ты сам? О сексе меня лучше не спрашивай, да?
– Да я и не собира…
– Потому что весь секс тогда – это сплошное притворство, не важно, удачный он или нет? Сколько бы ты старания и умения в это ни вкладывал? Что все просто «о’кей»? Что у тебя случалось и получше? Что все было не то чтобы «плохо», но пускай он особо не задирает нос?
– Рэйчел, я не понимаю, чего ты от меня…
– Это ужасно, Джордж. Я это ненавижу. Вот и с этим Уолли?
– Уолли?
– Каждую минуту одно и то же! Каждую минуту! Как в том кино про гладиаторов? Это изматывает. Я так устала. Я выжата как лимон. А с тобой было совсем не так.
– …
– …
– …
– Джордж?
– Я теперь с Кумико.
– Знаю. Знаю? Ну, то есть я в курсе, да? Твоя дочь об этом трещит на каждом углу? Так что я все знаю? Но просто я подумала. Подумала о том, как сильно мне тебя не хватает.
– …
– …
– Даже не знаю, что и сказать…
– Да не говори ничего. Просто я…
– Я теперь с Кумико…
– …скучаю по тому, кто…
– И я очень серьезно…
– …по-настоящему добр…
– …в нее влюблен.
– Ты был так добр ко мне, Джордж. Как, наверно, больше никто.
– Увы, о себе ты того же сказать не можешь.
– Я знаю, что была недобра к тебе…
– Нет, я о том, что ты была недобра к себе. Плохо с собой обращалась.
– Ты был первым, с кем я могла хотя бы предположить, что все вполне возможно, Джордж. А с этим Уолли я встречаюсь, и он, конечно, очень, очень обаятельный и так далее, но…
– Рэйчел, я должен…
– Но я все время думаю: он не такой милый, как Джордж.
– Это был мимолетный флирт, Рэйчел, и мы оба знаем, что это ошибка. Я слишком стар для тебя. Я слишком скучен для тебя, ты сказала это сама. И уж тем более я не такой обаятельный, как…
– Ну и что с того, если это правда? Иногда нам нужно и кое-что поважней.
– Ты хочешь сказать, это никак не связано с тем, что я теперь не один? И с тем, что я немного прославился?
– Ты снова пытаешься грубить, Джордж. Это тебе не идет?
– Мне правда нужно идти. Желаю тебе всего самого…
– Видишь? Ты же такой милый.
– Но я действительно должен идти.
– Я хочу повидаться с тобой.
– Рэйчел…
– Как в старые добрые времена?
– Нет, я не думаю…
– Я могла бы тебе о них напомнить.
– …
– Ты знаешь, о чем я, Джордж.
– Мне очень жаль, Рэйчел.
– Тебе будет жаль, если ты не позволишь мне…
– Мне очень жаль, что тебе так одиноко.
– Джордж…
– Я желаю тебе счастья. Я слушаю тебя и слышу, как твое сердце плачет, желая с кем-нибудь…
– Погоди хоть секундочку…
– …соединиться. По-настоящему соединиться.
– Да? Но я же…
– И мне очень жаль, что я этим кем-нибудь быть не могу. Никак не могу, прости.
– Джордж…
– Желаю тебе всего самого…
– Джордж…
– Но мне пора идти…
– Я беременна.
– …
– …
– …
– …
– То есть это, конечно, неправда.
– Джордж…
– Прощай, Рэйчел, и прости меня.
– Джордж, я только…
Она летает всю жизнь и даже дольше, приземляясь, когда растущая Земля призывает ее, и улетая дальше, когда зова не слышно. Ей одинаково радостно и в воздухе, и на Земле, и радость эта, несмотря на частые слезы, от особого ее предназначения. Повсюду, где бы ни приземлилась, она дарует освобождение от грехов, и ее прощение проникает в сердца, ибо за что мы все просим прощения, как не за обиды, уносящие радость?
Мир вступает в период юности, земля собирается по кусочкам в узнаваемую цельную форму, хотя и с болью, с извержениями.
Она не сторонится вулканов, когда те выплевывают лаву, узнавая в них ту же ярость воды – усилие, направленное изнутри наружу, то есть в никуда.
– Уже скоро, – говорит она вулканам, – уже совсем скоро все ваши длинные мускулы сплетутся внутри Земли, чтобы крепко держать ее в своих объятиях. Одна рука стиснет другую, другая третью – и вы сможете удерживать бремя жизни на ваших общих плечах. Осталось совсем недолго.
И вулканы верят ей, и успокаивают свои яростные потоки, и готовятся удерживать этот мир.
Все вулканы, кроме одного.
– А я не верю тебе, госпожа, – говорит ей вулкан, и его зеленые глаза искрятся каким-то злобным весельем, что сильно ее озадачивает. – Смысл вулкана в том, что он злой. А спокойный вулкан – это всего лишь гора, разве нет? Успокоить вулкан – значит убить его.
Губительная, пышущая жаром лава вытекает из него волна за волной, и обитатели этой совсем еще юной Земли разбегаются в ужасе от его огненного хохота. Она с отвращением отлетает подальше, делает круг и прилетает опять, чтобы снова показать ему свое отвращение. Так и общается с ним, летая кругами.
