Исчезнувшее свидетельство — Борис Сударушкин — страница 4 читать онлайн бесплатно

ь четвертая. Сюжет для детектива

– Эдгар По в превосходных диалогах пояснил метод Дюпена, всю прелесть его железной логики. Доктору Уотсону приходилось выслушивать от Холмса весьма точные разъяснения с упоминанием мельчайших деталей. Но вы, отец Браун, кажется, никому не открыли своей тайны… Кое-кто у нас говорил, что ваш метод нельзя объяснить, потому что он больше, чем метод. Говорили, что вашу тайну нельзя раскрыть, так как она – оккультная… По-моему, хотите покончить с болтовней – откройте вашу тайну.

Отец Браун шумно вздохнул. Он уронил голову на руки, словно ему трудно стало думать. Потом поднял голову и тихо сказал:

– Хорошо! Я открою тайну.

Он обвел потемневшими глазами темнеющий дворик – от багровых глаз печки до древней стены, над которой все ярче блистали ослепительные южные звезды.

– Тайна… – начал он и замолчал, точно не мог продолжать. Потом собрался с силами и сказал: – Понимаете, всех этих людей убил я сам… Я тщательно подготовил каждое преступление… Я упорно думал над тем, как можно совершить его, – в каком состоянии должен быть человек, чтобы его совершить. И когда я знал, что чувствую точно так же, как чувствовал убийца, мне становилось ясно, кто он…

Гилберт Кийт Честертон. Тайна отца Брауна

Глава первая. Аноним открывает лицо

Хотел погостить у родителей день-другой, но не заметил, как пролетела неделя. За три дня я подробно изложил все, что узнал от Анны Николаевны и случайного попутчика, об истории дома Мусина-Пушкина на Разгуляе и об остановке в Переславле-Залесском. Единственное, о чем умолчал, – о замеченной в Ростове слежке, которая, чем дольше я думал о ней, тем более казалась мне странной и необъяснимой.

Написанный очерк я отправил в редакцию молодежной газеты с соседским парнем, студентом Ярославского университета, и, с чувством исполненного долга, начал отдыхать по-настоящему: загорал, купался, несколько раз сходил с отцом на рыбалку, с удовольствием перелистывал книги, прочитанные еще в детстве. Не знаю, расстраиваться или нет, но я не испытал чувства, что вырос из них; видимо, между детством и зрелостью не такая уж глубокая пропасть, как пытаются представить скучные и рассудительные люди.

Неудивительно, что, оказавшись в центре событий, напоминающих запутанный детективный сюжет, меня опять потянуло перечитать таких авторов, как Эдгар По, Уилки Коллинз, Конан Дойл, Честертон. Больше того, в их придуманных и ловко закрученных произведениях я нашел мысли, которые были удивительно созвучны реальным происшествиям, связанным с проводимым нами расследованием судьбы «Слова о полку Игореве». Это лишний раз убедило меня, что главное в детективном повествовании не преступление, а расследование, что загадка древнего списка может быть не менее интересна, чем тайна самого изощренного убийства или похищения.

Впрочем, в ходе нашего расследования одно перемешалось с другим, что самым наглядным образом подтвердили ближайшие события…

В Ярославль я возвратился в субботу днем, намереваясь вечером встретиться с Окладиным и Пташниковым и рассказать им о своей поездке, поделиться полученными сведениями.

Открыв дверь квартиры и войдя в комнату, я замер на месте – у меня явно побывали воры: на полу раскиданы бумаги и книги, дверцы платяного и книжного шкафов раскрыты настежь, ящики письменного стола выдвинуты.

Я опустился на софу, пытаясь сосредоточиться и решить, что надо делать в этой ситуации. Сначала хотел позвонить в милицию – и не позвонил. Еще и еще раз тщательно оглядывая комнату, я подумал, что воры, проникшие в мою квартиру, даже не сломав замка, вели себя довольно-таки странно: не похитили ни одной ценной вещи, а главное внимание обратили на мои бумаги, хранившиеся в письменном столе. Впрочем, там же лежало немного денег, теперь исчезнувших, но для опытных воров, которые смогли проникнуть в квартиру без взлома двери, эта сумма слишком ничтожна, чтобы ради нее рисковать.

Но больше всего меня поразило то обстоятельство, что исчезла записная книжка с номерами телефонов, всегда валявшаяся на тумбочке рядом с телефоном. Ко мне забрались странные, удивительно любопытные воры, интересующиеся не материальными ценностями вроде телевизора и магнитофона, а тем, что я писал и с кем общался.

И тут меня осенило – наверняка это дело рук Золина! Я вспомнил, как в то самое время, когда он был у меня, позвонил Пташников, которого я назвал по имени и отчеству. Видимо, вор для того и прихватил телефонную книжку, чтобы узнать фамилию и адрес краеведа.

Собрав разбросанные на полу бумаги, я не сразу обнаружил пропажу письма Старика с предложением начать расследование истории «Слова о полку Игореве». Исчезновение именно этого письма окончательно убедило меня, что здесь не обошлось без Золина. Но как ему удалось проникнуть в квартиру?

Кто-то позвонил в дверь – это был сосед Юрий.

– Целую неделю пропадал, я уже начал волноваться. – Следом за мной войдя в комнату и увидев царящий в ней разгром, Юрий удивленно присвистнул. – Слушай, в чем дело? Я такого бардака у тебя никогда не видел.

– Пока меня не было, воры залезли. Только не могу понять, как они открыли дверь? Замок не взломан, балконная дверь заперта.

– Черт бы меня побрал! – воскликнул Юрий, опустившись на софу. – Да ведь это я отдал твой ключ ворюге! Надо же так опростоволоситься!

– Какой ключ? – не сразу дошло до меня.

– Тот, который ты у нас на всякий пожарный случай оставляешь. Вот дубина! – схватился Юрий за голову, расстроенным голосом объяснил: – В тот самый день, когда ты уехал, вечером тебе принесли телеграмму: «Встречай шестьсот первой электричкой. Вагон седьмой. Саша». Не дозвонившись в твою квартиру, почтальон занес телеграмму нам и попросил передать тебе, как только вернешься. Но ты так и не появился. А поздно вечером, уже в двенадцатом часу, к нам опять позвонили. Я открыл дверь и вижу – стоит мужчина с портфелем. Спросил, где ты можешь быть? Дал, мол, телеграмму, чтобы ты его на вокзале встретил, но так и не нашел тебя там. Я объяснил, что ведать не ведаю, где ты. Мужчина расстроился, сказал, что других знакомых у него в Ярославле нет. Ну, я сжалился над ним и отдал твой ключ, чтобы он у тебя переночевал. Теперь ясно, что это был за гость.

– Ты можешь его описать?

– Нет, я уж лучше нарисую, мне это легче…

Уже убедившись в способности Юрия к точному воспроизведению внешности человека, я ожидал увидеть на рисунке Золина. Однако форма головы и прическа, моментально набросанные Юрием, были совсем не похожи на моего неприятного гостя. И только после того, как Юрий нарисовал глаза, я узнал, кто изображен на рисунке, – это был человек, следивший за мной в Ростове!

Услышав от меня о визите Золина и о Кудлатом, Юрий хлопнул руками по коленям и убежденно проговорил:

– Все понятно! Потеряв тебя в Ростове, Кудлатый оттуда дал на твой адрес телеграмму, а вечером сам сюда и явился. Но как он проведал, что есть второй ключ?

– Когда Золин был у меня, твоя матушка заходила, она и сказала о ключе.

– Золин и Кудлатый – одна компания, это очевидно. Что они искали у тебя?

– Думаю, адрес одного моего знакомого.

– Ну, и нашли?

– Пропала телефонная книжка. Но в ней ни его телефона, ни адреса нет. Я только те номера записываю, которыми приходится редко пользоваться.

– Значит, ушли ни с чем?

– Еще письма нет. Вот там, насколько я помню, фамилия этого человека фигурировала… У меня в почтовом ящике пусто. Ты вынимал мою почту?

– Да. Кроме газет и телеграммы, тебе еще письмо…

Взглянув на конверт, я сразу узнал витиеватый почерк Старика. Письмо было длинное, на нескольких страницах, вырванных из школьной тетради. Проводив Юрия, я поудобнее устроился в кресле и прочитал следующее:

«Милостивый государь!

В первом письме я обещал, что когда-нибудь объяснюсь с Вами откровенно и назову те причины, которые заставили меня обратиться к Вам с просьбой провести расследование судьбы “Слова о полку Игореве”. И вот этот момент настал. Судя по последней публикации в газете, расследование подходит к концу: Пташников и Окладин выложили все свои доводы, Вы добросовестно собрали все свидетельские показания, без которых расследование было бы неполным, а мне пришло время выполнить свое обещание. Тем более что жить мне, видимо, осталось считанные дни, уносить же свою тайну в могилу я не намерен – слишком важны те сведения, которыми я обладаю.

Сначала коротко о себе. Сразу же должен признаться, что данные, записанные в моем паспорте, не совсем соответствуют действительности. Дело в том, что моя подлинная фамилия не Угаров, как значится в паспорте, а Мусин-Пушкин, я – один из многочисленных потомков графа Алексея Ивановича Мусина-Пушкина, которому принадлежит честь открытия “Слова о полку Игореве”. Родился в 1915 году в селе Иловна Мологского уезда Ярославской губернии. Отец мой погиб на германском фронте, а матушка после революции, чтобы лишний раз не возбуждать классовую ненависть, вернула себе девичью фамилию, с которой я и прожил всю свою сознательную жизнь, хотя и считал себя всегда Мусиным-Пушкиным – представителем древнего и славного рода. Вы – первый, кому я признаюсь в своем происхождении. Возможно, Вас удивит, почему я раньше никому не сделал этого признания, – ведь в последнее время отношение к дворянству изменилось, даже те, кто всячески поносил дореволюционную историю, вдруг стали выискивать в своих куцых родословных дворянские корни. Именно это и заставляло меня молчать, кто я на самом деле, – не к лицу русскому дворянину подлаживаться под конъюнктурщиков, которые завтра, возможно, опять будут искать среди своих предков участников штурма Зимнего дворца.

Но вернемся к моей биографии, поскольку некоторые ее моменты имеют прямое отношение к тому, что я хочу сообщить.

Учился в школе, работал на заводе. Наверное, и дальнейшая моя судьба повторила бы миллионы других судеб, если бы перед самой своей смертью матушка не рассказала мне, каких корней мой отец. А подтолкнуло ее к тому известие о затоплении города Мологи, где мы тогда проживали, Рыбинским водохранилищем. Услышав об этом, упросила она меня вместе съездить в Иловну, где на семейном кладбище и сообщила мне об отце и его предках. За то, что столько лет она меня в неведении держала, винить ее я не стал. Может, она и права, что призналась мне, когда я уже в возраст вошел, – неокрепшую душу такое известие может с ног свалить, в душе сумятицу вызвать. Мне уже за двадцать было, но и то испытал настоящее потрясение.

Там же, на семейном кладбище, мать вспомнила, как перед самой отправкой на фронт отец поведал ей, что у них в семье из поколения в поколение переходила легенда, будто в усадьбе Мусиных-Пушкиных в Иловне еще со времен Алексея Ивановича, открывшего “Слово о полку Игореве”, имеется тайник. Вряд ли этот тайник кто-нибудь искал всерьез – легенда есть легенда. Мой отец совершенно случайно обнаружил не сам тайник, а место, где он расположен, – в правом заднем крыле здания на третьем этаже. Однако попасть в тайник он не успел – ушел добровольцем на войну с Германией.

На прощание отец наказал матери, чтобы она никому о тайнике не говорила, пока он с фронта не вернется, – хотел сам проникнуть в тайник и первым узнать, что же там находится. Но в шестнадцатом году, во время Брусиловского прорыва, он погиб. И все эти годы мать хранила его тайну.

Известие о тайнике взбудоражило меня, я решил отыскать его и, таким образом, закончить дело, задуманное отцом. Но как проникнуть в дом? И тут я выяснил, что в Иловне создается бригада, которая будет заниматься эвакуацией из села всего ценного, в том числе и имущества бывшей усадьбы Мусиных-Пушкиных. Я устроился в эту бригаду и добросовестно работал в ней, пока очередь не дошла до центрального дома усадьбы, где до эвакуации размещалось какое-то сельскохозяйственное училище. Не сразу нашел место расположения тайника, но еще труднее оказалось в него проникнуть, так хитро он был устроен. Задача усложнялась тем, что поиски я вел скрытно, пробрался в тайник, когда в здании никого не было.

Тайник представлял собой узкое, как щель, помещение, на стенах висели полки, на них – старинные книги, какие-то древние рукописи, золотые кресты и другие церковные предметы, украшенные драгоценными камнями, несколько икон и евангелий в тяжелых золотых окладах. На маленьком столике с гнутыми ножками, перед которым стояло кожаное кресло, лежали две старинные рукописи, связка писем и книга с длинным названием “Ироическая песнь о походе на половцев удельнаго князя Новагорода Северского Игоря Святославича, писанная старинным русским языком в исходе XII столетия с переложением на употребляемое ныне наречие”, то есть это было первое издание “Слова о полку Игореве”, осуществленное графом Мусиным-Пушкиным. Но больше меня поразили две старинные рукописи – обе они оказались с текстом “Слова”! Одна из них – большого формата – кроме “Слова” включала в себя еще какие-то произведения древней русской литературы; другая, поменьше, – только “Слово о полку Игореве”. На первой ее странице в виде круга была сделана надпись непонятными знаками.

Здесь же, на столике, были аккуратно расставлены бронзовый канделябр с огарками свеч, стеклянная чернильница с полуистлевшим пером и акварель с видом усадьбы, которую Вы получили вместе с первым письмом.

Испугавшись, что меня могут застать в тайнике, я быстро покинул его, взяв с собой только связку писем, первое издание “Слова о полку Игореве” и акварель.

Теперь надо было решить, как вывезти из тайника его содержимое. Сообщать о тайнике властям, которые разорили наше родовое гнездо и причинили семье столько несчастий, я и не думал. В конце концов эти сокровища, или хотя бы часть их, принадлежали мне по праву наследования, – рассудил я.

Но нужно было достать какой-то транспорт – на руках такое большое количество рукописей и предметов за одну ночь, оставшуюся до взрыва графского дома, мне было не перенести.

В этой ситуации не было другого выхода, как попытаться срочно найти помощника. Свой выбор я остановил на извозчике Назарове. Когда рассказал ему о тайнике, он потребовал за работу половину находящихся там сокровищ. Старинные рукописи его не интересовали, и я согласился с его условием.

Поздно вечером мы подъехали к усадьбе на подводе, проникли в тайник – и здесь нас застал еще один рабочий из нашей бригады Веренин. Так, по крайней мере, он назывался всем, но оказалось, это оперуполномоченный НКВД Сырцов, опознавший в Назарове бывшего заключенного Волголага Самойлина.

Все это я узнал в тайнике, когда Сырцов держал нас под дулом револьвера. Вид находившихся там сокровищ так поразил его, что на какое-то время он потерял бдительность, чем и воспользовался Самойлин, – ударил его по голове стоявшим на столе бронзовым канделябром.

Удар был до того сильный, что Сырцов сразу же скончался. Так, сам того не желая, я стал соучастником преступления.

