— Коробка. «Гудвил», — сказала жена. — Туфли — туда. Понял?
Я, застигнутый врасплох, нагрубил ей, она ответила… В общем, все как всегда.
Однако следует добавить в защиту Эми, что она всегда дважды спрашивает, не хочу ли я обсудить то-то, уверен ли, что готов избавиться от того-то. Я иногда не придаю значения таким мелочам. Вот если бы она читала мои мысли, мне бы не пришлось тратить время на женское искусство словоизлияния. Временами и я, как и Эми, играю в эту дурацкую игру «пойми меня».
Об этом я тоже не сказал копам.
Ложь путем умолчания — в этом деле я мастер.
Около десяти вечера я притормозил у отцовского дома. Ничего так строение, небольшое, но аккуратное — в самый раз для тех, кто начинает самостоятельную жизнь. Ну, или заканчивает. Две спальни, две ванные, столовая и устаревшая, но вполне приличная кухня. Табличка «Продается» ржавела на переднем дворе. Вот уже год — и ни одного предложения.
За порогом меня объяли тепло и духота. Недорогая охранная сигнализация, которую мы установили после третьего взлома, запищала, словно обратный отсчет мины с часовым механизмом. Я ввел код, который страшно разозлил Эми, поскольку он нарушал все требования, предъявляемые к кодам. Просто мой день рождения. 15-8-77.
«Неверный код». Я попробовал еще раз. «Неверный код». Струйки пота покатились по спине. Эми постоянно грозилась изменить код. Она утверждала, что это сущая глупость — пользоваться столь легко угадываемыми числами, но я догадывался об истинной причине. Ее бесило, что я использовал дату своего дня рождения, а не нашей свадьбы. В который раз я поставил свое «я» выше нашего «мы». Все мои добрые воспоминания об Эми испарились, будто их и не было. В нарастающей панике я тыкал пальцами в кнопки пульта, в то время как предупреждающий зуммер перешел в рев охранной сирены.
Вуо-о-оу-у-у! Вуо-о-оу-у-у! Вуо-о-оу-у-у!
Предполагалось, что сейчас должен прийти звонок на мой мобильный, и я отменю тревогу: «Это всего лишь я, полный болван». Но телефон молчал. Я ждал целую минуту, охваченный ужасом, как на торпедированном корабле в батальном кинофильме. Законсервированный жар запертого в июле дома душил меня. Рубашка на спине промокла. «Черт бы тебя побрал, Эми!» Я поискал на табличке у прибора сигнализации номер охранной фирмы и не нашел. Забрался на стул и давай с перепугу нажимать все подряд. Я уже почти отделил прибор от стены — оставались лишь провода, — как вдруг зазвонил мобильный. Злобный голос в трубке потребовал назвать кличку первого домашнего животного Эми.
Вуо-о-оу-у-у! Вуо-о-оу-у-у! Вуо-о-оу-у-у!
Совершенно неуместный голос — самодовольный, раздраженный, безучастный — и совсем уж неожиданный вопрос. Я не знал правильного ответа, а потому пришел в бешенство. Не важно, сколько загадок Эми я разгадал, но столкновение с очередной ее прихотью выбило меня из колеи.
— Послушайте! Я Ник Данн. Это дом моего отца. Я плачу вам за охрану! — закричал я в трубку. — И мне начхать, как звали первого зверя, которого держала моя жена!
Вуо-о-оу-у-у! Вуо-о-оу-у-у! Вуо-о-оу-у-у!
— Не говорите со мной в таком тоне, сэр.
— Послушайте! Я зашел на минутку в дом своего родного отца. Возьму кое-что и сейчас же уйду, хорошо?
— Я обязана немедленно уведомить полицию.
— Вы можете отключить распроклятую сирену, чтобы я мог собраться с мыслями?
Вуо-о-оу-у-у! Вуо-о-оу-у-у! Вуо-о-оу-у-у!
— Сирена выключена.
— Да ни хрена она не выключена!
— Сэр, я, кажется, просила вас не разговаривать со мной в таком тоне.
«Траханая сука!»
— Знаете что? Мать вашу, мать вашу, МАТЬ ВАШУ!!!
Я отключил телефон и тут же вспомнил кличку первого кота Эми. Его звали Стюарт.
Перезвонив, я попал на другого оператора, вполне вменяемого. Она отключила сирену и, благодарение богу, отменила вызов полиции. Сейчас у меня не было настроения объясняться с копами.
Усевшись на тонкий дешевый половик, я заставил себя глубоко дышать, чтобы смирить бешено колотящееся сердце. Через минуту расслабились плечевые мышцы, разжались челюсти и кулаки, а сердцебиение вернулось в нормальный ритм. Тогда я встал, намереваясь немедленно уехать, как будто этим мог наказать Эми, и тут же увидел на кухонном столе голубой конверт.
Я глубоко вдохнул, выдохнул и, открыв конверт, достал листок с нарисованным сердечком.
Привет, любимый.
Итак, у нас обоих есть то, над чем нам стоит поработать. В моем случае это перфекционизм, периодическая (хочется верить) убежденность в собственной правоте. А в твоем?
