Снаружи жарко, как в джунглях; стрекочут цикады. Мой надувной матрас, розовый, с русалками, маловат для моего роста: ноги по колено в воде. Зато он позволяет проводить на воде целый час — оказывается, «я» это люблю.
Вначале я замечаю белокурую голову, пересекающую парковку, а потом девушка с разбитой губой перешагивает через оградительную цепь у входа. В руках у нее купальное полотенце, не больше кухонного, пачка сигарет «Мерит» и солнцезащитный крем «СПФ-120». Похоже, рака кожи она боится больше, чем рака легких. Она усаживается и тщательно натирается, разительно отличаясь от других женщин, которые скрывались здесь. Те по большей части пользовались маслом для младенцев, оставляя жирные пятна на шезлонгах.
Девушка кивнула мне — так люди приветствуют друг друга, оказываясь в баре за одним столиком. Она читает «Марсианские хроники» Рэя Брэдбери. Блондинка любит фантастику. Конечно, побитым женщинам свойственно бежать от действительности.
— Неплохая книга, — бросаю я, начиная ни к чему не обязывающий пляжный разговор.
— Кто-то забыл ее в моей комнате. Так что у меня был выбор — Брэдбери или «Черный Красавец». — Она надевает массивные темные очки.
— Тоже неплохо. Но «Черный скакун» лучше.
Она смотрит на меня через очки — огромные черные глаза пчелы. Хмыкает и резко утыкается в книгу — «вы что, не видите — я читаю?». Такое движение мне частенько случалось замечать в самолетах, когда из соседнего кресла задают глупый вопрос: «По делам или развлечься?»
— Меня зовут Нэнси, — называюсь новым именем.
Джеффу я представлялась Лидией.
Не слишком разумно в этой тесноте, но так уж получилось. Подчас мое подсознание вдруг действует само по себе. Вначале я подумала о разбитой губе и печальных глазах девушки, потом о преступлениях и проституции, а после о мюзикле «Оливер!» Любимый спектакль моего детства. Несчастная проститутка Нэнси обожала своего жестокого мужчину, пока не приняла смерть от его руки. Много раз я задумывалась, с чего бы это моей феминистически настроенной маме слушать со мной арию Нэнси «Что я ему нужна, пока еще нужна…», которая, без преувеличения, воспевает семейное насилие. А в итоге поняла, что Эми из Дневника также убита ее мужчиной и у нее немало общего с…
— Меня зовут Нэнси, — повторила я.
— Грета.
Не слишком правдоподобно.
— Рада познакомиться, Грета.
Я отплываю подальше и слышу щелчок ее зажигалки. Вскоре дым плывет над водой.
Минуты через четыре Грета садится на край бассейна и болтает ногами в воде.
— А ведь горячая. — У нее сильный голос, напоминающий о выкуренных сигаретах и ветрах прерий. — Вода.
— Как в ванне.
— Не лучший способ освежиться.
— В озере не намного холоднее.
— Ну, да я все равно плавать не умею.
Я никогда не встречала людей, которые совсем не могут плавать.
— Да я и сама едва-едва умею, — вру не задумываясь. — По-собачьи.
Она двигает ногами. Волны колеблют мой матрас. Спрашивает:
— Ну и как тут, вообще?
— Ничего так. Тихо.
— Хорошо. Это мне как раз и нужно.
Обернувшись, я смотрю на нее. Две золотые цепочки на шее, кровоподтек размером со сливу у левой груди и татуировка в виде трилистника чуть выше линии бикини. Купальник новехонький, дешевый, вишнево-красный. Из мини-маркета рядом с причалом для яхт, где я покупала матрас.
— Вы здесь одна? — интересуюсь я.
— Абсолютно.
Ну и о чем говорить дальше? Может, есть условные фразы, которыми обмениваются подвергшиеся насилию женщины, а я их не знаю?
— Проблемы с парнем? — Она зыркает на меня исподлобья. Кажется, я угадала. — У меня тоже.
— Как будто нас не предупреждали, — говорит Грета, зачерпывая воду и выплескивая себе на грудь. — Мама, отправляя меня первый раз в первый класс, сказала: «Детка, держись подальше от мальчиков, они или камнями бросаются, или норовят забраться тебе под юбку».
— Надо сделать футболку с такой надписью.
— Это точно, — смеется она. — Хотя… Нет, это прописная истина. Моя мамочка живет в лесбийской деревне где-то в техасской глуши. И если подумать, для меня было бы неплохо к ней присоединиться. Там все жители кажутся счастливыми.
— Лесбийская деревня?
— Ну, эта, как ее… коммуна. Несколько лесбиянок выкупили участок земли, организовали общину. Мужчинам вход запрещен. Здорово, как по мне. Мир без кобелей? — Грета снова зачерпывает воду, но уже одной рукой и, приподняв очки, умывается. — Жалко, что мне не нравятся киски. — У нее хриплый смех всякого навидавшейся женщины. — А есть тут вообще парни, с которыми можно общаться? Это у меня судьба такая. Убежать от одного, чтобы напороться на другого.
— Здесь почти все время ни души. Есть Джефф, бородатый такой, он вроде нормальный. Раньше меня поселился.
— А сколько еще ты собираешься тут пробыть?
Не знаю, что ответить. Удивительно, но я сама не представляю, до каких пор нужно здесь задержаться. Изначально я планировала пожить в уединении, пока Ника не арестуют, но вот поди угадай, когда это случится.