Мы спешно погрузили все ценности и рукописи на телегу, труп Сырцова, закрыв дверь, оставили в тайнике. Его револьвер Самойлин взял себе.

Всю ночь проселочными дорогами пробирались к Рыбинску, рассвет застал нас в какой-то деревне, где мы были вынуждены остановиться – нам сказали, что дальше на дороге находится пропускной пункт, где проверяют всех, кто выезжает из зоны затопления. Самойлин предложил спрятать содержимое тайника в доме его деревенского знакомого, что мы и сделали. Затем вернулись в Иловну, чтобы своим исчезновением не привлечь к себе внимания.

Однако при взрыве графского дома обнаружили труп Сырцова, и началось следствие. Самойлин тут же скрылся, даже не предупредив меня. Тогда я отправился в ту деревню, где мы оставили содержимое тайника, нашел дом знакомого Самойлина, однако здесь уже никого не было. Я обшарил всю избу, но от вывезенных нами ценностей и рукописей не осталось даже клочка бумаги. Как мне рассказали соседи, за несколько часов до моего появления к дому подъехала подвода, на которую какой-то мужик (судя по описанию, – Самойлин) и хозяин дома погрузили вещи и тут же уехали, а куда – никто из соседей не ведал. Единственное, что мне удалось узнать, это фамилию проживавшей здесь семьи, – Глотовы. Вместе с хозяином дома уехали его жена и дочь.

Так пропала коллекция Мусина-Пушкина, а с ней целых два списка “Слова о полку Игореве”. Все мои попытки выяснить, куда переехали Глотовы, закончились безуспешно. Найти следы Назарова-Самойлина я тоже не смог. Из всей коллекции Мусина-Пушкина у меня остались только письма, акварель и первое издание “Слова о полку Игореве”. Семейная переписка Мусиных-Пушкиных и сейчас находится у меня. Акварель я послал Вам, книгу передал краеведу Пташникову. Но еще раньше я обнаружил в ней какой-то чертеж. Не сразу сообразил, что это план дома Мусина-Пушкина в Москве, на котором указано местоположение еще одного графского тайника. Об этих тайниках намеками говорилось и в нескольких письмах графа, которые мне перевели с французского.

Тогда я поехал в Москву, убедил руководство инженерно-строительного института, который размешается в доме на Разгуляе, вскрыть потайную комнату. Но там, кроме стола, кресла и чернильницы с пером, ничего не было. Можно предположить, что, умирая, Мусин-Пушкин наказал кому-то из близких ему людей перевезти содержимое тайника в Иловну.

Это обстоятельство еще больше усилило мое желание отыскать сокровища, похищенные у меня Самойлиным. Наверное, я побывал во всех деревнях и селах Ярославской области, куда перебрались жители населенных пунктов, оказавшихся на дне Рыбинского водохранилища. Потом изъездил Вологодскую и Тверскую области, куда тоже уезжали переселенцы.

Самое досадное состояло в том, что я не мог обратиться за помощью в поисках Самойлина и Глотовых к властям – тогда обязательно всплыло бы убийство в графском доме, к которому я хотя и не был прямо причастен, но невольно стал его свидетелем.

После долгих и безуспешных поисков я потерял последнюю надежду отыскать пропавшую коллекцию Мусина-Пушкина. Здесь я позволю себе еще раз обратиться к своей особе.

Из интереса к судьбе исчезнувшей коллекции моего далекого предка у меня пробудился интерес вообще к русской истории и отечественной культуре. Я поступил на исторический факультет Ярославского педагогического института, но тут началась финская война, потом с Германией. Так я законченного высшего образования и не получил, когда вернулся после тяжелого ранения с фронта, тут было уже не до учебы. Устроился в Рыбинске на авиационный завод, где и проработал до самой пенсии. Но чем бы я ни занимался, какие бы невзгоды и трудности ни испытывал, меня не покидал интерес к истории рода Мусиных-Пушкиных. Особенно привлекала личность Алексея Ивановича Мусина-Пушкина, судьба обнаруженного им списка “Слова о полку Игореве”. Так я начал коллекционировать все, что было связано со “Словом”, с горечью вспоминая виденные мною, но утраченные древние списки, находившиеся в графском тайнике. Меня не оставляет чувство обиды за Алексея Ивановича, которого неблагодарные его современники и беспамятные потомки обвинили и обвиняют чуть ли не в умышленном попустительстве уничтожению списка “Слова”. А некоторые договорились до того, что даже приписали ему участие в создании литературной мистификации. Если бы нашелся хотя бы один из древних списков, виденных мною в тайнике, все подозрения с Мусина-Пушкина были бы моментально сняты, одновременно эта находка послужила бы чести и достоинству всего нашего древнего рода.

Наверное, в награду за все пережитое счастье наконец-то улыбнулось мне – один из виденных мною в тайнике списков “Слова о полку Игореве” я все-таки нашел! И произошло это совершенно случайно, когда я смирился с судьбой. Мне просто повезло – я встретил человека, проживавшего в той самой деревне, куда переехали Глотовы. Я тут же отправился в эту деревню, находящуюся в Костромской области, и там узнал, что дочь Глотовых после смерти родителей продала дом и уехала из деревни. Выяснить, куда именно, мне не удалось, новые жильцы дома запомнили только, что переезжать ей помогал какой-то городской мужчина. Я уверен: это был Самойлин, хотя мне и назвали лишь одну его примету, но которая сразу бросалась в глаза.

Когда я спросил новых владельцев дома, не осталось ли от старых жильцов каких-нибудь вещей, они вспомнили, что на чердаке лежат какие-то старые книги, и разрешили мне посмотреть их, чем я и воспользовался. Сначала меня постигло разочарование – “книгами” оказались номера журнала “Вестник Европы” за 1813 год. Но среди них имелся тот номер, в котором были опубликованы “Записки для биографии его сиятельного графа Алексея Ивановича Мусина-Пушкина”, все исчерканные карандашом. Как я понял, это была рука самого графа, возмущенного “Записками”, опубликованными археографом Калайдовичем без его ведома. Значит, передо мной лежали жалкие остатки коллекции Мусина-Пушкина.

Просто так, на всякий случай, я перебрал всю груду журналов – и в самом низу нашел древний список “Слова о полку Игореве”, уже виденный мною в тайнике!

Трудно описать мой восторг. Тогда я впервые понял, что можно умереть от радости: даже с сердцем плохо стало, хорошо еще в кармане валидол был.

Заплатив хозяевам дома за журнал с пометками графа и за список “Слова” почти все имевшиеся у меня деньги, я вернулся в Рыбинск. И с тех пор практически не выхожу из квартиры – так подействовало на меня все случившееся.

Вы спросите, почему я до сих пор нигде не объявил о своей находке? Не знаю, поймете ли Вы меня правильно, но мне не хотелось, чтобы сообщение об Открытии древнего списка “Слова о полку Игореве” промелькнуло бы в газетах – и затерялось среди прочих известий, а в дальнейшем им занимались бы только специалисты в своем узком кругу. Нет, мне хотелось другого: чтобы эта находка стала настоящей сенсацией, чтобы о ней знали все, кто хоть немного интересуется отечественной историей.

И вот когда я стал думать, как лучше объявить о своей находке, я вспомнил Ваши книги “Секрет опричника” и “Преступление в Слободе”, которые мне как-то довелось прочитать. Случайно я узнал их предысторию, что у героев повестей есть реальные прототипы и кто именно ими является. Проведенные Вами вместе с Пташниковым и Окладиным исторические расследования были не только любопытны, но и во многом поучительны, они позволили по-новому посмотреть на известные события прошлого. В этом отношении наиболее интересным мне показалось расследование обстоятельств убийства в Александровой слободе царевича Ивана. И я подумал: не обратиться ли к Вам с просьбой провести расследование судьбы списка “Слова о полку Игореве”? Хотя здесь нет преступления, но есть тайна, которую необходимо раскрыть, и есть люди, имеющие опыт подобных исторических расследований.

Таковы обстоятельства, заставившие меня написать Вам письмо со столь неожиданным предложением. Когда Вы получите обнаруженный мною древний список “Слова”, у Вас будут все материалы для того, чтобы на основе ранее опубликованных газетных очерков написать книгу, которая заинтересует самые широкие круги читателей. А именно об этом я и мечтал. И двигало мною не честолюбие, нет. Я надеюсь, Ваша книга поможет в какой-то степени реабилитировать Мусина-Пушкина и выяснить судьбу пропавшей коллекции. Я нашел кончик той нити, распутывая которую можно выйти на след этой коллекции. Приезжайте, я передам Вам и список “Слова”, и все сведения, которые помогут продолжить поиски. Только поторопитесь, я чувствую, жить мне осталось совсем не много. И самое удивительное – нет страха перед смертью: отыскав список “Слова о полку Игореве”, я исполнил свою мечту, согревавшую меня всю жизнь. Жду Вас с нетерпением. В личной беседе я расскажу все, чему не нашлось места в этом письме.

С искренним уважением и признательностью, что Вы откликнулись на мою просьбу, Лев Семенович Мусин-Пушкин».

Ниже был написан рыбинский адрес автора письма.

Впечатление, произведенное на меня этим письмом, было так велико, что я сразу же перечитал его, сомневаясь, правильно ли понял изложенное в нем. Наконец-то найден еще один список «Слова о полку Игореве»! Это действительно была сенсация, о которой я не смел мечтать, когда принял решение откликнуться на просьбу Старика и заняться историей «Слова» вплотную.

Немного придя в себя, я первым делом позвонил Марку и, рассказав обо всем случившемся, попросил совета, что делать дальше. Прежде чем ответить, Марк долго молчал, видимо, сам не меньше меня удивленный таким неожиданным поворотом событий.

– Конечно, надо бы сообщить о твоем незваном госте в милицию, – неуверенно начал он. – Но боюсь, как бы они не вспугнули его. А обстоятельства складываются так, что надо действовать очень осторожно. Ты когда думаешь навестить Старика?

– Выезжаю завтра утром электричкой. А сегодня хочу пригласить к себе Пташникова и Окладина и сообщить им все, что до сих пор утаивал.

– Это твое дело, сам и решай. А к Старику давай вместе съездим – приведенные в письме факты прямо касаются работы нашего отдела. Кроме того, мне давно хотелось побывать в Рыбинске, одно к одному. Я выеду из Москвы автобусом…

Мы договорились встретиться в полдень в фойе гостиницы «Рыбинск», чтобы оттуда отправиться к Старику.

После этого я позвонил краеведу и историку, коротко проинформировал их о своей поездке в Ростов, Москву и Переславль и пригласил вечером к себе, чтобы поделиться полученными сведениями. Не пришлось уговаривать ни Окладина, ни, тем более, Пташникова, из чего я с удовлетворением заключил, что они не охладели к затеянному нами расследованию. Тем сильнее мне захотелось тут же сообщить о находке древнего списка «Слова о полку Игореве». Пересилил себя с трудом: зачем отказываться от удовольствия увидеть, как они прореагируют на это известие? Особенно интересно было проследить реакцию Окладина, который так рьяно утверждал, что «Слово» – литературная мистификация. Что он скажет на этот раз?

Глава вторая. Противоречивые показания

Все оставшееся время у меня ушло на уборку квартиры. И тут среди раскиданных на полу бумаг я обнаружил первое письмо Старика, которое, как я думал, прихватил с собой мой незваный гость. Письмо лежало в конверте, и у меня затеплилась надежда, что грабитель не прочитал его, не заметив среди других бумаг и писем.

Но окончательно я уверился в этом только после того, как явился Пташников: он не обмолвился ни о неожиданных визитах к себе, ни о странных звонках.

Дождавшись Окладина, мы продолжили наше расследование, причем на этот раз оно началось с моих «свидетельских показаний» – с рассказа о поездке по следам «Слова».

Я удивился, как терпимо отнесся Пташников к версии Анны Николаевны, что до Ярославля «Слово о полку Игореве» побывало в Ростове Великом. Мне даже показалось, Пташников предполагал это и раньше, но признать ростовскую версию мешал местный, ярославский патриотизм.

По поводу этого предположения не сделал никаких замечаний и Окладин, но когда я передал наш разговор с Тучковым, то историк не оставил от его версии об авторстве «Слова о погибели Русской земли» камня на камне. Чувствовалось, Пташников хотел поддержать Тучкова, но не нашел убедительных доводов.

С особым интересом краевед и историк выслушали версию об исчезновении списка «Слова о полку Игореве» из графского дома на Разгуляе. Они согласились: полностью исключать похищение «Слова» нельзя, хотя на первый взгляд эта версия и казалась неправдоподобной.

– Но почему из своего огромного Собрания российских древностей Мусин-Пушкин не спас самое ценное – список «Слова о полку Игореве»? – задал я вопрос, который возник у меня еще в Москве.

– «Незадолго до нашествия французов он обратился к государю с прошением о присоединении его рукописной библиотеки к московскому архиву иностранной коллегии. Но просьба его, к сожалению, не была тотчас исполнена; вскоре пришли французы и, пока Мусин-Пушкин собирал в Ярославле ополчение, весь дом его с библиотекой сгорел дотла». Эти слова принадлежат историку Ключевскому.

– Но можно ли доверять его свидетельству?

– Действительно, Мусин-Пушкин участвовал в организации ярославского ополчения, – ответил мне Пташников. – Если подтвердится, что во время пожара Москвы граф по делам ополчения был в Ярославле, то с него будут сняты последние обвинения в гибели списка «Слова».

В ходе предпринятого нами расследования уже неоднократно происходили такие крутые повороты, которые за минуту до этого нельзя было даже предположить. Так случилось и на этот раз, когда Окладин задал Пташникову следующий вопрос:

– А вас, Иван Алексеевич, не настораживает, что такая сложная, загадочная судьба выпала именно на долю «Слова о полку Игореве» – самого значительного и талантливого произведения древнерусской литературы?

– Это не так! – заявил краевед. – Почти у каждого древнерусского произведения судьба не менее извилистая и трудная, а объясняется все трудной судьбой русского государства: междоусобицей, татарщиной, смутой. Взять хотя бы судьбу Влесовой книги.

– Вы верите в ее подлинность? – удивленно и даже с некоторой растерянностью посмотрел Окладин на Пташникова, видимо, никак не ожидавший услышать такой пример.

– Как и в подлинность «Слова о полку Игореве»! А вы, конечно, считаете Влесову книгу еще одной мистификацией?

– Так считаю не только я, очень серьезные сомнения высказывают многие видные ученые.

– Это не делает им чести! – запальчиво проговорил краевед. – Опять все сомнения основаны только на том, что после татарского ига не осталось других похожих памятников письменности. Орда уничтожала русскую культуру огнем, а теперь некоторые ученые урезают ее историю сомнениями, по сути дела, продолжая начатое Батыем.

– Ну знаете! Так спорить нельзя, нельзя разбрасываться такими серьезными обвинениями, – обиделся Окладин. – Я не меньше вашего преклоняюсь перед русской культурой, но не желаю заполнять исчезнувшие страницы ее истории домыслами, ничем не обоснованными предположениями. Наука – это в первую очередь точность. Если она начнет оперировать только догадками, то превратится в хобби, в увлечение.

Я понял, что сейчас историк и краевед могут разругаться не на шутку, и поспешил вклиниться в их спор, спросив, о какой Влесовой книге идет речь.

