Мой отец. Я улыбался ему вслед. И тут налетели репортеры: а правда, что я убил свою жену? Пока я пятился к дому, подъехала полицейская машина.
Это Бони, не побоявшись папарацци, приехала, чтобы сообщить мне горячую новость. Говорила она доброжелательно, голосом нежным, как прикосновение перышка.
Эми была беременна.
Моя жена пропала с моим ребенком в чреве. Бони внимательно наблюдала за мной, дожидаясь реакции. «Ей нужны твои эмоции для полицейского расследования, — сказал я себе. — Веди себя правильно. Прими новость так, как должен принять мужчина».
Я уронил голову на руки и прошептал:
— О господи… О господи!
А перед глазами стояла картинка — моя жена с пробитой головой лежит на полу в кухне и держится за живот.
Эми Эллиот-Данн
26 июня 2012 года.
Страницы дневника.
Более живой я не чувствовала себя отродясь. Небо сияет яркой голубизной, птицы словно с ума сошли в эти теплые деньки, за домом неспешно бежит река, а я чувствую, как бурлит во мне жизнь. Я испугана, я взволнована, но я — живая.
Сегодня утром проснулась, когда Ник уже ушел. Сидела на кровати, не отрываясь глядела в потолок, на золотые солнечные зайчики. За окном пели синешейки, а меня тошнило. Горло сжималось и разжималось, подобно сердцу. Я приказала себе: не смей рвать, а потом кинулась в ванную, и меня стошнило прямо в раковину. Желчь, теплая вода и одна-единственная горошина. Живот стискивали спазмы, глаза стремились покинуть орбиты, дыхание прерывалось. Поэтому я занялась теми расчетами, которые начинает вести любая женщина, вот так же склонившаяся над раковиной. Я принимала таблетки, но могла пропустить денек-другой — какое это имеет значение, если тебе тридцать восемь лет и двадцать из них ты принимаешь таблетки? Я не боялась случайно забеременеть.
Тесты оказались заперты под стеклом. Пришлось разбудить раздраженную усатую женщину и объяснить ей, чего я хочу. Пронизывая меня клиническим взглядом, она вручила пакетик и пожелала удачи.
Я не знала, что же считать удачей — положительный результат или отрицательный? Вернувшись домой, трижды прочитала инструкцию. Подержала полоску под правильным углом на протяжении нужного числа секунд, а потом положила ее на край раковины и убежала, как от бомбы. Три минуты ждала, включив радио и нарвавшись на песню Тома Петти, — хоть когда-то можно включить радио и не нарваться на песню Тома Петти? Я спела вместе с ним «American Girl» от первого до последнего слова, а потом прокралась в ванную, как будто тест — это чуткая добыча, а я хищник. Сердце забилось быстро-быстро. Я беременна.
Промчавшись через залитую солнцем лужайку на другую сторону улицы, я забарабанила в двери Ноэль, а когда она открыла, разрыдалась, показывая полоску бумаги и крича: «Я беременна!»
Теперь об этом знаю не только я. Даже страшно как-то.
Вернулась домой с двумя мыслями.
Первая. На следующей неделе пятая годовщина нашей свадьбы. Ключи будут иметь вид любовных писем, а в конце Ника будет ждать чудная антикварная деревянная колыбелька. Я сумею убедить его, что мы одно целое. Мы семья.
Вторая. Жаль, что мне не удалось купить пистолет.
Сейчас я иногда со страхом жду возвращения мужа домой. Несколько недель назад он предложил покататься на плоту по реке под синим небом. Я так крепко цеплялась за борт, что Ник даже спросил, чего я так боюсь. А у меня перед глазами стояла картинка: Ник раскачивает плот, сперва дразнит и смеется над моей паникой, а потом с сердитым и сосредоточенным лицом бросает меня в воду — грязную бурую воду с колючим песком и ветками, и держит там сильной рукой, пока я не перестаю сопротивляться.
Я не могу бороться с этими мыслями. Ник взял меня замуж молодой, богатой, красивой, а сейчас я бедна, не имею работы и гораздо ближе к сорока, чем к тридцати годам. Правда, для своего возраста я все еще считаюсь хорошенькой. Но как ни крути, моя ценность уменьшилась. Я догадываюсь об этом по взгляду Ника, когда он смотрит на меня. Вовсе не такой взгляд у человека, умеющего честно проигрывать. Скорей это взгляд мужчины, загнанного в угол. Может, он и хотел бы развестись со мной до родов. Но он не сможет, мой старый добрый Ник. В этом городе, где так превозносят семейные ценности, общество отвергнет человека, бросившего жену и ребенка. Поэтому он, вероятнее всего, останется со мной и будет страдать. Страдать, злиться и буянить.
Делать аборт я тоже не собиралась. Шестинедельный малыш в моем животе уже достиг размеров чечевичного зерна — у него появились глаза, уши и легкие. Несколько часов назад я спустилась в кухню, суетливо отыскала банку с бобами, которую Морин вручила мне для любимого супа моего мужа, вынула зернышко чечевицы и положила на столешницу. Очень маленькое зернышко, меньше моего ногтя. Я не в силах была смотреть, как оно лежит на холодном столе, и взяла на ладонь и погладила пальцем. Оно и сейчас в кармане моей футболки, я не могу с ним расстаться.
