описал, как самые прославленные греческие законодатели ездили в Египет и вдохновлялись тамошними учениями. Какие еще нужны доказательства эффективной преемственности между древним и новым Египтом? Правитель высоко оценил работу Гекатея и доверил ему дипломатическую миссию. По поручению Птолемея Гекатей направился в Спарту.
В то же время его книга стала чем-то вроде путеводителя для приезжающих в Египет. В таком качестве ее использовал в свое время и Диодор. Путеводитель этот тем не менее не перестает удивлять. Возьмем посещение мавзолея Рамзеса: в описании Гекатея отнюдь не все ясно. Например, странно, если не преувеличенно звучат толкования рельефов второго перистиля: каким образом Рамзес мог воевать с Бактрией? И что представлял собой комплекс, состоящий из перистиля с галереей, библиотеки и зала для общих трапез, являвшийся, похоже, отдельным корпусом в общем плане мавзолея? Дотошный путешественник, войдя туда, испытал бы разочарование: он не нашел бы никакой библиотеки.
Рис. 1. Мавзолей Рамзеса в Фивах. Реконструкция на основе Диодора, по Жоллуа и Девильеру
IIIЗапретный город
«Твой супруг в Египте».
Старая сводня, подкупленная воздыхателем, смущая покой прелестной жительницы Коса, на тот момент одинокой и богатой, не нашла ничего лучшего, как нарисовать радужный образ самой восхитительной страны мира.
«Египет! — напирала она, — нет ничего на свете, что не значилось бы среди сокровищ этой страны: гимнасии, зрелища, философы, деньги, юноши, святилище божественных брата и сестры, великодушнейший царь, а еще — Мусей, вино, и любое благо, какого только можно пожелать, и женщины, которых больше, чем звезд на небе, и все — красавицы, не хуже богинь, представших перед Парисом для достопамятного суда».
Прежде чем прибегнуть к последнему и решающему доводу, призванному сломить сопротивление и заставить женщину расслабиться и тоже предаться наслаждениям, недалекая сводня, на первый взгляд, увлекается каким-то пустопорожним перечислением, в котором там и сям звучат смущающие даму нотки: так, от гимнасиев старуха переходит к философам, а потом сразу, почти естественно, упомянув этих двусмысленных любителей молодежи, упоминает и «юношей»; но после переходит, без всякой связи, к храму Птолемея и Арсинои, к царю Птолемею, затем к Мусею, чтобы под конец нанести удар, который мнит решающим: вино и женщины; женщины многочисленные и такие прелестные, что не возникает сомнения в том, как проводит время далекий супруг, от которого уже десять месяцев нет никаких вестей.
Во время праздника Адониса царский дворец в Александрии открывался для публики, и нескончаемый людской поток устремлялся в обширные сады. И песнопения, которые по такому случаю женщины исполняли в честь Адониса («с распущенными волосами, распоясанные, обнажив груди, мы понесем его к волнам, орошающим пеной берега»), хорошо известные даме с Коса, возможно, окончательно сбили ее с толку. Этот праздник был одним из тех редких случаев, когда отворялись двери царских покоев.
«Город имеет форму хламиды», говорят об Александрии древние путешественники. В этом прямоугольнике, почти совершенном, между морем и озером Мареотида, царский дворец занимал четвертую, может быть, третью часть. Дворцовый комплекс со временем расширялся: уже Александр задумывал его грандиозным, а потом каждый монарх пристраивал к нему новое здание или ставил новый монумент.
Целый квартал, Брукион, был мало-помалу занят ширящимися дворцовыми постройками. Со стороны моря квартал заканчивался обрывом, защищенным дамбой. То была самая настоящая крепость: в крайнем случае, при чрезвычайной опасности в ней можно было держать осаду. Это подтвердилось во время Александрийской войны, когда Цезарь с горсткой людей несколько дней держался во дворце, теснимый всем египетским войском. Персидская модель недоступного (для всех, кроме, согласно наследственной привилегии, потомков семи семейств, разоблачивших заговор магов) царского дворца была перенесена Александром в эллинистический мир. В Египте, при Птолемеях, просматривалась также, отдаленно, модель дворца фараонов.
О том, что находилось внутри этих дворцов, во внешнем мире имелось лишь смутное понятие. Было известно, например, что там должен находиться также «Мусей», который сводня с Коса включила в свой перечень чудес Александрии, скорее всего, не представляя себе, что это такое. Там находилось также драгоценное собрание книг, принадлежавших Царю, — «царские книги», как называл их Аристей, еврейский автор, в достаточной мере знакомый и с дворцом, и с библиотекой.
IVБеглец
Кого угодно он предпочел бы встретить, только не язвительного Кратета. Вдобавок ко всему, находясь в столь жалком положении, да и в таком городе, как Фивы, где у него мало друзей. И все-таки, поскольку деваться было некуда, вышел ему навстречу. Но Кратет удивил его своей любезностью. Заговорил вначале, в общих чертах, о положении изгнанника: в этом, — сказал он, — нет никакой беды, изгнание предоставляет счастливую возможность избавиться от тягот и опасностей политики; мужайся, Деметрий, — заключил философ, — верь в себя и пользуйся новым положением, в каком ты оказался.