Я знаю, ты переживаешь оттого, что порой бываешь очень отстраненным, холодным, неспособным проявить любовь и заботу. Ладно. Здесь, в доме твоего отца, я хочу тебе сказать: ты не прав. Ты не похож на своего отца. Ты должен знать, что ты хороший, добрый, милый. Я корила тебя за неумение хотя бы изредка угадывать мои желания, за то, что ты не поступал так, как мне хотелось в тот или иной момент. Я корила тебя за то, что ты живой, настоящий человек. Пыталась управлять тобой вместо того, чтобы предоставить тебе самостоятельный выбор. Я лишала тебя права сомневаться и колебаться. Но сейчас не имеет значения, сколько ошибок мы с тобой совершили. Важно лишь то, что ты меня любишь и желаешь мне счастья. Ведь каждой женщине этого должно быть достаточно, правда же? Я переживаю из-за того, что наговорила тебе много ерунды, а ты в нее поверил. Поэтому сейчас я хочу сказать: ТЫ ТЕПЛЫЙ, ты мое солнце.
Если бы Эми сопровождала меня, как и собиралась, в этой охоте за сокровищами, то сейчас она уткнулась бы лицом мне в шею, поцеловала, улыбнулась и сказала:
— Ты и сам знаешь. Ты мое солнце.
К горлу подступил комок. Я в последний раз обвел взглядом дом отца и шагнул за порог, вырываясь из удушливой жары. Уже в автомобиле достал записку с четвертой подсказкой. В любом случае охота близилась к концу.
Представь меня — я девочка плохая,
Ждет наказание меня, я знаю.
Запомнишь ты наш пятилетний юбилей,
Прости, коль разгадать загадки все сложней.
Так важно подобрать удачно время —
От полудня и где-то до коктейля.
Так мчись скорей с томлением в груди,
Дверь распахни — сюрпризы впереди.
Я не знал, что она имеет в виду, а потому ощутил, как кишки скручиваются в узел. Перечитал — никаких предположений. Эми больше не щадила меня. Но не могу же я бросить охоту на середине!
На меня накатила глухая тоска — что за отвратительный день? То Бони с ее подковырками, то эта придурковатая Ноэль, то липучка Шона, то обидчивая Хилари, то высокомерная сука из охранной компании. А жена просто добила меня. Пора заканчивать проклятый день. Сейчас я мог выдержать общество одной-единственной женщины.
Го хватило одного взгляда — пронзительного, обжигающего, как у отца. Она усадила меня на банкетку и заявила, что сейчас приготовит ужин. Через какие-то пять минут вернулась со стареньким столом-подносом в руках. Обычная пища Даннов: поджаренный сыр, домашние чипсы и пластмассовые чашки с…
— Это не «Кул-эйд», — сказала Го. — Пиво. «Кул-эйд» — это слишком старомодно.
— Так питательно! И так оригинально!
— Завтра будешь готовить сам.
— Надеюсь, тебе понравится суп из банки.
Она присела рядом со мной, стащила ломтик сыра с тарелки и спросила нарочито безмятежно:
— Как думаешь, зачем копы спрашивали меня, носит ли Эми до сих пор второй размер?
— Ни одной гребаной догадки.
— И тебя это не настораживает? Не похоже разве, что они нашли ее одежду или что-то типа того.
— Но тогда они позвали бы меня опознать одежду. Угу?
— Пожалуй, — подумав секунду, ответила она задумчиво. Посидела так, а потом, взглянув на меня, улыбнулась. — Я записала на кассету футбол. Будешь смотреть? Ты в порядке?
— Да, я в порядке.
Чувствовал я себя хуже некуда: в желудке жирный комок, в башке дикий сумбур. Возможно, дело в неразгаданном ключе, но вдруг мне показалось, что я совершил ужасную ошибку и исправить ее нельзя. Может, это совесть выцарапала ответ из тайника моей души?
Го поставила кассету и в течение десяти минут говорила только об игре, не забывая прихлебывать пиво. Моя сестра никогда не любила жареный сыр, а потому сейчас намазывала соленые крекеры арахисовым маслом из банки. Когда пошла реклама, она сказала, стряхивая в мою сторону крошки от крекера:
— Был бы у меня член, я бы трахнула это арахисовое масло.
— Если бы у тебя был член, в мире случилось бы много неприятностей.
Она ускоренно перемотала скучную часть игры. «Кардз» отставали на пять очков. Когда началась очередная реклама, Го нажала на паузу и проговорила:
— Я сегодня позвонила, чтобы сменить тариф на мобильнике, а у оператора вместо гудков стояла песня Лайонела Ричи. Слышал когда-нибудь Лайонела Ричи? Мне нравится «Penny Lover», но у них там другая песня, не «Penny Love», ну да ладно. Звонок приняла женщина, сказала, что менеджеры по обслуживанию абонентов находятся в Батон-Руже. Мне показалось странным, что она разговаривает без акцента, но она ответила, что выросла в Новом Орлеане. Мол, не все об этом знают, но когда вы беседуете с жителями Нового Орлеана — новоорлеанцами, да? — то можете заметить, что они все говорят без акцента. В общем, она порекомендовала тариф…
Нас с Го всегда восхищала способность нашей мамы говорить ни о чем, излагать пустопорожние бытовые бесконечные истории, причем сестра считала, что мама делает это нарочно, чтобы поиздеваться над нами. И вот уже больше десяти лет каждый раз, когда у нас с Го возникает случайная пауза в разговоре, один из нас заводит волынку о ремонте бытовой техники и отоваривании купонов. При этом Го достигла в болтовне гораздо большего мастерства, чем я. Ее история может быть бессмысленной, бессвязной, тянуться так долго, что хоть на стенку лезь от злости, — а потом заканчиваться шуткой.
Го принялась грузить меня насчет света в холодильнике, не выказывая признаков усталости. Внезапно, охваченный сердечной признательностью, я наклонился и чмокнул ее в щеку.