Я не хочу делать аборт и не собираюсь разводиться с Ником. Просто я по сей день не могу забыть, как он летним днем ныряет в океан и шарит руками по дну, размахивая ногами в воздухе, а потом появляется с самой красивой ракушкой для меня, а солнце слепит глаза так, что, закрывая их, я вижу цветные блики. А потом Ник целует меня солеными губами, и я понимаю, что счастлива, что люблю своего мужа, будущего отца моих детей. И мы будем счастливы вместе.
Может быть, я ошибаюсь. Может быть, я очень сильно ошибаюсь. Иногда он так смотрит на меня… Где тот милый мальчик с пляжа, мужчина моей мечты, отец моего ребенка? Он рассматривает меня холодными паучьими глазами, за которыми прячется очень расчетливый разум. Кажется, этот человек способен меня убить.
Итак, если вы найдете дневник, а я буду мертвой…
Простите, это совсем не смешно.
Ник Данн
Спустя семь дней.
Вот и настала пора. Ровно в восемь часов утра по времени центральных штатов и в девять по нью-йоркскому я взялся за телефон. Как выяснилось, моя жена была беременной. Я оказался в центре внимания, но только в качестве подозреваемого. А потому твердо решил нанять адвоката. Того самого, которого я не хотел, но в котором отчаянно нуждался.
Таннер Болт. Жестокая необходимость. Загляните на юридические сайты, посмотрите любые криминальные новости, покрытое искусственным загаром лицо Таннера Болта возникнет перед вами, негодующее и заботливое, от имени какого бы клиента он ни выступал. В тридцать четыре года он прославился, защищая Коди Олсена, чикагского ресторатора, обвиненного в удушении беременной жены и сокрытии тела путем закапывания на свалке. Полицейская собака обнаружила запах трупа в «мерседесе» Коди, изучение его ноутбука показало, что кто-то распечатал карту проезда к ближайшей мусорной свалке в то утро, когда жена Коди исчезла. Все улики были против него. Но когда за дело взялся Таннер Болт, к убийству оказались причастны все: полицейское управление, двое гангстеров из чикагского Вест-Сайда, сердитый вышибала из клуба. Все, кто угодно, кроме Коди Олсена, который свободно вышел из зала суда и потом угощал желающих коктейлями.
В течение последующих десяти лет Таннер Болт приобрел известность как Заступник Мужей — его способности наилучшим образом проявлялись в самых трудных случаях, когда мужей обвиняли в убийстве их жен. Как правило, он добивался успеха, выигрывал дела даже с чрезвычайно неприятными обвиняемыми — мужьями-изменниками, автомоносексуалистами и социопатами. Поэтому у Таннера Болта была еще одна кличка — Мудацкий Адвокат.
Я записался на прием на два часа пополудни.
— Это Мэрибет Эллиот. Оставьте сообщение, и я перезвоню, как только смогу, — произнес автоответчик очень похоже на Эми.
На Эми, которая уж точно перезвонит не скоро.
Я спешил в аэропорт, чтобы лететь в Нью-Йорк на встречу с Таннером Болтом. Когда я попросил у Бони разрешения покинуть город, она как будто удивилась: «Полиция обычно на этом не настаивает. Разве что в сериалах».
— Привет, Мэрибет, это опять Ник. Мне нужно поговорить с вами. Хочу сказать, что в самом деле не знал о беременности Эми, и я потрясен так же сильно, как, должно быть, и вы. Э-э-э… Я решил нанять адвоката. Помнится, даже Ранд это предлагал. Ну, в общем… вы же знаете, я на автоответчик диктовать не мастер. Надеюсь, вы мне перезвоните.
Офис Таннера Болта располагался в центре Нью-Йорка, неподалеку от места моей прежней работы. Лифт поднял меня на двадцать пять этажей настолько тихо, что я не был уверен, двигаемся ли мы, пока не заложило уши. На двадцать шестом этаже блондинка в строгом деловом костюме вошла в кабину. Она нетерпеливо притопывала ногой, дожидаясь, когда закроется дверь, а потом напустилась на меня:
— Что ж вы кнопку не нажмете?
Я подарил ей ослепительную улыбку, которой пользуюсь, чтобы смягчить отношения с раздражительными женщинами; эту улыбку Эми называла усмешкой сердцееда Никки, и в этот миг блондинка меня узнала.
— О! — протянула она и скривилась так, будто в кабине запахло гнилью.
То, что я вышел на этаже Таннера, она, похоже, восприняла как оскорбление.
Этот парень слыл лучшим в своем деле, а я и нуждался в самом лучшем, но мне претило обращаться к нему по какому бы то ни было поводу — претило иметь дело с человеком неразборчивым в средствах, самопиарщикам и защитникам виновных. Я заранее возненавидел Таннера Болта и нарисовал в воображении его офис похожим на сцену из «Полиции Майами». Но контора «Болт и Болт» оказалась прямой противоположностью вымышленной — солидной, по-настоящему адвокатской. За безупречно чистой стеклянной дверью сновали люди в очень добротных костюмах, перебегая из кабинета в кабинет.
Молодой человек, весьма холеный, в галстуке цвета тропических фруктов, поздоровался со мной и проводил в сверкающую стеклом и зеркалами приемную, где любезно предложил воды (я отказался), а потом вернулся за блестящий стол и поднял блест