— Пока он не перестанет искать? — высказывает догадку Грета.
— Что-то в этом роде…
Она внимательно и серьезно смотрит на меня. Я напрягаюсь, ожидая услышать: «Где-то я тебя видела».
— Никогда не возвращайся к мужчине, пока не сойдут синяки, — подводит итог Грета. — Не доставляй ему такой радости.
Она встает, собирает вещи, вытирает ноги о полотенце. Говорит:
— День прошел, и черт с ним.
Не знаю почему, но я поднимаю большой палец, чего не делала никогда в жизни.
— Хочешь, приходи ко мне, когда накупаешься, — прощается она. — Посмотрим телик вместе.
Свежий помидор, полученный от Дороти, я держу на ладонях, словно подарок на новоселье. Грета отворяет дверь и, похоже, поначалу меня не узнает. Будто мы не виделись несколько лет. Потом хватает помидор с моих рук:
— Великолепно! Как раз сэндвичи делаю. Устраивайся.
Она кивает на кровать — гостиных тут нет, — а сама отправляется на кухоньку, где все как и в моей: такая же пластмассовая разделочная доска, такой же тупой нож. Нарезает помидор ломтиками. Пластиковый поднос с легкой закуской стоит на столе; желудочно-сладкий запах расползается по комнате. Грета укладывает два скользких сэндвича на одноразовые тарелки, насыпает рядом по горсточке крекеров и несет угощение в спальню. Потом сидит с «лентяйкой» и меняет один шум на другой.
Мы сидим на краешке кровати, бок о бок, и пялимся на экран.
— Увидишь что-нибудь интересное, скажи, — роняет Грета.
Я кусаю сэндвич. Помидор падает и скользит по бедру.
«Деревенщина из Беверли-Хиллз». «Непредсказуемая Сьюзен». «Армагеддон».
«Шоу Эллен Эббот».
Моя фотография на весь экран. Я — основа сюжета. Опять. Смотрюсь великолепно.
— Ты это уже видела? — спрашивает Грета, не оборачиваясь. Звучит так, будто мое исчезновение — повторный показ телесериала. — Женщина пропала в день пятилетнего юбилея ее свадьбы. Муж с самого начала ведет себя странно — весь в улыбках и по уши в дерьме. Оказывается, застраховал ее жизнь на огромные деньжищи, а тут еще выяснилось, что она беременная была. И при этом парень детей не хотел.
На экране мелькают крупным планом обложки книг об «Удивительной Эми».
— Знаешь эти книги? — поворачивается Грета.
— Еще бы!
— Понравились?
— Они всем нравятся, — отвечаю я. — Такие интересные.
— Такие неестественные, — фыркает Грета.
Дают мою фотографию крупным планом.
Я жду, скажет ли Грета, как я красива.
— Ха, а она неплохо смотрится для своего возраста, — говорит блондинка. — Хорошо бы мне так сохраниться к сорока.
Эллен рассказывает мою историю аудитории. Фотография остается на экране.
— Похоже, она была испорченной девчонкой, — заявляет Грета. — Богатая, высокомерная и злобная.
Как по мне, это просто несправедливо. Я никому не давала повода считать меня такой. С тех пор как перебралась в Миссури — ну ладно, с тех пор как принялась реализовывать свой план, я вела себя исключительно осторожно, ни капли высокомерия, само добродушие и жизнерадостность. Ведь именно этого окружающие хотят от женщины. Я приветливо махала соседям, выполняла мелкие поручения подруг Мо, а иногда привозила колу какому-нибудь чумазому Стаксу Бакли. Я навещала папу Ника, и любая медсестра могла засвидетельствовать, сколь мила и любезна Эми Данн, а я тем временем нашептывала снова и снова в перепутанные извилины Билла Данна: «Приходите к нам жить, я вас люблю, приходите к нам жить».
Таких, как отец Ника, в «Комфорт-Хилле» называют бродягами. Его вечно куда-то черти несут. Но я обожаю представлять, как Билл Данн — материальное воплощение всех страхов Ника — снова и снова появляется на нашем пороге.
— Почему она тебе кажется злобной? — спрашиваю я.
Грета пожимает плечами. По телевизору крутят рекламу освежителя воздуха. Женщина распыляет его из баллончика, делая свою семью счастливой. Потом начинается ролик про тончайшие прокладки, благодаря которым женщина может надеть обтягивающее, потанцевать, встретить мужчину и уже с ним, распыляя освежитель воздуха, обрести счастье.
Уборка и месячные. Месячные и уборка.
— Ну, я просто так сказала, — отвечает Грета. — Вот слушаю, и почему-то думается про богатую скучающую суку. Вроде тех богатых сук, которые тратят деньги мужей на бизнес типа кафешек, магазинчиков и прочее дерьмо. Сплошные бутики.
Некоторые из моих нью-йоркских подруг любили строить из себя бизнес-леди. Им нравилось рассказывать всем, что они тоже работают, хотя на самом деле это была игра в работу, забава. Придумать новое пирожное, заказать канцелярские принадлежности, выбрать эффектное платье в собственном магазине.
— По всему, она из таких, — заявляет Грета. — Богатая сучка задрала нос выше некуда.
Она на минутку выходит в уборную, а я на цыпочках пробираюсь в кухню, открываю холодильник, плюю в ее молоко, в апельсиновый сок, в контейнер с картофельным салатом и так же тихонько возвращаюсь.