Все еще сердито поглядывая на Окладина, мне ответил Пташников:

– Впервые заговорили о ней совсем недавно, в середине пятидесятых годов. Она представляет собой языческую летопись древних русов. Написана была во второй половине девятого века, то есть за три века до создания «Слова о полку Игореве».

– Точнее будет сказать, она не написана, а вырезана, – с усмешкой вставил Окладин, тоже еще не остывший от стычки с краеведом.

Тот сразу объяснил:

– Летопись была записана на деревянных дощечках. Ничего необычного в этом нет – в Древней Руси писали и на навощенных дощечках, и на бересте. В данном случае текст вырезали – летопись по жанру рассчитана на то, чтобы ее читали не только современники, но и потомки.

Я спросил Пташникова, при каких обстоятельствах и где нашли Влесову книгу.

– В поле зрения ученых она попала после того, как оказалась в Бельгии. Из России ее вывез офицер-эмигрант Изенбек. До этого она хранилась в библиотеке помещичьей усадьбы где-то в центральной полосе России. Усадьба в Гражданскую войну была разрушена, здесь Влесову книгу и заметил Изенбек. Вероятно, он был достаточно образованным офицером, чтобы понять ценность книги, поэтому взял ее с собой за границу.

– У подавляющего большинства эмигрантов было другое представление о ценностях, которые пригодятся за границей: увозили золото, бриллианты, а тут деревянные дощечки с непонятным текстом, – вскользь заметил Окладин. – В то время даже самому образованному белогвардейскому офицеру было не до спасения памятников древнерусской культуры, лишь бы ноги унести.

– Я не знаю, что за человек был Изенбек, но факт остается фактом – Влесова книга оказалась за границей.

– А может, она в России и не бывала?

– Как это не бывала?

В голосе Окладина прозвучала ирония:

– Влесову книгу мог написать какой-нибудь образованный русский эмигрант, а для достоверности придумал историю с вымышленным офицером Изенбеком. Схема нехитрая, точно так же граф Мусин-Пушкин называл владельцем «Слова о полку Игореве» умершего архимандрита Спасо-Ярославского монастыря Иоиля Быковского.

– А скептики вроде вас придумывают гениального фальсификатора, чтобы только принизить уровень русской культуры, – вскипел Пташников.

Я опять был вынужден вмешаться в их спор и поинтересовался, о чем Влесова книга.

– Построена она иначе, чем Повесть временных лет, где изложена погодная хроника, – ответил Пташников. – Здесь, наряду с событиями истории, излагаются ритуалы и обычаи, звучат призывы любить родную землю и крепить единство перед врагами. Автор обладал такими познаниями, которые недоступны самому талантливому фальсификатору. И это не мое личное мнение – такой отзыв о Влесовой книге был приведен в отчете конгресса славистов, состоявшегося в Софии в 1963 году.

Я спросил, где можно прочитать Влесову книгу.

– Полностью ее текст до сих пор не опубликован, только несколько отрывков. Из них стало известно о войнах, которые вели славянские племена, о праотцах Богумире и Оре, что руси – это «внуки Даждьбо-га». Между прочим, это же сочетание есть и в «Слове о полку Игореве», автор которого пользовался еще языческой мифологией.

Я искренне удивился, почему же Влесову книгу не издали, если она представляет такой большой интерес.

Краевед язвительно пояснил:

– Содержание Влесовой книги столь необычно, что рушит все известные представления о древней славянской письменности, культуре, истории. Некоторым ученым она стала бы как нож в сердце, публикация ее перечеркнула бы не одну кандидатскую и докторскую диссертации. Даже как следует не ознакомившись с Влесовой книгой, они загодя объявили ее фальсификацией, подделкой.

– Вы слишком упрощаете дело, – строго поправил краеведа Окла-дин. – История появления на свет Влесовой книги, пожалуй, даже больше, чем в случае со «Словом о полку Игореве», напоминает плохо написанный детектив. Поэтому сомнения вполне естественны. Прежде чем опубликовать Влесову книгу, необходимо провести ее серьезное изучение специалистами.

– Для того чтобы изучить материал, надо его видеть! Как можно вести серьезный, принципиальный спор, если произведение не напечатано?

– Публикация рассчитана на широкий круг читателей, а прежде этого Влесову книгу должны изучить ученые, – непримиримо стоял на своем Окладин.

Но и краевед не думал уступать своей позиции:

– Влесова книга – достояние народа! Замалчивать ее, значит, отстранять от дискуссии миллионы образованных читателей. Если бы таким же образом подошли к «Слову о полку Игореве», то его текста мы вообще бы не узнали, а на «Слове», как правильно было замечено, вырос талант Пушкина. Консерватизм мышления – вот что мешает издать Влесову книгу. Я не сомневаюсь, рано или поздно ее все равно опубликуют, но обидно, что пока верх берут ученые, которые боятся ломки старых представлений, как кисейные барышни сквозняка[1].

– Значит, вы полностью исключаете мистификацию? – снисходительно улыбнулся Окладин.

– Я не вижу, какими соображениями должен был руководствоваться мистификатор: ни известности, ни материальной выгоды Влесова книга ему не принесла.

– Мистификаторы бывали разные, в том числе и бескорыстные. Например, некий Александр Иванович Сулакадзев. Он с полной серьезностью демонстрировал в своей коллекции древностей камень, на котором якобы, отдыхал после Куликовской битвы князь Дмитрий Донской, деревянный костыль, по его утверждению принадлежавший Ивану Грозному, и прочие «древности», которые были им выдуманы не ради денег, а исключительно по складу характера. Вероятно, он никак не мог смириться с потерей подлинных исторических памятников и восполнял их отсутствие подделками.

– Этот Сулакадзев никакого отношения к Влесовой книге не имеет!

– Кто знает, может, вы и правы. Однако есть некоторые обстоятельства, которые заставляют вспомнить его в связи с Влесовой книгой. Сулакадзев оставил каталог своей библиотеки, а в нем наряду с подлинными старинными книгами есть явные подделки вроде «Молитвенника святого великого князя Владимира, которым его благословлял дядя его Добрыня» или «Боянова песнь Славену». Видимо, ему не давало покоя, что Боян в «Слове о полку Игореве» упоминается, а произведений его не сохранилось, вот он и решил восполнить пробел.

– При чем здесь Влесова книга? – начал терять терпение краевед.

– А при том, что среди прочих подделок у Сулакадзева была рукопись «Перуна и Велеса вещания в Киевских капищах». В пояснении указывалось, что рукопись описывает события пятого или шестого века, написана стихами, на древнем пергаменте, представляет собой ответы идолов, описание древних обычаев. Как видите, от этой рукописи тому же Сулакадзеву, как мистификатору, к Влесовой книге достаточно было сделать один шаг. А терпение и кое-какие познания у него имелись – даже Державин поверил в подлинность его «Бояновой песни» и «Велесовых вещаний», больше того – несколько отрывков из них перевел и опубликовал.

– Эти рукописи сохранились? Их можно увидеть? – спросил я.

– После смерти Сулакадзева его жена пыталась продать библиотеку мужа-антиквара целиком, но столько запросила, что желающих ее приобрести не оказалось. Знатокам была хорошо известна подлинная ценность этой «уникальной» библиотеки. Позднее она разошлась по рукам, а «Боянова песня» и «Велесовы вещания» куда-то исчезли. Я не удивлюсь, если выяснится, что Влесова книга тоже была сделана Сулакадзевым. Хоть и трудоемкое дело – вырезать текст на доске, но такого человека никакие трудности не остановили бы. Его мог привлекать сам процесс создания подделки.

Пташников терпеливо выслушал Окладина, но остался при своем мнении:

– Влесову книгу нельзя подделать. В таком случае мистификатор на долгое время обрек бы себя на самый неблагодарный, мученический труд – ему пришлось бы все придумывать заново: мифы, религию, обычаи, даже письменность. И только ради того, чтобы получить сомнительное удовлетворение от восполненного пробела или процесса изготовления подделки? Никогда в это не поверю.

– Точно мы не можем знать, чем руководствовался мистификатор. Соображения могли быть самые неожиданные, нам совершенно не понятные, – подчеркнуто спокойно сказал Окладин.

Пташников вспылил:

– А мне непонятно другое: почему вы, не зная полного текста Влесовой книги, так непоколебимо уверены в мистификации?

– А вы так же твердо, без знания текста, верите в ее подлинность, – парировал Окладин. – Мы с вами в одинаковом положении.

– Вот именно. Как разрешить наш спор? Опубликовать Влесову книгу и не спорить вслепую.

– Решение этого вопроса зависит не от меня.

– Оно в руках скептиков вроде вас, – взглядом уколол историка Пташников. – Кто верит в подлинность Влесовой книги, публикации не боится. Скептиков публикация не устраивает. Значит, наша позиция крепче. Вот так-то!

Окладин уступил поле словесной схватки со снисходительной улыбкой, молча. Я уже достаточно изучил характер историка и догадывался, что после такой уступчивости, как правило, он выкладывает самые веские аргументы.

Воспользовавшись паузой, я спросил Пташникова, велика ли Влесова книга.

– Всего около трех авторских листов. «Слово о полку Игореве» осталось в одном списке в результате междоусобной борьбы, татарского ига. Влесовой книге выпала еще более сложная судьба – в придачу к этим опасностям ее подстерегала христианская церковь, уничтожавшая все языческое. От «Слова» до нас дошли хоть подражания, от Влесовой книги и этого не могло уцелеть.

– Где она хранится?

– Во время войны Влесова книга погибла.

– Очень своевременная гибель, – проронил Окладин. – Сразу, как только ее подлинность была поставлена под сомнение серьезными учеными и специалистами.

– Изенбек показал Влесову книгу одному русскому ученому-эмигранту, который и сделал с нее фотокопию! – повысил голос Пташников. – Это был добросовестный и серьезный ученый.

– Значит, подделка была осуществлена на самом высоком уровне. Вспомните Сулакадзева – он даже Державина вокруг пальца обвел. Нет, что ни говорите, а подлинность Влесовой книги более чем сомнительна. Поставив ее в ряд со «Словом о полку Игореве», вы привели весьма неудачное сравнение.

– В конце концов у каждой книги своя судьба, – опередил я Пташникова. – Давайте вернемся к «Слову о полку Игореве».

Краевед как-то по-особому пристально, вызывающе посмотрел на историка и, раскрыв записную книжку, процитировал:

– «Счастливая подделка может ввести в заблуждение людей незнающих, но не может укрыться от взоров истинного знатока…»

Окладин чуть заметно кивнул, видимо, сразу догадавшись, кому принадлежит это изречение.

– «Других доказательств нет, как слова самого песнотворца. Подлинность же самой песни доказывается духом древности, под который невозможно подделаться. Кто из наших писателей в восемнадцатом веке мог иметь на то довольно таланта? Карамзин? Но Карамзин не поэт. Державин? Но Державин не знал древнерусского языка, не только языка Песни о полку Игореве. Прочие же не имели все вместе столько поэзии, сколько находится оной в плаче Ярославны, в описании битвы и бегства. Кому бы пришло в голову взять в предмет песни темный поход неизвестного князя? Кто с таким искусством мог затмить некоторые места словами, открытыми впоследствии в старых летописях или отысканными в других славянских наречиях, где еще они сохранились во всей свежести употребления?»

Пташников закрыл записную книжку.

– Не надо никаких других доказательств подлинности «Слова о полку Игореве», Пушкин – вот его главный защитник. Что может быть убедительнее этого свидетельства?…

В споре краеведа и историка я все время старался быть беспристрастным, но сейчас испытал удовлетворение – Окладину нечем было возразить Пташникову, свидетельство Пушкина оказалось в их споре решающим.

Впрочем, Окладин не выглядел побежденным – он словно был доволен, что разговор о подлинности «Слова о полку Игореве» закончился пушкинскими словами.

– В сентябре 1832 года Пушкин приехал в Московский университет на лекцию, посвященную «Слову о полку Игореве», – опять заговорил краевед. – Там очень горячо защищал подлинность «Слова» от нападок скептиков. Сохранилась принадлежавшая Пушкину книга «Песнь ополчению Игоря Святославовича, князя Новгород-Северского» в переводе Вельтмана. На полях книги поэт оставил большое количество пометок. Они были сделаны незадолго до смерти, в самом конце 1836 года. Герцен писал о Пушкине: «Он пал в расцвете сил, не допев своих песен и не досказав того, что мог бы сказать». Вот и о «Слове» Пушкин не успел досказать, может быть, самого главного, что окончательно прояснило бы его судьбу и лишило скептиков последних иллюзий и заблуждений…

В длительном споре краеведа и историка роль судьи, который произнес окончательный приговор, осталась за Пушкиным.

– На мой взгляд, одна из трагедий «Слова о полку Игореве» состоит в том, что свой поэтический перевод его не успел сделать Пушкин, – продолжил Пташников. – Если бы имелся перевод Пушкина, у многих просто не поднялась бы рука соперничать с гением, не появилось бы на свет такое огромное, до неприличия, количество слабых переложений. А ведь поэт целеустремленно шел к переводу «Слова»: предлагал свое толкование неясных мест, делал выписки, спорил с теми, кто не верил в подлинность древнего произведения русской письменности. В бумагах поэта нашли написанный его рукой перевод «Слова», и в 1883 году он был издан Московским университетом. Однако произошла досадная ошибка – Пушкин просто переписал перевод Жуковского. Видимо, это был еще один шаг поэта к собственному переводу «Слова о полку Игореве», который он не успел осуществить.

– Пушкин готовился выпустить научное издание «Слова о полку Игореве», снабженное его вступительной статьей и комментарием, – сказал Окладин. – Я не уверен, что он намеревался оставить свой перевод «Слова».

– Почему? – удивился краевед. – Перевел же он «Песни западных славян».

– Это другой случай. Часть песен была мистификацией, созданной Проспером Мериме по мотивам славянского фольклора. Как гений, Пушкин понимал, что можно переводить, а что нельзя. В древнем тексте «Слова о полку Игореве» поэзии больше, чем во всех его поэтических переложениях, вместе взятых…

Я ожидал, Окладин продолжит эту мысль, но он ничего не добавил. Промолчал и Пташников, видимо, не обратив внимания на то, что последней фразой историк, по сути, признал подлинность «Слова».

Наступил момент, когда я был просто обязан проинформировать Окладина и Пташникова, что предшествовало нашему расследованию и что произошло в ходе этого расследования. Начал я с письма, полученного мною через курьера и содержащего в себе столь необычную просьбу: выяснить обстоятельства находки древнего списка «Слова о полку Игореве». Потом рассказал о подаренной мне акварели и об изображенном на ней окне в доме Мусина-Пушкина в Иловне, которое затем, судя по сохранившимся фотографиям, было заложено. Сообщил о визите Золина, который пытался узнать у меня адрес Пташникова, до этого, через того же симпатичного курьера, получившего от Старика первое издание «Слова о полку Игореве». Затем я опять вернулся к акварели с секретом, поведал о загадочном убийстве в графской усадьбе, что удалось выяснить о жертве этого убийства, об исчезнувшей переписке Мусиных-Пушкиных. Наконец, рассказал о замеченной мною в Ростове слежке, о тайнике в доме графа Мусина-Пушкина на Разгуляе, как в мою квартиру проник злоумышленник и о последнем письме Старика.