Деметрий, правивший Афинами десять лет и заполонивший город сотнями статуй в свою честь, теперь был вынужден скрываться в Фивах, дабы не попасть в руки Полиоркета, «Осаждающего», нового властителя Афин, которого так прозвали, иронически намекая на его упорные, часто тщетные попытки осаждать города. Деметрий едва поверил своим ушам, никак не ожидая от собеседника таких любезностей. На какой-то момент лицо его просветлело и, обернувшись к друзьям, он проговорил, то ли в шутку, то ли всерьез: «Проклятая политика, которая помешала мне как следует узнать такого человека!» Разумеется, он и не вздумал последовать совету, который, как стало ясно всем, кто еще хранил память о той странной встрече, был не чем иным, как предупреждением свыше. При первой возможности Деметрий покинул Фивы и отправился в Александрию. Там, при дворе Птолемея, он и жил до конца своих дней.
В свое время Филипп Македонский пожелал видеть Аристотеля наставником Александра. Птолемей, первый из монархов Египта, для своего любимого сына хотел заполучить Теофраста, последователя Аристотеля. Но Теофраст не покинул Афины, а послал вместо себя весьма неплохого ученого, Стратона, который впоследствии (чего Теофраст предвидеть не мог) продолжил его дело в Афинах, возглавив Ликей. Для македонской династии Лагидов, которая более всех прочих похвалялась тем, что происходит по прямой линии от Филиппа (Птолемей поощрял слухи о том, будто настоящим его отцом был Филипп, и Феокрит даже вплетает эти намеки в свой «Энкомий Птолемею»), связь со школой Аристотеля была, таким образом, в каком-то смысле наследственной. Уже отец Аристотеля был личным врачом македонского царя.
Этим и объясняется тот факт, что Деметрий избрал Александрию. Он тоже принадлежал к той школе, был учеником Аристотеля и другом Теофраста, а когда правил Афинами, всячески покровительствовал тому тесному сообществу метеков, на которое многие смотрели с подозрением. Теперь, когда его покровитель Кассандр потерпел поражение, коснувшееся и самого Деметрия, он бежал к Птолемеям, с которыми, помимо всего прочего, Кассандр и его отец Антипатр, «регент» Македонии после смерти Александра, состояли в родстве. Он принес в Египет аристотелевскую модель, что и послужило залогом его успеха. Модель, которая поставила перипатетиков во главе западной науки, была теперь воспринята в Александрии с большой помпой, под покровительством царя. Впоследствии говорили даже, впадая лишь в кажущийся анахронизм, что «Аристотель научил царя Египта, как организовать библиотеку». Говорили также, что Деметрий посоветовал Птолемею «устроить собрание книг о царской власти и науке управления, и эти книги прочесть», и именно он, настолько сблизившись с монархом, что тот величал его «первым из своих друзей», подтолкнул Птолемея к изданию новых законов.
Но Деметрий, неисправимый интриган, достигнув такой высоты, не удержался от искушения и попытался направлять даже династическую политику монарха. У Птолемея были дети от первого брака — с Эвридикой — и четверо сыновей от Береники, многоопытной, весьма привлекательной вдовы родом из Кирены. Береника прибыла в Александрию в свите Эвридики. Все трое прекрасно уживались во дворце. Однако из четырех сыновей Береники Птолемей стал предпочитать одного, до такой степени, что пожелал разделить с ним престол. Это обеспокоило Эвридику. Деметрий вмешался в столь деликатную ситуацию, выступив на стороне Эвридики, может быть, потому, что Эвридика была дочерью Антипатра. Возможно, он полагал, что Птолемей вряд ли свяжет себя династическими узами с семьей местных правителей, предпочтя их властителям македонского царства. И начал предупреждать монарха, задевая, как ему казалось, нужную струну. «Если все отдашь, — твердил он, — сам останешься ни с чем». Но эти доводы, в сущности мелочные, не оказали действия. Птолемей твердо решил разделить власть с любимым сыном. Эвридика поняла, что делать тут нечего, и, отчаявшись, покинула Египет.
Чуть позже, в начале 285 года, молодой Птолемей был официально возведен на престол и правил совместно с отцом три года, вплоть до смерти Сотера. Став единоличным правителем, он решил избавиться от Деметрия и велел арестовать его, или, возможно, только держать под присмотром до тех пор, пока его участь не будет решена окончательно. Так Деметрий был снова повержен во прах, как во времена его жалкого пребывания в Фивах, когда дальновидный, но тщетный совет Кратета всего лишь позабавил его, но не убедил.
В одиночестве, под строгим надзором, в некоем местечке в глухой глубинке, он как-то задремал среди дня. И вдруг почувствовал резкую боль в правой руке, которая свешивалась с ложа. Едва осознав, что его укусила змея, он отправился к праотцам. Очевидно, что это было подстроено Птолемеем.