– Цель вулкана – погибнуть, – говорит она. – Разве не за это ты борешься?
– Да, госпожа, цель вулкана – погибнуть, – отвечает он. – Но сделать это с как можно большей злобой.
– Но ты не кажешься злобным, – говорит она. – Ты улыбаешься. Проказничаешь. В тебе так и плещет желание пофлиртовать.
– Во мне плещет радость, госпожа. Злобная радость.
– Разве такое возможно?
– Это именно то, что всех нас создает. То, от чего пылает магма этого мира. То, что заставляет вулканы петь.
– Так вот чем ты называешь разрушение? Песней?
– Именно так, госпожа. А песня никогда не лжет.
– В отличие от тебя, – говорит она и улетает прочь.
Вулкан посылает ей вслед целый сноп огнедышащей лавы. Но тот не достигает ее. Да и не должен.
– Ты еще вернешься, госпожа, – говорит вулкан. – Ты вернешься.
Она возвращается. Старше и мудрее. Старше теперь и мир, хотя у него, как ни удивительно, особо мудрости не прибавилось.
– Все извергаешь, – говорит она, облетая вокруг вулкана.
– А ты все прощаешь, – раздается в ответ из огненной колесницы, – там, где прощения не обещано.
– Ты стал посланником войны, – говорит она, не приближаясь к нему, поскольку уже успела узнать о вулканах побольше, – в том числе и о том, что в зону их действия лучше не попадать.
– Я теперь генерал, – отвечает вулкан.
Его огромное войско, заполонив собою весь мир, пожирает леса, города, пустыни, долины.
– Ты не погиб, как все остальные, и не превратился в гору.
– Нет, госпожа. В этом не было будущего.
Он поднимает хлыст – длинную цепь сияющего белого жара – и хлещет своих великих и страшных скакунов. Те оглушительно ржут, вздымая копыта. И превращаются в пепел фермы, мосты и цивилизации, пока его бесчисленная и ненасытная армия разливается пылающими реками по всей округе.
Какое-то время она летит рядом с ним, наблюдая в молчании, как он обращает в прах этот уголок Земли. Она ничего не спрашивает, он ничего не отвечает, лишь поглядывает иногда в ее сторону. Его зеленые глаза бдительно следят за ее полетом.
– Я прощу тебя, – говорит она. – Если ты об этом попросишь.
– Не попрошу, госпожа, – отвечает он.
– Почему?
– Я не нуждаюсь ни в чьем прощении, а также не признаю за тобой права его предлагать.
– Правом прощать наделяет нас тот, кто прощения просит.
Он улыбается ей, глаза его радостно сияют.
– Это не противоречит моим словам, госпожа.
Повинуясь странному желанию, в котором она не хочет себе признаться, она снижается и долго парит над самым войском вулкана. Оно атакует, но кто противник и где чья армия – не разобрать. Вся битва словно одна сплошная скотобойня, кишащая телами, плюющаяся огнем и кровью с единственной целью – сварить саму себя заживо.
Она снова взлетает повыше и описывает над вулканом последний круг.
– Прежде чем ты улетишь, госпожа, – говорит вулкан, – не скажешь ли мне свое имя? – Он опять улыбается, а в отражении его глаз виден мир, гибнущий от огненного террора. – Тогда я смогу назвать его, когда ты увидишь меня снова.
– Я больше никогда тебя не увижу.
– Как пожелаешь, госпожа, – говорит ей вулкан с поклоном. – Тогда я скажу тебе свое.
Он открывает рот и испускает рев, полный такой страшной боли и горя, что листья на деревьях жухнут, птицы падают с неба, а из трещин в земле, извиваясь, вылезает черная саранча.
– Но ты, госпожа, – добавляет вулкан, – можешь звать меня…
– Я не буду никак тебя звать, – говорит она, собираясь улетать, но все еще не улетая. И повторяет: – Я больше никогда тебя не увижу.
– Как пожелаешь, госпожа, – повторяет вулкан.
Он взмахивает хлыстом, но она улетает прежде, чем тот опускается.
– Отец? – зовет она, пролетая сквозь облака.
Она знает, что он не ответит. Он не ответил ни разу за все то время, пока старился мир. Она не знает, здесь ли он и слышит ли ее голос, ведь облака движутся, собираются и проливаются наземь дождем столько раз на дню – не говоря о жизни, прожитой этим миром, – что даже дочь облака не сможет отличить одно из них от другого.
Это облако может оказаться ее отцом. А может и не оказаться. Наверно, обычное облако. При чем тут ее отец?
И все-таки…
– Отец? – повторяет она.
И больше не говорит ничего, поскольку не знает, о чем его спрашивать. В ее голове – сплошные мысли о вулкане: споры, которых между ними не случилось, его поражение, которого она не добилась, и милосердное прощение, которое она могла предложить лишь в ответ на его последнее желание – освободить его, о чем он так и не попросил.
Она пролетает сквозь облака, позволяя каплям влаги остужать ее брови, мочить ее одежды и ощущая, как приятная прохлада растекается по мышцам, уставшим от полета.
Все это время ее отец наблюдает за ней – и шепчет ее имя, лишь когда она покидает пелену облаков и улетает слишком далеко, чтобы это услышать.