Краевед несколько раз порывался прервать меня, что-то уточнить, но Окладин жестом руки останавливал его. Это позволило мне изложить все случившееся связно и подробно. Поэтому, когда я закончил свое повествование с детективным сюжетом, у Пташникова не нашлось больше вопросов, но зато он обрушил на меня целый поток упреков, почему я молчал все эти дни о том, что послужило толчком для нашего расследования судьбы «Слова о полку Игореве».

Я и раньше предполагал, что мое сообщение вызовет живейший интерес Пташникова, – человека увлекающегося, сохранившего в душе тягу ко всему загадочному и неизвестному, но я не мог даже предположить, как сильно оно подействует на Окладина, которого, казалось, ничто не могло вывести из себя. Когда я вслух прочитал последнее письмо Старика, где он сообщал о находке еще одного списка «Слова о полку Игореве», историк вроде бы даже в лице изменился, так поразило его это известие. Обычно сдержанный в проявлении эмоций, здесь он не удержался, порывисто встал из-за стола и взволнованно заходил по комнате. Когда я дочитал письмо, он чуть не выхватил его у меня из рук и перечитал заново, будто испугавшись, что какие-то фразы я мог пропустить или он неправильно их истолковал. Все это показалось мне очень странным.

Вернув письмо, Окладин удрученно произнес:

– Жаль, ваш Старик не написал, какой именно из списков «Слова о полку Игореве» он обнаружил: большого или малого формата.

– А разве это важно?

– Очень, – коротко ответил мне историк.

Я недоуменно посмотрел на Пташникова, но и он, похоже, не понял причину, так взволновавшую Окладина.

– Меня больше интересует, каким образом этот человек узнал, что вы – прототипы моих очерков, – сказал я, засовывая письмо Старика в конверт.

– Ну, это мелочи, – отмахнулся Окладин. – Вы когда отправитесь к этому Старику? Ведь надо спешить, мало ли что может случиться.

Еще раз удивившись необычному поведению Окладина, я сообщил о телефонном разговорю с Марком и о нашем решении выехать в Рыбинск на следующий день.

– Завтра? Правильно, тут каждый час дорог. Постарайтесь точно выяснить, где Старик нашел древний список «Слова», какие еще рукописи он видел там, в тайнике Мусина-Пушкина в Иловне. И пусть расскажет все, что знает о Самойлине, – только через него можно найти остатки графской коллекции; если, конечно, она не погибла полностью. Но будем надеяться на лучшее… Вот уж никогда не думал, что история «Слова о полку Игореве» найдет такое удивительное, прямо-таки детективное продолжение.

Тут в разговор, обратившись к Окладину, опять вступил краевед:

– Вы и сейчас, после всего услышанного сегодня, считаете «Слово о полку Игореве» литературной мистификацией?

По интонации Пташникова было ясно – своим вопросом он вновь провоцирует историка на спор. Однако Окладин промолчал, из чего я заключил, что его отношение к «Слову» или изменилось, или с самого начала было не таким однозначно скептическим, как представлялось мне раньше. Вместе с тем я все больше убеждался: историк обладает какими-то сведениями о «Слове», но упрямо держит их при себе, видимо, имея на то серьезные основания. Это и раздражало меня, и возбуждало мое любопытство. Оставалось надеяться, что все загадки прояснятся, стоит только встретиться с таинственным Стариком.

Глава третья. Опоздали!

По расписанию электричка приходила в Рыбинск в одиннадцать часов утра, но на этот раз сорок минут простояла на каком-то перегоне, и в гостиницу я вошел в первом часу.

Марк был уже здесь и читал газету, устроившись в кресле возле деревянной стойки администратора, – вылитый столичный командированный, дожидающийся места в гостиницу.

Я думал, мы сразу отправимся к Старику, но сначала Марк попросил показать его письма, внимательно ознакомившись с ними, задал несколько вопросов, и только после того, как получил на них исчерпывающие ответы, мы вышли из гостиницы.

Мне неоднократно приходилось бывать в Рыбинске и раньше, поэтому я довольно-таки быстро нашел нужную улицу. Дом, где жил Старик, представлял собой четырехэтажное П-образное здание, построенное после войны. Через высокий арочный проем мы вошли во двор, тихий и уютный, с палисадниками возле подъездов и бельевыми веревками между деревьев, в тени которых гомонили дети, на лавочках сидели женщины с вязаньями, за столиками стучали костяшками домино пенсионеры. Снаружи дом был недавно покрашен заново, а здесь на стенах выступали трещины, местами штукатурка обвалилась, обнажив кирпичную кладку.

По широкой лестнице мы поднялись на четвертый этаж. На просторную лестничную площадку выходили две двери, к закрытому чердачному люку была приставлена металлическая лестница.

Я позвонил в левую дверь, гадая про себя, как-то встретит нас человек, месяц назад обратившийся ко мне с необычной просьбой расследовать судьбу «Слова о полку Игореве». Не обманусь ли я в своих ожиданиях? Не окажется ли все то, о чем Старик написал мне, фантазией выжившего из ума человека, которому случайно попало в руки несколько предметов, связанных с историей «Слова»?

Я ожидал услышать за дверью шаркающие старческие шаги, но они были поспешными и четкими. Дверь открылась – и к своему изумлению я увидел на пороге Наташу! Одетая в короткий домашний халатик и в тапочках на босу ногу она выглядела, пожалуй, еще симпатичней, чем в тот памятный для меня день, когда месяц назад появилась в моей квартире. Но сразу же я обратил внимание, что лицо ее было усталое, а глаза словно заплаканные.

Увидев меня, она даже не удивилась, чего не скажешь обо мне, – я никак не ожидал, что она живет в одной квартире со Стариком.

Мне показалось, голубые глаза Наташи смотрят на меня с укором. Когда я поздоровался с ней, она сухо кивнула и проговорила почти шепотом, одними губами:

– Вы опоздали, Льва Семеновича нет.

– Как нет?! Куда он мог уйти?

– Лев Семенович умер, – еще тише произнесла Наташа, и глаза ее моментально наполнились слезами.

– Умер? – механически переспросил я. – Как же так? Ведь он мне письмо написал.

– Письмо? – повторила девушка, платком вытерла слезы. – Когда вы его получили?

– Мне передали его только вчера – я был в отъезде.

– Вчера состоялись похороны Льва Семеновича, – отрешенно сказала Наташа и, тряхнув головой, словно избавляясь от наваждения, печальным голосом продолжила: – Когда он умер, мама тут же позвонила мне в Ярославль. Я весь день пыталась дозвониться до вас, но никто не отвечал… Проходите, пожалуйста, в комнату, – только сейчас спохватилась девушка, что мы разговариваем через порог.

Миновав полутемную прихожую, мы прошли в просторную комнату с широким окном и балконной дверью. Вдоль одной стены тянулась старенькая стенка, уставленная посудой и рядами книг, напротив нее стояла собранная софа, слева от входной двери – шифоньер, за ним едва втиснулся в угол рядом с балконной дверью письменный стол с потускневшей полировкой. Обстановка была скромная, непритязательная, но это с лихвой восполнялось чистотой и уютом.

Усадив нас на софу, Наташа присела на стул возле стола. Я только сейчас представил ей Марка. Она посмотрела на него внимательно и спросила:

– Так вы – сотрудник милиции? Очень кстати приехали. Я уже сама хотела обратиться в милицию, да побоялась, что меня там неправильно поймут.

– А в чем дело? Это как-то связано со смертью Льва Семеновича?

– Можно сказать, Льва Семеновича довели до смерти, – ответила Наташа Марку, и глаза ее опять заблестели от слез.

– Кто довел? – вырвалось у меня.

– Тот самый человек, о котором я уже рассказывала вам.

– Золин? Вы говорили, он угрожал Льву Семеновичу.

– И свою угрозу выполнил. – Девушка опять приложила к глазам платок, но сразу взяла себя в руки. – В последний раз этот человек приходил сюда неделю назад. Дома была мама, она и открыла ему дверь. К сожалению, сейчас ее нет – похороны так на нее подействовали, что она заболела. Ведь у Льва Семеновича никаких родственников не осталось, все хлопоты нам с мамой пришлось на себя взять. Да и не чужие мы ему были – столько лет вместе, в одной квартире прожили. Хорошо еще, завод помог, где Лев Семенович до пенсии работал, а то и не знаю, что бы мы вдвоем делали. Вот мама и перенервничала, поэтому сегодня утром я ее к моему дяде в деревню отправила. Так вот, этот мужчина, как мне рассказала мама, был какой-то весь взвинченный, злой. Когда вошел в комнату Льва Семеновича, сразу стал на него кричать. Мама на кухне была, но и там слышала, как этот человек требовал какие-то драгоценности, которые Льву Семеновичу в его возрасте уже не нужны, по-всякому обзывал его и угрожал рассказать о нем такое, за что, несмотря на давность лет, все равно расстрел полагается…

Я посмотрел на Марка – и увидел то, что и ожидал увидеть: после упоминания драгоценностей он не отрывал от Наташи глаз и ловил каждое ее слово; а когда она, переводя дыхание, сделала паузу, тут же спросил:

– Как прореагировал на эти угрозы Лев Семенович?

– Его голоса мама не слышала. Но судя по тому, как выходил из себя мужчина, было ясно, что угрозы не испугали Льва Семеновича. При его сердце ему совеем нельзя нервничать. И мама решила прекратить их разговор. Только подошла к двери, как из комнаты выскочил этот мужчина с какой-то старинной книгой в руке. Обернувшись на пороге, он сказал Льву Семеновичу: «Пока не отдашь все остальное, книга будет у меня. А если не одумаешься, приду и сожгу ее на твоих глазах».

– Вы не догадываетесь, что это была за книга?

Наташа отрицательно покачала головой:

– Мама описала мне, как она выглядит, но раньше я ее у Льва Семеновича не видела, хотя и часто бывала в его комнате: делала уборку и ухаживала за ним, когда он болел. Похоже, книга появилась у него совсем недавно.

– Понятно. Что было дальше?

– Мама вошла в комнату Льва Семеновича и увидела его в таком состоянии, что сразу побежала на улицу звонить в Скорую помощь. Приехал врач, сказал, у Льва Семеновича инсульт, но в больницу не забрали, а сделали какой-то укол и уехали. После этого случая Лев Семенович целыми днями молча лежал на кровати, будто онемел. Мама пыталась разговорить его и выяснить, что за человек приходил к нему, но ничего не добилась. И только за день до смерти Лев Семенович попросил ее позвонить в Ярославль, дал номер телефона, чтобы этот человек немедленно приехал в Рыбинск. Как я потом узнала, это был ваш телефон, – посмотрела на меня Наташа. – Маме так и не удалось дозвониться, тогда она позвонила мне. Я тоже несколько раз звонила вам, но без толку.

– Я уехал в Ростов, потом в Москву, а на обратном пути остановился у родителей, – торопливо объяснил я, словно оправдываясь.

– Я вас ни в чем не виню, – прервала меня Наташа. – Так уж получилось… Когда я приехала сюда, Лев Семенович был еще жив. Узнав, что я до вас так и не дозвонилась, очень расстроился, а потом попросил записать то, что он продиктует. Однако все пережитое так подействовало на Льва Семеновича, что сердце не выдержало, и он умер у меня на глазах.

Девушка замолчала, как бы заново переживая смерть соседа. Выдержав паузу, я спросил:

– Вы так и не узнали, что он хотел сообщить?

Наташа протянула мне вырванный из тетради листок, исписанный торопливым, но разборчивым, крупным почерком.

– Боюсь, самое главное, самое важное Лев Семенович не успел сказать…

Вслух я прочитал последнее, неоконченное письмо Старика:

«Милостивый государь!

Судьбе было угодно распорядиться так, что мы с Вами, несмотря на мое горячее желание, так и не встретились. Но мне, как говорят в таких случаях, не хочется уносить свою тайну в могилу; я просто обязан рассказать Вам, где мне удалось найти еще один древний список “Слова о полку Игореве” и как получилось, что его у меня похитили. В предыдущем письме я уже сообщал Вам, при каких трагических обстоятельствах удалось извлечь из тайника содержимое коллекции Мусина-Пушкина и об исчезновении этой уникальной коллекции. Всю жизнь я испытывал страх, что когда-нибудь всплывет история с гибелью человека, следившего за мной и Самойлиным в ту роковую ночь, и мне рано или поздно придется ответить за его смерть, хотя я и не был виновен в ней. И то, чего я так боялся, случилось. Ко мне пришел человек, который каким-то образом узнал о событиях той ночи, и стал требовать, чтобы я отдал ему сокровища, находившиеся в тайнике Мусина-Пушкина. Я пытался втолковать ему, что сокровища исчезли для меня в ту же ночь, когда я их увидел, но он мне не поверил и стал угрожать, что выдаст меня властям, как убийцу. Конечно, не имея сокровищ, я не мог откупиться ими, и на время он оставил меня в покое. Но когда ему стало известно, что я переслал Вам акварель с видом усадьбы, а Пташникову подарил первое издание “Слова о полку Игореве”, он словно с цепи сорвался и опять начал требовать сокровища, будто бы я извлек акварель и книгу из тайника с этими сокровищами. К тому времени у меня уже был один из древних списков “Слова о полку Игореве”, находившийся ранее в тайнике Мусина-Пушкина. Сейчас список в руках этого негодяя, который в любое время может уничтожить его или за большие деньги продать какому-нибудь заезжему коллекционеру. Я не знаю ни фамилии, ни места жительства этого человека, но как-то он проговорился, что ему попало в руки донесение Сычова, которого убил Самойлин. Как оно оказалось у него и кто он такой, я не имею ни малейшего представления. Умоляю Вас: сделайте все возможное, чтобы найти этого человека и забрать у него древний список “Слова”.

А теперь о самом главном – где я обнаружил этот список и как можно отыскать Самойлина, завладевшего коллекцией Мусина-Пушкина…»

На этой фразе запись обрывалась, Наташа объяснила нам:

– Льву Семеновичу стало плохо, он еще пытался что-то сказать, но не смог, только губами шевелил… А через несколько минут умер…

– Вы сами не догадываетесь, где Лев Семенович мог найти список? – спросил Наташу Марк.

– Мне он не говорил. Я спрашивала у мамы – она тоже не знает. Но случилось это, судя по всему, недавно, месяца два назад.

– Почему вы пришли к такому выводу?

Прежде чем ответить Марку, Наташа задумчиво посмотрела в окно.

– Я не знаю, как это объяснить. Просто он изменился, вроде бы хотел что-то расказать нам, но сдерживал себя.

– Может, к нему кто-нибудь приходил в гости?

– Нет, никого не было.

– А сам он никуда не ездил?

– Да, ездил в Красную Гору.

– Куда, куда? – почему-то с изумлением переспросил Марк.

– Это село неподалеку от Рыбинска. Там живет мой дядя, брат мамы, она у него и сейчас гостит. Я уже говорила, у Льва Семеновича родственников нет, можно сказать, мы с мамой – самые близкие ему люди. Вот мы и предложили ему летом отдохнуть у дяди, благо у него дом большой, есть корова, огород, курицы. Лев Семенович сначала отказывался, он вообще был человеком очень деликатным и тактичным. Но потом согласился и пробыл в Красной Горе почти два месяца. Кстати, возвращаясь в Рыбинск, он куда-то заезжал.

