар коснулся не библиотеки Мусея, а какого-то другого хранилища книг, расположенного в другой части города или вблизи порта. Долгая традиция повествует о событии, в котором нет ничего невероятного, и мы вправе безоговорочно принять ее. (III, pp. 75-76)
Очевидно, однако, что на это легко возразить: и Сенека, и Дион, и Геллий, и Орозий, и Аммиан говорят не о пожаре библиотеки (это слово встречается только у Плутарха), а о сгоревших свитках (число их колеблется от 40 тыс. до 700 тыс.); если молчание Цезаря и автора «Александрийской войны» возможно объяснить тем, что они пытались скрыть злополучный инцидент, непонятно почему сообщником в этом сокрытии выступает также Цицерон (а он нигде не говорит о пожаре, даже после смерти диктатора); раз Мусей был «спасен» от огня (даже Вендель признает, что он остался невредим) трудно представить себе, чтобы библиотека погибла, а не была перенесена в другую часть города.
Здравый смысл привнес в эту дискуссию Фрэзер, автор монументального труда «Ptolemaic Alexandria» (Oxford, 1972), не напрасно внимательно изучивший топографию города. Фрэзер рассмотрел вопрос с начальной точки, с молчания Страбона по поводу здания библиотеки, отличного от других зданий Мусея; заметил, что подобное здание отсутствует также и в Пергаме (а от Пергама сохранилось достаточно для того, чтобы восстановить план); и что Пергам не мог не копировать в точности Александрию, и высказал, наконец, предположение, с присущей ему осторожностью, что так называемая «библиотека» — согласно первому и превалирующему значению слова — в действительности представляла собой скопище книжных полок, расположенных в комнатах Мусея (I, pp. 479-480 и 493-494).
Материалы документальные (Папирус Мертона, 19 и Папирус из Оксиринха, 2192) и литературные (Светоний «Божественный Клавдий», 42, 5), свидетельствующие о непрерывной жизнедеятельности александрийского Мусея, были собраны и прокомментированы Бертраном Эмерденже: тот вывел из них, что не было во время кампании Цезаря никакой катастрофической потери книг, и отверг безо всякого спора источники, в которых об этом говорится («Que César n’a pas brûlé la bibliothèque d’Alexandrie»: «Bolletino dei classici», III, 6, 1985, pp. 76-77).
Несмотря на преобладание идеи, кодифицированной Венделем, противоположное мнение не было до конца изничтожено, и с преобладающей точкой зрения разошлись такие знатоки эллинизма и древних книг, как В. Шубарт («Das Buch bei den Griechen und Römern», 19213), Дж. Паскуали (в статье Biblioteca в «Enciclopedia Italiana», VI, 1930), P. Пфайфер («История классической филологии», 1968). Между прочими возникал все время такой неудобный вопрос: каким образом ученые занятия продолжали процветать в Мусее чуть ли не на следующий день после предполагаемой катастрофы? (Например, деятельность Дидима, завершившаяся во времена Августа, началась, по-видимому, до прибытия Цезаря и продолжалась без каких-либо перебоев.) Чтобы ответить на этот неудобный вопрос, спешили (Вендель) принять на веру сообщение Плутарха о том, что Антоний подарил Клеопатре книги из Пергама («Жизнеописание Антония», 58, 3), хотя сам Плутарх тут же (гл. 59) заявил, что он в это не верит. Используя данное место из Плутарха, исследователи прибегают к различным ухищрениям. Заслуживает внимания то, как это делает Уайт (p. XXX). Плутарх говорит, что, согласно сатире Кальвизия против Антония, триумвир изъял книги из Пергама, чтобы подарить их Клеопатре, но добавляет, что эти сведения ему представляются малодостоверными; Уайт излагает дело следующим образом. Антоний подарил Клеопатре 200 тысяч свитков, восполнив таким образом урон, нанесенный Александрийской библиотеке, но это вызвало такой скандал, что Кальвизий обрушился на него в своей сатире!
Упорные сомнения по поводу пожара времен Цезаря объясняют и полемический тон Венделя на страницах, цитированных выше. Самая страстная, но скупо аргументированная и малоубедительная защита тезиса, отрицающего пожар, принадлежит американскому любителю античности Эдварду Александру Парсонсу, в книге 1952 года «The Alexandrian Library, Glory of the Hellenistic World» (pp. 288- 319).