– Как вы об этом узнали? Он сам сказал?

– Нет. Приехал дядя Степан и удивился, что Льва Семеновича до сих пор нет. Мы уже беспокоиться стали, не случилось ли что-нибудь с ним по дороге, а он на другой день и явился. Возможно, именно тогда он и приобрел эту древнюю книгу.

– А вы не спрашивали у него, где он был?

– Помню, он как-то упомянул Костромскую область, но зачем ездил туда – не говорил. Но по всему было видно, эта поездка оказалась очень удачной для него – он весь буквально светился от радости.

– Значит, есть вероятность, что Лев Семенович нашел список «Слова о полку Игореве» в Костромской области? – допытывался Марк у Наташи.

– Вполне возможно.

Тут я опять вступил в разговор, обратившись к Наташе:

– В своем первом письме, где Лев Семенович предложил мне расследовать обстоятельства находки списка «Слова о полку Игореве», он написал, что у него есть какой-то собственный канал, благодаря которому он узнал, кто скрывается в моих повестях под именами Историка и Краеведа. Вы не в курсе, какой канал он имел в виду? Откуда ему стали известны адреса и фамилии этих людей?

– Мне кажется, он узнал это в Красной Горе, – ответила Наташа. – Ведь именно после возвращения оттуда он послал меня к вам. Вряд ли это простое совпадение, все сходится.

– Да, наверное, так оно и было, – согласился Марк с Наташей, похоже, что-то не договаривая. – Вы случайно не знаете, не обращался ли он там, в Красной Горе, в местную больницу? – задал он девушке вопрос, удививший меня.

Выразила недоумение и Наташа:

– Странно, почему вы об этом спросили?

– Есть у меня одно подозрение, хочу его проверить.

– Льву Семеновичу не обязательно было обращаться в больницу, чтобы получить квалифицированную врачебную помощь. Дядя Степан сдал комнату молодой девушке, закончившей Ярославский медицинский институт. Она оказалась очень отзывчивым человеком. Когда Лев Семенович приехал к ним в Красную Гору, прослушала его, назначила лечение и даже сама сделала серию сердечных уколов. Честно признаться, я потому и маму отправила туда, чтобы она некоторое время была под присмотром врача.

– Как зовут эту девушку?

– Ольга Михайловна. Но фамилия мне не известна.

Марк посмотрел на меня.

– Ну, теперь догадываешься, от кого Лев Семенович узнал о твоем существовании и о том, кто такие на самом деле Краевед и Историк?

– Ты предполагаешь, это Ольга Окладина, дочь Михаила Николаевича?

Марк протестующе взмахнул рукой:

– Я не предполагаю, а точно знаю. Ее обратный адрес – село Красная Гора Рыбинского района.

– Вот это совпадение! – воскликнул я. – Теперь многое проясняется.

– Многое, да не все, – обрезал Марк. – Мы так и не выяснили, от кого Лев Семенович узнал, что список «Слова о полку Игореве» надо искать в Костромской области и действительно ли он нашел его там, где конкретно. Короче, надо сегодня же съездить в Красную Гору – и Ольгу увидим, и, может, докопаемся, где Лев Семенович нашел список «Слова», – тут же принял решение Марк и опять обратился к Наташе: – Об этом человеке, который забрал с собой древнюю книгу, вы ничего больше не можете сказать?

– Я думаю, он не здешний, не рыбинский. Каждый раз появлялся здесь по воскресеньям и в одно и то же время – около двенадцати часов. Возможно, он приезжал сюда ярославской электричкой.

– Похоже, вы правы, – согласился Марк и, поднявшись со стула, добавил: – Огромное спасибо за все, что вы сообщили нам и что сделали для Льва Семеновича.

– Подождите прощаться, – остановила его Наташа, тоже поднимаясь с места. – Если вы немного подождете, я быстро соберусь и съезжу в Красную Гору вместе с вами. Интересно узнать, что вам удастся выяснить. Вы не против?

– Я – не против, – сказал Марк и, повернувшись ко мне, серьезным голосом спросил: – Может, у тебя есть какие-нибудь возражения?

Я бросил на него такой взгляд, от которого более совестливый человек провалился бы сквозь землю.

Мы вышли на улицу, чтобы дать Наташе возможность собраться. И тут, на скамейке, я высказал Марку все, что думаю о нем. Однако мои упреки он пропустил мимо ушей и многозначительно заметил:

– А девушка и правда хорошая, не теряйся.

Я не нашел слов, чтобы возразить ему.

В автобусе Марк как бы случайно сделал так, что я сел рядом с Наташей, а он прошел в хвост автобуса и устроился возле старушки с корзиной на коленях и сразу же завел с ней оживленную беседу.

А я ломал голову, как начать разговор с Наташей.

Вскоре за окном показалась синяя гладь Рыбинского водохранилища, на глубине которого где-то вдали лежали село Иловна и развалины дома Мусина-Пушкина. Вспомнилось письмо Старика, где он писал, что они с Самойлиным остановились в какой-то деревне, лежащей на дороге из Иловны в Рыбинск. Не была ли эта Красная Гора, куда мы направлялись сейчас?

Своей догадкой я поделился с Наташей и спросил, что она думает об этом. Девушка тут же поддержала разговор:

– У меня сложилось впечатление, что Лев Семенович потому с такой охотой и поехал в Красную Гору, что у него был какой-то особый интерес к этой поездке.

– Но ведь вы говорили, сначала он отказывался ехать туда, – напомнил я Наташе.

– Да, это так… Вроде бы перемена в его настроении случилась после того, как моя мама рассказала ему, что в селе живет много людей, переселившихся из зоны Рыбинского водохранилища. Многие после переселения потом разъехались по разным местам, но часто приезжают на лето в Красную Гору, чтобы хоть с берега посмотреть в ту сторону, где под водой лежат их родные деревни, села. Так все и было, – уже уверенно заявила Наташа. – Именно после этого Лев Семенович и согласился поехать в Красную Гору, а раньше все отказывался, говорил, не хочет чужих людей стеснять. Только там и стеснять некого – дядя Степан и тетя Клава живут одни. Потому и квартирантку пустили, что скучно. Раньше-то семья была большая, а потом дедушка с бабушкой умерли, после смерти папы мы с мамой в Рыбинск переехали, вот дом и опустел. Ведь я там, в Красной Горе, родилась, там и школу кончила.

– Теперь понятно.

– Что понятно?

– Почему я с первой минуты нашего знакомства почувствовал к вам симпатию. Я родился в городе, в Ярославле, но все детство тоже провел в селе.

Наташа улыбнулась и ничего не сказала.

Дом, в котором жили ее родственники, был одним из самых больших на улице: с пятью окнами по фасаду, верандой сбоку и сараем, сзади к нему примыкал обширный огород с зарослью кустов. Но от времени дом уже чуть покосился, железная крыша местами проржавела, резные наличники на окнах тоже нуждались в покраске.

Мы вошли в просторную переднюю комнату, когда хозяева, мать Наташи и квартирантка только что приступили к ужину. Трудно передать то изумление, которое отразилось на лице Ольги Окладиной, увидевшей сначала Марка, а затем и меня. На ее вопрос, как мы очутились здесь, отвечать пришлось мне – у Марка от радости, что видит Ольгу, похоже, отнялся язык.

Более подробный разговор состоялся за столом, за который нас немедленно усадили гостеприимные хозяева, – высокий костлявый старик с совершенно лысой головой и его подвижная, полная жена.

Мне с первого взгляда понравилась мать Наташи, наверное, потому, что они были очень похожи.

Прежде чем задать вопросы, ради ответов на которые мы приехали, мне еще раз пришлось повторить историю, начавшуюся с анонимного письма. Потом Марк обратился к Ольге:

– Видимо, какую-то информацию Лев Семенович получил от тебя?

– Да, я дала ему как-то почитать повесть «Секрет опричника», а потом, когда он ее прочитал, рассказала о своем знакомстве с автором и с его героями. Неожиданно Лев Семенович очень заинтересовался твоей персоной, – посмотрела на меня Ольга. – Попросил дать твой адрес и еще некоторые сведения о тебе и твоих книгах. Только я не думала, что он таким неожиданным образом воспользуется этими сведениями.

– Наташа сообщила нам, как Лев Семенович, не заезжая в Рыбинск, проехал отсюда в Костромскую область, где, судя по всему, и нашел древний список «Слова о полку Игореве», – продолжил Марк. – От кого он мог узнать, что список надо искать именно там?

– Представления не имею, мне он ничего об этом не сказал.

Тут в разговор вступил хозяин дома:

– Лев Семенович ездил в Костромскую область? Не Иван ли Турков надоумил его отправиться туда?

– Кто такой Иван Турков?

– Брат нашего соседа Федора. Иван у них – старший. В этом году он приезжал сюда, к себе на родину, как бы попрощаться. Помню, они с Львом Семеновичем целый вечер на завалинке просидели, о чем-то толкуя. Вот после этого Лев Семенович сразу и уехал, а раньше собирался еще недельку погостить.

– Вы не знаете, откуда этот Турков приехал? Ведь Костромская область большая, – спросил Марк хозяина.

– Хоть убей – не знаю, – с досадой ответил тот.

– Из деревни Полома Парфеньевского района, – добавила хозяйка. – Федор как-то при мне брата чихвостил, что он в такую глушь забрался, родные места покинул. Они, Турковы-то, не из Красной Горы, а из Юрьевки – деревни, которая сейчас под водой лежит.

– Не в той ли деревне была оставлена коллекция Мусина-Пушкина?! – повернулся я к Марку. – Не сообщил ли Турков Льву Семеновичу какие-то сведения о хозяевах дома – знакомых Самойлина? Может, они тоже переехали в Костромскую область?

– Вполне вероятно, – согласился со мной Марк и обратился к матери Наташи: – Вы были свидетельницей разговора Льва Семеновича с человеком, забравшим у него древний список «Слова о полку Игореве». Не вспомните ли какой-нибудь детали, которая помогла бы найти его? Мало того, что он похитил ценную, уникальную книгу, – он до инфаркта довел Льва Семеновича. Надо обязательно разыскать этого человека.

– Я понимаю, но вряд ли смогу чем-нибудь помочь – ведь я слышала всего несколько фраз из их разговора. Потом спросила Льва Семеновича, кто этот человек, но он только вздохнул и сказал, что расплачивается за ошибку, сделанную в молодости. Впрочем, он еще обмолвился, что этот человек, видимо, родственник кого-то из тех, с кем Лев Семенович работал при подготовке котлована под Рыбинское водохранилище. А больше, извините, ничего не знаю. Да, еще вспомнила… В тот раз гостя Льва Семеновича дожидался во дворе какой-то парень – лохматый, широкоскулый, в зеленой рубашке.

– В зеленой рубашке? – переспросил я и, достав из записной книжки рисунок, сделанный Юрием, показал его матери Наташи. – Случайно, не он?

– Смотрите-ка, до чего похож!

Марк забрал рисунок и с укором проговорил:

– Ты почему об этом рисунке раньше не сказал?

– Да просто забыл, вылетело из памяти. Кстати, у этого парня есть одна характерная примета. – И я сообщил Марку о татуировке, замеченной мужчиной, вместе с которым я ехал в Москву.

Так постепенно прояснялась история, казавшаяся мне сначала беспросветно темной и неразрешимой.

После того как Марк узнал все, что хотел узнать, мы вчетвером – я с Наташей и он с Ольгой – побродили по селу, постояли на берегу Рыбинского водохранилища. Только здесь я понял, почему село получило свое название Красная Гора: оно действительно раскинулось на горе, круто обрывающейся у самого уреза воды, а на вершине краснела стволами сосновая роща.

Всматриваясь в туманную даль горизонта, где синяя вода смыкалась с синим небом, я опять вспомнил о лежащей на дне усадьбе Мусина-Пушкина, в которой более полувека назад произошли загадочные события, эхом докатившиеся до наших дней.

Марк спросил Наташу, когда она решила возвращаться в Ярославль.

– Завтра вечером, не заезжая в Рыбинск.

– У меня не выходит из головы ваше сообщение, что Золин появлялся у Льва Семеновича по выходным дням. Сегодня в первой половине дня он не приехал. Так, может, появится завтра, в воскресенье? Ведь он не знает, что Лев Семенович умер. И ваша мама говорила, что Золин обещал приехать через неделю.

Девушка задумалась, осторожно предположила:

– Кажется, я догадываюсь, что вы хотите сделать, – задержать его у нас на квартире?

– Другого способа отыскать его я в настоящее время не вижу. Я не стал говорить об этом в присутствии вашей мамы, чтобы лишний раз не тревожить ее, но было бы хорошо, если бы завтра утром вы были у себя дома. С помощью милиции попытаемся задержать этого человека.

– Я согласна, – решительно заявила Наташа. – Только в Рыбинск я приеду завтра, первым утренним автобусом. Сегодня мне надо побыть с мамой…

На этом мы и расстались, договорившись с Наташей, что будем у нее на квартире в десять часов утра. Наташа хотела было отдать нам ключ, чтобы мы там и переночевали, но Марк заверил девушку, что мы прекрасно устроимся в гостинице.

Глава четвертая. Пойман с поличным

Только устроившись в гостиницу, Марк тут же ушел в местное отделение милиции договариваться о завтрашнем дне, и я весь вечер провел в номере один. Но время даром не терял – записал все, что произошло после моего возвращения в Ярославль. А событий случилось немало, в чем я еще раз убедился, когда перечитал написанное. И события приобретали все более динамичный характер, что ясно свидетельствовало о приближении развязки этой истории.

Марк вернулся, когда я уже засыпал. А утром мы на скорую руку позавтракали в буфете и отправились к знакомому дому. Мне не терпелось расспросить, как будет происходить задержание Золина, если, конечно, он появится, но у Марка был такой хмурый и озабоченный вид, что я оставил свои вопросы при себе. Тем более что новая встреча с Наташей волновала меня гораздо больше, чем предстоящая операция по задержанию Золина, которая, возможно, и не состоится.

На этот раз, открыв дверь, Наташа встретила нас улыбкой, от которой лицо ее, несколько утомленное после дороги, еще больше похорошело, а у меня окончательно пропало желание охотиться за Золиным.

Но задуманная Марком операция шла своим ходом и ее уже было не остановить. Минут через пять после нашего появления в дверь опять позвонили, Марк впустил в квартиру двух сотрудников милиции – одетых в штатское молодых, крепких парней. Они по-деловому сухо поздоровались с нами и молча посмотрели на Марка. Он сказал, обращаясь ко мне:

– Будешь с ними в комнате Льва Семеновича – оттуда видно тропку к подъезду, а ты хорошо знаешь Золина в лицо. Я останусь с Наташей в этой комнате. Как увидишь его, стукнешь в стенку. А вы, – повернулся он к девушке, – когда Золин позвонит, откроете дверь, но в разговор постарайтесь не вступать, а сразу проводите его в комнату Льва Семеновича и возвращайтесь сюда. Я войду в комнату следом за Золиным. У кого есть вопросы?

Я подумал, что мне было бы приятней остаться в комнате с Наташей, но промолчал.

В комнате Старика было так тихо, что слышалось, как на кухне капает вода из крана. Здесь стояли старый платяной шкаф, стол под клеенчатой скатертью, продавленное кресло, в котором хозяин, наверное, проводил все последнее время, на самодельных полках тянулись ряды потрепанных книг. Ни телевизора, ни приемника не было, на стенах – ни одной фотографии, и только над диваном, на котором уселись сотрудники милиции, висела репродукция с картины «Грачи прилетели» в потускневшей багетовой рамке.

Встав у окна, я посмотрел на часы – половина двенадцатого. Если электричка не опоздала, Золин должен появиться с минуты на минуту. Но прошло десять минут, двадцать, а его не было. Я подумал, что разгадка тайны исчезнувшего списка «Слова о полку Игореве» опять отодвигается на неопределенное время, а может, и вовсе останется нераскрытой.

Но тут из-за угла дома напротив вышел мужчина, сразу показавшийся мне знакомым. Однако это был не Золин. Я пригляделся – и узнал человека, следившего за мной в Ростове! На нем была та же зеленая рубашка и коричневые брюки, в руке – черный кожаный портфель.

Я опрометью бросился в соседнюю комнату и сообщил Марку, кто идет. Он недовольно покачал головой.

– Плохо дело – у нас нет никакого повода задерживать этого человека.

– Почему?! – возмутился я. – Он следил за мной в Ростове! Потом забрался в мою квартиру! Разве это не повод?

– Возвращайся на свое место, – приказал Марк. – Посмотрим, как он себя поведет и что ему здесь нужно.

Я быстро вернулся в комнату Старика, сел в кресло и шепотом объяснил сотрудникам милиции ситуацию. Они переглянулись, ни слова не говоря, встали по сторонам двери.

Раздался звонок, потом – шаги Наташи, скрип открывшейся входной двери и резкий мужской голос:

– Лев Семенович Угаров здесь живет?

– Проходите, вот его дверь, – равнодушно ответила девушка, и я позавидовал ее спокойствию.

Мужчина вошел в комнату не постучавшись, по-хозяйски, однако, увидев меня, моментально попятился назад. Но тут за его спиной вырос Марк.

– Чего испугались? Узнали старого знакомого? – насмешливо спросил он и втолкнул Кудлатого в комнату.

Увидев сотрудников милиции, тот еще больше растерялся.

– А вы кто такие, чтоб допрашивать?

Марк показал удостоверение.

– Понятно, – буркнул Кудлатый. – Только я этого очкарика впервые вижу…

– А вы что скажете? – официально, на «вы» обратился ко мне Марк.

– Он следил за мной в Ростове. Потом хитростью проник в мою квартиру в Ярославле.

– Не был я ни в какой квартире!

– Хорошо, поверим вам на слово, – миролюбиво произнес Марк. – А что вас привело к Льву Семеновичу?

– Это моя забота, не обязан отчитываться. Я не сделал ничего такого, чтоб меня задерживать.

– Возможно, так оно и есть. Но, чтобы убедиться в этом, разрешите заглянуть в ваш портфель.

Кудлатый переложил портфель в другую руку.

– Не имеете права!

– В таком случае пройдем в отделение милиции и там продолжим наш разговор.

– Черт с вами! Смотрите. – Кудлатый протянул портфель Марку.

Тот положил портфель на стол, щелкнув замком, открыл его – и вынул старинную толстую книгу в темном кожаном переплете. На первой ее странице были нарисованы в форме круга какие-то непонятные знаки, а на обороте, под заголовком, в два столбца шел текст: «Не лепо ли ны бяшет, братие…» Перед нами лежал древний список «Слова о полку Игореве»!

– Откуда у вас эта книга? – спросил Марк Кудлатого.

– Это вас не касается!

Марк вышел из комнаты и тут же вернулся с Наташей.

– Вы знаете, чья эта книга? – показал он на древний список.

– Да, она принадлежала Льву Семеновичу, потом ее похитили.

Марк опять обратился к Кудлатому:

– Как вы объясните, что в вашем портфеле оказалась краденая вещь?

– Я ее привез, чтоб отдать Льву Семеновичу.

– А как она у вас очутилась?

– Ничего я не скажу!

– Тогда придется вам помочь, – продолжил Марк. – Неделю назад вы приехали сюда вместе с неким Золиным. Впрочем, фамилия, вероятно, вымышленная. Он и украл книгу у Льва Семеновича, а вы в это время дожидались его во дворе. Сегодня приехали сюда, чтобы заставить Льва Семеновича сказать, где находятся сокровища из тайника Мусина-Пушкина. А вот и инструмент, с помощью которого вы намеревались получить эти сведения. – Марк извлек из портфеля остро отточенный кинжал с наборной ручкой. – Так, а это что? – вынул он оттуда же записную книжку в синем переплете. Перелистав ее, протянул мне: – Узнаешь?

– Моя записная книжка! Пропала после того, как этот тип побывал у меня в квартире!

– Это еще доказать надо! – рявкнул Кудлатый.

– А может, вам лучше самому все выложить? – посоветовал ему Марк. – К вашему сведению, после разговора с Золиным Лев Семенович скоропостижно скончался. Таким образом, вас с полным основанием можно считать соучастником преступления. А этот джентльменский набор, – Марк кивнул на кинжал и украденную записную книжку, – только усугубляет ваше положение. Единственное, что может его облегчить, это чистосердечное признание, кто вас прислал сюда и с какой целью.

– Никто меня не посылал, я сам пришел!.. Эта сволочь куда-то исчезла, а мне отдувайся за него…

Марк посмотрел на Кудлатого с интересом:

– Похоже на правду, но давайте по порядку, с самого начала. Как вы познакомились с тем человеком? Кто он?

– Я и сам до сих пор не знаю, как его точно зовут. Мне он тоже Золиным назвался, Золиным Аркадием Валерьевичем. Три месяца назад меня из колонии выпустили. Хотел на работу устроиться, но как узнают, откуда пришел, сразу от ворот поворот. И тут он ко мне домой заявился, спросил, не хочу ли я за непыльную работу деньгу зашибить. А какой дурак от такого предложения откажется? Я и согласился. Первое, что он мне поручил, последить за этим вот человеком, – пальцем показал на меня Кудлатый.

– Золин объяснил, зачем ему это надо?

– Сказал, что за ним, – Кудлатый зыркнул в мою сторону, – должок остался. Дал адрес, я с утра напротив подъезда и устроился.

– Как бы вы меня узнали?

– Он фотографию дал.

– Откуда у него моя фотография?

– Вроде бы она из какого-то журнала или книги вырезана.

Я вспомнил, что в одной из моих книг, вышедшей в местном издательстве, был мой портрет.

– Продолжайте, – поторопил Кудлатого Марк.

– Я думал, следить придется только в Ярославле, а пришлось в Ростов ехать, откуда он, – опять показал на меня Кудлатый, – в Москву укатил. Прямо с вокзала я позвонил Золину и спросил, что дальше делать.

– Значит, у вас есть его телефон?

– Есть, но какой-то странный: по нему можно звонить лишь в выходные дни, а в будни там какая-то контора, про Золина там и не знают, я проверял.

– Ну, и что он вам посоветовал?

– Не посоветовал, а приказал дать телеграмму, чтобы этот человек, – Кудлатый еще раз стрельнул глазами в меня, – встретил с московской электрички гостя. А я около двенадцати часов должен был появиться там и, убедившись, что в квартире никого нет, позвонить соседу Юрию, который напротив живет. Сказать ему, что давал телеграмму, и попросить открыть квартиру запасным ключом, чтоб переночевать там. Я все так и сделал, как по маслу прошло.

– Что вы искали в квартире?

– Золин велел забрать только записную книжку возле телефона и посмотреть, нет ли в столе писем от какого-то Ивана Алексеевича. Записную книжку я прихватил, а вот писем не нашел. Еще Золин предупредил, чтоб ничего другого не брать и все в порядок привести, когда уходить буду.

– Почему же вы его указание не выполнили? – не удержался я от вопроса. – Вещи и бумаги как нарочно по полу раскидали.

Прежде чем ответить, Кудлатый помедлил:

– Это я со злости, что ничего ценного не нашел, что можно в карман сунуть. Не будешь же телевизор с собой тащить? Другое дело – деньги или какие-нибудь золотые вещички. Но ничего такого, кроме нескольких рублей, там не было, вот я со злости все и раскидал.

Марк взглянул на меня и насмешливо посочувствовал Кудлатому:

– Вот ведь как не повезло: попали на клиента, который хранит деньги в банке.

– У меня там и рубля нет, – признался я.

– Как Золин прореагировал на то, что вы не нашли адрес Ивана Алексеевича? – продолжил допрос Марк.

– Выругнулся, но потом сказал, что, видать, не с того края взялся.

– Он вам заплатил?

– Мелочью отделался. Но успокоил, что вот-вот получит крупный куш и полностью рассчитается.

– Золин рассказал вам о кладе Мусина-Пушкина?

Кудлатый кивнул.

– Только сомнительно все это, уж больно красивая сказочка получается.

– Что дальше было?

– Вместе поехали с ним сюда, в Рыбинск. Меня Золин во дворе оставил, а сам поднялся в квартиру. Вышел через полчаса злой как черт, в руке вот эта книга. По дороге в Ярославль он и выложил мне историю с кладом в Иловне, который увел у старика его напарник. Каким-то образом старик узнал, что он живет теперь в Костроме и как можно его найти. Но Золин не очень-то поверил ему, потому и прихватил у старика книгу, пообещав, что, если тот соврал, Золин у него на глазах будет вырывать по странице и сжигать, пока не узнает, где спрятаны сокровища.

– Может, Угаров назвал Золину новую фамилию своего бывшего сообщника?

– Нет, вроде бы фамилию он и сам не знает. На Ярославском автовокзале Золин пересел в автобус до Костромы. Перед отъездом отдал эту книгу и пообещал, что, как вернется в Ярославль, свяжется со мной. Но прошла неделя, а он так и не объявился. Вот я и решил сам наведаться к старику…

– А книгу взяли, чтобы осуществить угрозу Золина, – сжигать ее по странице, пока Угаров не признается, где спрятаны сокровища? А если не скажет, то и кинжал в ход пустить?

Кудлатый опустил голову и выдавил сквозь зубы:

– Я только хотел узнать, как найти этого костромича, к которому Золин отправился. На мокруху я ни за что бы не пошел. И книгу старику вернул бы. Зачем мне ее сжигать? Да, там, в книге, еще записка лежит. Может, вам интересно…

Марк перелистал книгу и в самом ее конце нашел сложенный вчетверо листок бумаги с машинописным текстом. Прочитав его, спросил Кудлатого:

– Как этот документ к вам попал?

– На автовокзале Золин передал.

– Это копия. А где оригинал?

– Он с ним в Кострому поехал.

– А зачем отдал вам копию?

– Так, на всякий случай. Если, сказал, найду сообщника Старика и он заупрямится, не захочет отдавать сокровища, я его этим документом припугну, а когда узнает, что копия осталась, сговорчивей будет.

– Ваш Аркадий Валерьевич – предусмотрительный человек. Значит, вы утверждаете, что не знаете фамилии того человека, к которому он отправился?

– Нет, хотя я у него и спрашивал.

– Зачем?

– Тоже на всякий случай, – ухмыльнулся Кудлатый.

– Телефон Золина помните?

– Он там, на обороте, записан, – пальцем показал Кудлатый на страницу с машинописным текстом. – Только я уже говорил – это какая-то контора, Золина там и знать не знают.

– И все-таки странно, почему Золин обратился за помощью именно к вам? Вы об этом думали?

– Думал.

– Ну, и к какому пришли выводу?

– Я когда работу искал, заходил на городскую телефонную станцию, был в кабинете начальника отдела кадров. Вроде бы тогда к нему Золин заглядывал. Если так, то понятно, как он фокус с телефоном проделывает: переключает на свой домашний номер какую-то контору.

– Проверим, – сказал Марк. – Все ли вы нам сообщили? Может, что-нибудь про запас оставили?

– Нет, все как на духу выложил. Я за эту сволочь отвечать не намерен, мне тюремная баланда вот как надоела, – ладонью резанул себя Кудлатый по шее.

Когда сотрудники милиции увели его, Марк протянул мне вынутый из книги листок.

– Прочитай, очень интересный документ. Теперь многое становится на свои места…

Плотно, с одним интервалом, на листке было напечатано:

«Служебная записка.

Я, оперуполномоченный НКВД С.М. Сырцов, докладываю, что при выполнении специального задания по выявлению элементов, враждебно настроенных к возведению Рыбинского водохранилища, среди работников, занимающихся эвакуацией ценностей из села Иловна, мной был обнаружен бежавший из Волголага уголовник Самойлин, по нашим сведениям связанный с орудующей в Мологском уезде бандой Матвеева. С целью обнаружить эту связь и выйти таким образом на Матвеева я устроился под фамилией Веренина в бригаду чернорабочим. Вскоре заметил, что кроме меня за Самойлиным наблюдает еще один человек – Лев Семенович Угаров, работающий в той же бригаде. Рискуя жизнью, мне удалось подслушать их разговор и выяснить, что Угаров каким-то образом узнал о существовании в доме графа Мусина-Пушкина в Илов-не тайника, в котором хранятся древние рукописи и драгоценности. Не имея возможности вывезти содержимое тайника в одиночку, Угаров предложил Самойлину сделать это вдвоем, за что Самойлин потребовал половину хранящихся в тайнике ценностей. Угаров согласился с этим условием, но взял с Самойлина обязательство не претендовать на раздел древних рукописей, которые целиком заберет Угаров. Они договорились, что сегодня в полночь Самойлин подгонит к усадьбе подводу, они погрузят на нее содержимое тайника и отвезут все в Рыбинск, где и разделят похищенные сокровища. Прошу выделить трех сотрудников для ареста вышеупомянутых лиц во время вскрытия тайника, местоположение которого мне неизвестно. Буду ждать сотрудников, одетых в штатское, в церкви рядом с усадьбой с одиннадцати часов вечера.

Оперуполномоченный НКВД С.М. Сырцов».

Вернув листок Марку, я спросил, почему этот документ не дошел до адресата.

– Тут можно всякое предполагать: или связной не явился, или сам Сырцов по какой-то причине не смог передать донесение. Что и погубило его. Ты мне рассказывал про объяснительную записку прораба Зворыкина, в бригаде которого работал Веренин. Вероятней всего, именно Зворыкин и вынул донесение Сырцова у него из кармана.

– Почему же он не передал его по адресу?

– Возможно, испугался, что притянут к ответу за гибель сотрудника НКВД.

– Хорошо. А как донесение Сырцова оказалось у Золина?

– Наверное, один Золин об этом и знает. Выяснить, кто он, думаю, большого труда не составит. Другое меня настораживает – почему после возвращения из Костромы он не связался с Кудлатым?

– Может, и впрямь нашел сокровища и решил оставить его с носом?

– Как бы чего хуже не случилось. Надо срочно ехать в Ярославль.

Прощаясь с Наташей, я задержал ее руку в своей руке.

– Может, еще увидимся, – неуверенно произнес я.

– Обязательно увидитесь! – категорично заявил Марк.

Девушка промолчала, но посмотрела на меня с улыбкой. Эту улыбку я вспоминал всю дорогу до Ярославля, проклиная себя, что не решился сказать Наташе больше, чем сказал.

Мы не доехали до автовокзала, а вышли в центре Ярославля, неподалеку от дома, где жил Окладин. Марк зашел в телефонную будку, с кем-то переговорив, сообщил мне:

– Поисками Золина я займусь завтра с утра. Сейчас позвонил Пташникову и Окладину. Надо показать им эту книгу. Заодно попросил Михаила Николаевича пригласить Лидию Сергеевну Строеву из музея, ведь они, как ты говорил, соседи…

Я представил себе, какое изумление вызовет у собравшихся в квартире Окладина находка древнего списка «Слова о полку Игореве», и, направляясь к дому историка, невольно прибавил шаг.

Глава пятая. Разоблачение

Через десять минут мы были у Окладина. Лидия Сергеевна находилась уже здесь и о чем-то разговаривала на кухне с женой историка Любовью Александровной. Через полчаса пришел Пташников, и нас тут же усадили за накрытый стол, что после долгой дороги было весьма кстати.

По тому, как радушно мать Ольги встретила Марка, я понял, что после тех недоразумений, которые имели место между ними раньше, она стала относиться к нему как к будущему члену семьи. А когда за ужином мы сообщили о поездке в Красную Гору и о встрече с Ольгой, она буквально засыпала нас вопросами. Я уже испугался, этот разговор будет продолжаться весь вечер, но тут Окладин, внимательно посмотрев на нас с Марком, спросил:

– Кажется, для собравшихся здесь у вас имеются более важные сведения, чем душевное состояние моей дочери, не так ли?

Я думал, Марк, дабы произвести впечатление, сразу же выложит на стол древний список «Слова», но он поступил иначе: сначала подробно рассказал о случившемся в Рыбинске. Не стану приводить здесь те вопросы, которые обрушились на Марка, отмечу только, что Лидию Сергеевну больше всего интересовало, как выглядели виденные Угаровым списки «Слова», Пташников возмущался Золиным и его подручным, а Окладин почему-то проявил повышенное внимание к поездке Угарова в Костромскую область. Наконец, когда все вопросы были заданы и получены исчерпывающие ответы, наступил самый ответственный момент нашей встречи – Марк достал из «дипломата» и положил посреди стола, который уже освободили от посуды, древний список «Слова о полку Игореве».

Если Окладин и Пташников в какой-то степени были уже подготовлены к этой сцене, то на Лидию Сергеевну она подействовала так сильно, что женщина даже побледнела. Но, странное дело, стоило ей раскрыть книгу и увидеть на первой странице зашифрованную надпись в форме круга, как выражение ее лица сразу же сделалось разочарованным.

То же самое произошло и с Окладиным, и только Пташников продолжал восхищенно любоваться лежащим посреди стола списком. Наконец заметив странную реакцию Окладина и Лидии Сергеевны, он обеспокоенно спросил:

– Вы предполагаете, подделка?

– И гадать нечего – сразу видно, – удрученно вздохнул Окладин.

– Но ведь вы даже не посмотрели список как следует! – возмутился Пташников.

– Точно такой же список с «рунической» надписью на первой странице, которую до сих пор не удалось расшифровать, хранится в бывшей Румянцевской библиотеке, – объяснил краеведу Окладин.

– Совершенно верно, – поддержала его Лидия Сергеевна. – Это подделка, тут не может быть сомнений.

На Пташникова было жалко смотреть. Как утопающий хватается за соломинку, так он, пытаясь оспорить очевидный факт, заявил:

– Этого не может быть! Чтобы сделать столь категоричное заключение, нужно тщательно исследовать список, провести палеографический анализ текста и так далее.

– Все уже сделано.

– Кем сделало?! – изумился Пташников замечанию Лидии Сергеевны.

– Палеографом Сперанским.

– Когда он мог ознакомиться с этим списком?

– Он тщательно исследовал другой поддельный список, но это не имеет значения.

– Ничего не понимаю! – развел руками Пташников и беспомощно посмотрел на Окладина, потом опять на Лидию Сергеевну. – Где тут логика? Как можно на основании изучения одного списка судить о подлинности другого?

– Сейчас все поймете. – Встав из-за стола, Лидия Сергеевна вышла из комнаты.

За время ее отсутствия никто в комнате не произнес ни слова, лишь только Пташников, перелистывая пожелтевшие страницы книги, что-то неразборчиво ворчал себе под нос, словно обиженный ребенок. Окладин и Марк посматривали на него с сочувствием.

Мое отношение к случившемуся было двойственным. С одной стороны, я тоже был расстроен, что список, который так долго искал и с таким трудом приобрел Угаров, оказался ловкой подделкой. А с другой стороны, хотя это и звучит кощунственно, я успокаивал себя тем, что Угаров умер, так и не узнав, что список – фальшивка. В том, что дело обстоит именно так, я уже не сомневался, предполагая, что в качестве доказательства верности вынесенного приговора Лидия Сергеевна предъявит какую-то книгу. И действительно – это был сборник в твердом бежевом переплете «Проблемы источниковедения», выпущенный Академией наук.

Раскрыв книгу, Лидия Сергеевна положила ее перед Пташниковым:

– Это фотокопия первой страницы так называемой актовской рукописи «Слова о полку Игореве», изготовленной купцом-фальсификатором Бардиным и оказавшейся в дальнейшем в собрании книг коллекционера Платона Яковлевича Актова. Как видите, в угаровском списке и здесь сделаны совершенно одинаковые «рунические» надписи…

Мне понравилось, что Лидия Сергеевна назвала список, найденный Угаровым, его именем: может, хоть таким образом он войдет в историю «Слова о полку Игореве».

Пташников положил обе «рунические» надписи рядом, и мы убедились: они были совершенно идентичны, словно их не нарисовали от руки, а напечатали одним штампом: тот же круг диаметром около десяти сантиметров, заполненный фантастическими знаками, похожими то на арабские цифры, то на латинские буквы.

Не надо было быть крупным специалистом-палеографом, чтобы понять: перед нами две подделки, изготовленные одним и тем же человеком, а который из списков изготовлен первым – уже не так важно.

На Пташникова было жалко смотреть. Видимо, несмотря на категоричность заявлений Окладина и Строевой, он до самого последнего момента надеялся, что в данном случае они ошиблись. Но доказательство, представленное Пташникову, было до того убедительным, что не оставляло ему никаких надежд.

Я уверен: Пташников уже ни в малейшей степени не сомневался в фальсификации угаровского списка, но тут на него нашло какое-то мальчишеское упрямство.

– А почему не предположить, что один из списков все-таки настоящий и именно с него сделана подделка? – язвительно спросил он Лидию Сергеевну.

– Если вы внимательно ознакомитесь с опубликованной в этом сборнике статьей Сперанского «Русские подделки рукописей в начале XIX века», то убедитесь: такой вариант полностью исключен. Автор скрупулезно исследовал все изготовленные подделки, провел огромную палеографическую работу на самом высоком уровне.

– Кстати, здесь же Сперанский рассматривает и фальшивки, изготовленные Сулакадзевым, имя которого мы упоминали, когда в прошлый раз говорили о Влесовой книге, – вставил Окладин.

– Ошибки в исследованиях допускают даже самые именитые специалисты, – не отступал Пташников. – Почему не предположить, что Сперанский тоже ошибся?

– Лидия Сергеевна, вы не можете вкратце изложить суть статьи и доказательств Сперанского? Думаю, это будет интересно не только Ивану Алексеевичу.

– Действительно, сделайте такую милость, – поддержал Марка Пташников, хотя с его лица не сходило выражение недоверчивости и упрямства. – Но если по ходу вашего сообщения у меня возникнут вопросы, за разъяснениями я буду сразу же обращаться к вам – как бы к автору этой статьи.

Лидия Сергеевна так обезоруживающе мило улыбнулась краеведу, что ему, похоже, стало даже неловко, что он предъявляет ей какие-то условия.

– Я согласна ответить, Иван Алексеевич, на ваши вопросы, но в пределах моей компетенции и той информации, которую можно почерпнуть из этой статьи.

Пташников кивнул, всем своим видом показывая, что готов проявить терпение и выдержку.

Невольно мне вспомнился «допрос» Мусина-Пушкина археографом Калайдовичем, роли которых исполняли Пташников и Окладин. Нечто похожее должно было произойти и сейчас.

– По подсчетам Сперанского, московский купец Бардин изготовил свыше двадцати подделок. При этом, обладая определенными историческими и другими познаниями, он весьма удачно выбирал объекты для подделок, чтобы надежно, быстро и выгодно сбыть их. Так, он изготовил пять экземпляров Русской Правды, пятнадцать иных произведений древней русской письменности по одному экземпляру и шесть экземпляров «Слова о полку Игореве». К моменту работы Сперанского над своей статьей была известна судьба четырех из них. Теперь, благодаря этой находке, – Лидия Сергеевна показала на лежащую на столе книгу, – проясняется судьба и пятого экземпляра[2].

Я видел: Пташникову стоило большого труда, чтобы сразу же не ввязаться в спор.

– Свои подделки Бардин писал в основном на пергаменте, украшал их миниатюрами, сделанными или самим купцом, или нанятым им иконописцем. Можно предположить, что у него была целая мастерская по изготовлению таких подделок, содержание которой, видимо, вполне оправдывало себя. Таким образом, изготовление подделок было для Бардина не забавой, а доходным делом.

Чувствовалось, Пташников опять хотел возразить, но пересилил себя.

– Начало этой «деятельности» все исследователи бардинских подделок относят ко времени, когда после пожара Москвы и изгнания Наполеона из России резко возрос интерес к русской истории вообще и к тому, что погибло в сожженной Москве.

– На каком основании сделали вывод, что подделкой древних рукописей занимался именно Бардин?

– Об этом прямо свидетельствует так называемый «Летописец Соловецкого монастыря», подделанный Бардиным под семнадцатый век, где купец написал на одной из страниц, что рукопись принадлежит ему лично. Анализ этой приписки неопровержимо доказал, что им же, Бардиным, написан и сам «древний» текст. В другой рукописи – «Правилах» митрополита Иоанна – им была сделана написанная киноварью глаголическая приписка: «писал москвитинъ Антонъ Ивановъ Бардинъ». Похожие надписи – «Списалъ Антонъ Бардинъ» – он оставил в подделанных им «Заповедях» седьмого вселенского собора и в Русской Правде. Кроме того, исследователи еще до Сперанского нашли явно «бардин-ские» черты написания некоторых букв во всех этих «древних» текстах. А Сперанский составил целую таблицу под названием «Сравнительное начертание букв в рукописях А.И. Бардина», которая неопровержимо доказывает, что даже в пределах одного письма – устава – у Бардина наблюдалась пестрота, недопустимая в подлинных древних текстах.

Лидия Сергеевна показала нам эту таблицу, напечатанную на такой же плотной мелованной бумаге, как и фотокопия «рунической» надписи на поддельном списке «Слова». И мы убедились, в том числе и Пташников, хотя он и промолчал, в неопровержимости доказательств Сперанского.

– Уверовав, что главное условие для придания своей подделке вида подлинности – это уставное письмо, Бардин не учитывал, что и устав со временем менялся, для создания подделок одиннадцатого-двенадцато-го веков он копировал рукописи тринадцатого и даже четырнадцатого века. Из знаков препинания употреблял только точку и точку с росчерком в конце текста. Располагал в два столбца текст там, где писали в один столбец. Широко расставлял буквы друг от друга, а раньше писцы экономили дорогой материал, поэтому писали текст в сплошную строку. Часто придавал своим подделкам форму свитка, а между тем для рукописей старше шестнадцатого века пергаментные столбцы были редки, еще в четырнадцатом-пятнадцатом веках пергамент стал вытесняться бумагой. Украшая свои самые «древние» рукописи вязью и заставками, Бардин брал за образец вязь из рукописей, которые были не старше шестнадцатого века. То же самое касается инициалов. Еще одна промашка Бардина – очень редкое применение сокращенных и титлованных слов в более поздних рукописях, когда такая практика стала почти повседневной…

Я посмотрел на Пташникова. Обилие приведенных Лидией Сергеевной фактов, судя по всему, отбило у него последнее желание опровергать Сперанского, так доказательны они были.

– Серьезные ошибки Бардин допустил и при подготовке пергамента с целью придания ему древности, – продолжила Лидия Сергеевна, и в это время она была похожа на въедливого и строгого прокурора, зачитывающего обвинительное заключение. – Счищая с пергамента побелку, он делал это недостаточно тщательно, оставляя некоторые места неочищенными. То же самое – при промасливании пергаментных листов. Подлинно древний пергамент, как указывал Сперанский, «темный, желтоватый, полупрозрачный, часто с дырами, иногда поврежден гнилью». Бардин все эти особенности учитывал, но иногда ему изменяло чувство меры и, например, для изготовления дыр, возникших якобы от гнили, он применял какую-то очень едкую кислоту, которая не давала подлинной картины старения…

Здесь Пташников перебил Лидию Сергеевну:

– Достаточно примеров, вернемся к личности Бардина. Вы обмолвились в самом начале, что изготовление подделок было для него не забавой, а доходным делом. И тут же приводите примеры, каких огромных затрат труда и времени стоило ему изготовление подделок. Какое же это, спрашивается, доходное дело, если оно такое трудоемкое? Ведь для того, чтобы создать хотя бы одну подделку, Бардину надо было изучать и историю, и палеографию, и даже химию. Кроме того, некоторые рукописи, как вы сообщили, Бардин подписывал своей фамилией. Согласитесь, что для человека, решившегося на такое кропотливое дело ради одной только выгоды, это выглядит очень странно. Я начинаю склоняться к мысли, что им двигали какие-то другие чувства, а не только корысть. Это могло быть и честолюбие, и желание подшутить над учеными мужами, которые принимали его подделки за действительно древние рукописи.

– Наверное, тут я с вами соглашусь, – подумав несколько мгновений, сказала Лидия Сергеевна. – Действительно, «мастер под старинные почерки» Бардин – личность по-своему загадочная и незаурядная. Ведь несмотря на все ошибки, допущенные им при изготовлении своих подделок, некоторые из них были замечены только в наше время, когда палеография стала наукой. Сам того не желая, Бардин внес значительный вклад в развитие палеографии вообще и в изучение «Слова о полку Игореве» в частности.

– Может, сейчас самое время вернуться к разговору об этом списке, – кивнул Марк на книгу, найденную Угаровым. – А вдруг она действительно подлинная? То, что это подделка, изготовленная именно Бардиным, вы, уважаемая Лидия Сергеевна, еще не доказали.

– Это доказательство не займет много времени. Статья Сперанского снабжена приложением, в котором даны сведения о рукописях «Слова о полку Игореве», изготовленных Бардиным. Открывается список экземпляром, проданным Малиновскому: пергаментный свиток, склеенный из 11 полос шириной 13 сантиметров, общая длина свитка – чуть больше четырех метров. Чтобы придать пергаменту старинный вид, Бардин промаслил его, сделал в нем дыры, подклеенные с изнанки промасленной бумагой. Известно, что сразу после приобретения этой рукописи Малиновский начал подготавливать ее к печати: описал ее, нашел «разности» с первым изданием «Слова». Когда выяснилось, что почти одновременно еще один список «Слова о полку Игореве» оказался у Мусина-Пушкина, Малиновский бросил это занятие, наконец-то поняв, что приобрел подделку. После этого список на время как бы исчезает, потом, спустя более полувека, оказывается у букинистов и поступает в библиотеку бывшего собрания Румянцевского музея.

– Странно, как Бардин решился продать подделку такому знатоку древних рукописей, как Малиновский? – заметил Пташников.

– Это меня тоже удивляет, – призналась Лидия Сергеевна. – Можно только предположить, что он был очень высокого мнения о своем мастерстве, а уровень палеографии в то время – недостаточно высок, чтобы сразу выявить подделку. Эти два обстоятельства и обеспечили успех затеянному Бардиным делу.

– Пожалуй, вы правы, – согласился Пташников с Лидией Сергеевной.

– Под вторым номером в приложении указан экземпляр «Слова», принадлежавший Мусину-Пушкину. С вашего разрешения я вернусь к нему потом и перехожу к третьему списку – из собрания А.С. Уварова, так же, как список Малиновского, выполненному в виде свитка. Сперанский очень высоко оценивает эту подделку и называет ее «едва ли не наиболее совершенным результатом работы Бардина». Далее Сперанский упоминает список «Слова», находящийся в Библиотеке Академии наук. Он представляет собой книгу на 18 листах, в один столбец, размером 23 на 19 сантиметров, по 17 строк на странице. На первом листе пергамента «неясное изображение Игоря: молодой князь в шапке, с мечом и копьем, одежда красная, шуба синяя на запоне, подкладка коричневая» – так описывает рисунок Сперанский. Перечень подделок «Слова о полку Игореве» он заканчивает упоминанием двух его списков на бумаге: одна, из собрания П.И. Щукина, хранится в Государственном историческом музее, другая – в Публичной библиотеке имени Салтыкова-Щедрина в Санкт-Петербурге. Но при этом добавляет: «Отнести обе подделки к бардинским нет точных оснований».

– А на каких «точных» основаниях пришли к выводу, что предыдущие четыре списка принадлежат Бардину? Ведь на этот раз, как я понимаю, он свои рукописи не подписывал? – спросил Марк Лидию Сергеевну. – Наконец, почему и впрямь не предположить, что хотя бы одна из этих рукописей подлинная?

– Все они обладают признаками именно бардинских подделок, а какие это признаки, я уже говорила. О том, почему исследователи твердо уверены, что это именно подделки и ничего больше, я скажу несколько позднее, а сейчас вернусь к списку «Слова о полку Игореве» под вторым номером. Я уже говорила, что он принадлежал Мусину-Пушкину. Однако тут же Сперанский делает оговорку: «Где находится он в настоящее время, прямых указаний не имеется: сведения о судьбе рукописи по смерти Мусина-Пушкина (1817) сбивчивы и противоречивы». А в примечании Сперанский указывает, что историк М.П. Погодин около 1900 года видел у правнука А.И. Мусина-Пушкина Владимира Владимировича свиток «Слова», ранее, скорее всего, принадлежавший Малиновскому. «Таким образом, – пишет Сперанский, – судьба списка Мусина-Пушкина остается неизвестной: у наследников А.И. Мусина-Пушкина во второй половине века рукописи не было, а был экземпляр Малиновского, вероятно, потом попавший к букинистам». Повторяю: эту мысль Сперанский высказал в примечании. А в основном тексте статьи он написал следующее. – Лидия Сергеевна опять зачитала цитату из книги: – «Но на основании иных указаний среди наличных поддельных текстов “Слова” можно видеть в одном из них экземпляр, принадлежавший ранее Мусину-Пушкину, который хранится сейчас в Библиотеке им. В.И. Ленина – бывшем собрании Румянцевского музея. До 40-х годов прошлого столетия она хранилась в библиотеке Платона Яковлевича Актова в Санкт-Петербурге. В 1842 году он умер, и его библиотека была распродана по частям. Всего в ней насчитывалось около 5 тысяч томов. В каталоге библиотеки Актова “Слово” числилось под 4-м номером, а далее следовало описание списка: “Слово о полку Игореве”, на словено-русском языке, писано уставом в два столбца, с золотыми заглавными буквами и знаками препинания, в 4-ю долю листа на 55 страницах. Эта рукопись имеет свойство и вид старинного почерка и представляется древнее нам известных списков, отличаясь от них даже некоторыми особенностями. Сначала помещена в кругу надпись руническими литерами…»

– Точная копия угаровского списка! – сказал Окладин, и Лидия Сергеевна продолжила цитирование:

– «…Всеми этими признаками обладает рукопись бывшего Румянцевского музея, на основании чего и пришли к выводу, что этот список – из библиотеки Актова. Но вопрос, являлась ли эта рукопись той самой, которую приобрел у Бардина Мусин-Пушкин, остается открытым. Вспомним, что писал в некрологе на Бардина, опубликованном в журнале “Москвитянин”, М.П. Погодин: “…граф выносит харатейную тетрадку, пожелтелую, почернелую… список “Слова о полку Игореве”. А в актовском списке пергамент отличается чистотой и свежестью, хотя и пропитан, для придания древности, маслом”».

– Выходит, список, приобретенный Мусиным-Пушкиным, вовсе не актовский, а угаровский?! – воскликнул я.

– Вот именно. Хотя Угаров и отыскал вместо подлинника подделку, его список поможет исправить ошибку, допущенную при определении происхождения актовского списка. Что касается предположения, что одна из указанных Сперанским поддельных рукописей могла быть подлинной, – обратилась Лидия Сергеевна к Марку, – то это полностью исключено. Дело в том, что Бардин, используя для работы над своими подделками первое издание «Слова о полку Игореве», механически повторил все ошибки этого издания, даже вставленное издателями слово «Олга».

– На всякого мудреца довольно простоты, – хмуро произнес Пташ-ников, словно осуждая Бардина не за то, что он занимался изготовлением подделок, а за допущенные при этом промашки. – А я-то удивился, почему вы так быстро определили подделку.

– Да, я сразу нашла слово «Олга» и все поняла. Кроме того, я хорошо помню сделанное Сперанским описание актовского списка, зачитаю его вам. – И Лидия Сергеевна еще раз открыла книгу «Проблемы источниковедения»: – «По письму и остальным внешним признакам его – типичная работа Бардина: размер – четверка, почти квадратная; письмо – в два столбца, не так угловато, как в рукописи Малиновского; буквы разогнаны далеко друг от друга, строк на странице 14, вязь в стиле XVI века, заглавные буквы фантастичны и т. д. Текст стоит в полной зависимости от издания 1800 года, есть вставное “Олга”. “Руническая” надпись до сих пор чтению не поддается».

– А меня убедило в том, что это подделка, именно «руническая» надпись, – сказал Окладин. – Бардин не стал мудрить и изготовил две совершенно одинаковые подделки: и размер, и количество строк на странице, и «руническая» надпись – все совпадает до мельчайших деталей. Единственная разница – у списка, проданного Бардиным Мусину-Пушкину, более «древний» вид.

– Значит, подделка, – взяв в руки угаровский список, проронил Пташников таким тоном, словно это признание вырвали у него из сердца. – Значит, опять открытие подлинного древнего списка «Слова» откладывается на неопределенное время.

– На неопределенное время? – повторил Марк. – Не торопитесь, Иван Алексеевич, делать такие грустные выводы. Где же ваш энтузиазм?

– На этот раз я реально смотрю на вещи, – тяжело вздохнул Пташников.

– А на мой взгляд, вполне возможно, что находка древнего списка произойдет буквально на днях.

– Вы шутите? – изумленно посмотрел Пташников на Марка. – Откуда вдруг этот древний список возьмется?

– В своем последнем письме Угаров писал, что на столе в потайной комнате особняка Мусина-Пушкина в Иловне лежали два списка «Слова о полку Игореве» – маленького и большого формата, в котором кроме «Слова» были еще какие-то древние произведения. Угаров отыскал в Поломе вот этот список, оказавшийся поддельным. Другой, большого формата, исчез вместе с остальными сокровищами коллекции Мусина-Пушкина. Почему не предположить, что тот, второй, список был подлинной древней рукописью «Слова о полку Игореве»?

– Вы совершенно правы! – вскочил Пташников со стула. – Я совсем забыл о первом издании «Слова», которое мне прислал Угаров. Ведь я же сам доказывал, что человек, сделавший в нем пометки и исправления, видел настоящий древний список «Слова о полку Игореве». Теперь все ясно: он делал их, знакомясь со вторым, исчезнувшим из тайника списком! Может, это был сам граф Мусин-Пушкин, может, кто-то из близких ему людей.

Я уже несколько раз обращал внимание на то, как необычно ведет себя в этот вечер Окладин: словно какая-то навязчивая мысль постоянно преследует его и не дает покоя. Вот и сейчас я ожидал, что историк иронически-вежливо, в обычной своей манере возразит Пташникову, но он промолчал. Больше того, во взгляде, брошенном Окладиным на краеведа, я заметил крайне удивившее меня выражение не то одобрения, не то поддержки.

– Почему вы теряете время и не разыскиваете этого жулика Золи-на? – набросился Пташников на Марка. – Наверняка Угаров сообщил ему какие-то важные сведения, как найти коллекцию Мусина-Пушкина, потому Золин сразу же и проехал в Кострому. Найдите его, пока коллекция куда-нибудь дальше не уплыла! Я вас всеми святыми заклинаю!

Краевед произнес этот монолог с такой страстью, что Марк улыбнулся и поспешил тут же успокоить его:

– Завтра с утра я начинаю заниматься поисками вплотную. Если не удастся найти Золина в Ярославле, съезжу в Кострому, а потом, может, и в Полому, где проживает человек, с которым Угаров разговаривал в Красной Горе. Наверное, именно там можно найти след, ведущий к коллекции Мусина-Пушкина.

Только Марк договорил последнюю фразу, как Окладин твердо заявил:

– Да, следы графской коллекции надо искать в Поломе, это несомненно.

Сидящие за столом непонимающе уставились на Окладина.

– Откуда у вас такая уверенность? – спросил краевед.

Окладин не ответил ему.

– Возможно, что тот, второй, список «Слова о полку Игореве» и сейчас находится в Поломе или где-то поблизости.

– Да объясните в конце концов, откуда у вас эти сведения?! – буквально взмолился Пташников.

– Я все объясню, но только в следующий раз, мне надо еще кое-что уточнить, – пообещал Окладин и обратился к Марку: – Сегодня уже поздно, а у вас завтра, судя по всему, будет трудный день, надо как следует выспаться. Найдете вы Золина или не найдете, но в Полому все равно придется ехать…

Как ни настаивал Пташников, чтобы Окладин немедленно выложил, что ему известно, тот больше ничего не сказал. На том мы и расстались, чтобы встретиться сразу же, как только у Марка появятся новые сведения по этому делу.

Глава шестая. Преступник обрывает след

Покидая в этот вечер квартиру Окладина, я надеялся, что развязка событий наступит уже в ближайшие часы, но случилось иначе.

Утром Марк уехал в Управление внутренних дел, а я сел за письменный стол записать события, происшедшие в Рыбинске, и наш последний разговор у Окладина.

Сразу после полудня мне позвонил Марк и сообщил, что срочно уезжает в Кострому. На мой вопрос, есть ли какие-то сведения о Золине, мрачно обронил:

– Пока ничего конкретного сказать не могу, но, похоже, дело принимает серьезный оборот…

Я ждал Марка на следующий день, однако он появился у меня только в пятницу вечером, причем по его виду я сразу понял: поездка в Кострому была тяжелой и не очень удачной.

Опережая мои вопросы, Марк заявил:

– Не буду одно и то же два раза повторять, устал чертовски. Пожалуйста, позвони Окладину и Пташникову и пригласи их к себе. Когда приедут, я всю информацию и выложу вам…

Как ни хотелось мне поскорее узнать, чем закончилась поездка Марка в Кострому, я вынужден был сделать так, как он просил. Все говорило за то, что сегодняшняя встреча будет последней в цепи событий, начавшихся месяц назад, когда Наташа принесла мне письмо Угарова. Видимо, Окладин и Пташников тоже почувствовали приближение развязки и оба, без лишних расспросов, обещали приехать немедленно.

К тому времени, когда они появились у меня в квартире, я наспех накормил Марка ужином, а он, немного отдохнув, пришел в себя после дороги.

Вернувшись из Рыбинска, я больше не виделся с Наташей, но желание встретиться с ней или, по крайней мере, поговорить по телефону не оставляло меня все эти дни. Сдерживали два обстоятельства: во-первых, я не был уверен, что она тоже хочет продолжить наше знакомство, а во-вторых, мне хотелось иметь для встречи с ней более серьезный предлог, чем одно мое желание увидеть ее. И вот сейчас, ожидая информацию Марка, я подумал, что завтра же позвоню Наташе и сообщу ей, чем закончилась история, к которой она была причастна самым непосредственным образом.

Выпив по кружке растворимого кофе, мы поудобней расселись вокруг журнального столика и замолчали, поглядывая на Марка. В этот вечер даже нетерпеливый Пташников вел себя сдержанно, видимо, тоже догадываясь, что полученные Марком сведения малоутешительны. Я пришел к этому выводу еще раньше, но не предполагал, что рассказ Марка будет похож на сюжет крутого детектива.

– Сообщник Золина правильно догадался, что тот работает на телефонной станции, благодаря чему он и подключался к телефону конторы, находящейся рядом с его квартирой, – начал Марк. – Настоящая фамилия Золина – Талызин, но она ничего вам не скажет, поэтому сразу назову фамилию его матери – Зворыкина.

– Зворыкин работал прорабом бригады, эвакуировавшей ценности из дома Мусина-Пушкина в Иловне! – сразу вспомнил я.

– Вот именно. Дед Золина по матери А.П. Зворыкин нашел в кармане убитого Сырцова его донесение в НКВД, испугался, что прикоснулся к государственной тайне, и спрятал донесение у себя дома. Так оно лежало без движения несколько десятков лет, пока не попало на глаза Золину. Из этого донесения ему удалось узнать о существовании коллекции Мусина-Пушкина и о причастности к ее исчезновению Угарова. Вбив себе в голову, что на этом можно поживиться, он находит Угарова и начинает шантажировать его этим донесением, требуя поделиться сокровищами из коллекции Мусина-Пушкина. Появление на свет акварели с видом усадьбы Мусина-Пушкина в Иловне и первого издания «Слова о полку Игореве», ранее находившихся в этой коллекции, только утвердило Золина в уверенности, что графские сокровища или какая-то часть их находятся у Угарова. Однако никаких сокровищ у того нет и не было, хотя все эти годы он и пытался отыскать их. Но вот он случайно оказывается в селе Красная Гора на берегу Рыбинского водохранилища и встречается с человеком, когда-то жившим в той самой деревне, где Самойлин и Угаров оставили сокровища Мусина-Пушкина, и хорошо знавшим Глотовых. Больше того, этот человек переселился в то же село Полома Костромской области, что и Глотовы. Получив эти сведения, Угаров тут же едет в Полому. Но Глотовы здесь уже не живут: старики умерли, а их дочь переехала на новое жительство, судя по всему, – в Кострому. Там же Угаров узнает, что от прежних владельцев на чердаке дома остались какие-то книги – и находит среди них древний, как он считал, список «Слова о полку Игореве». С этой находкой он возвращается в Рыбинск, и почти сразу к нему является в очередной раз Золин. Чтобы отвязаться от него, Угаров рассказывает ему о своей поездке в Полому, а в придачу, видимо, сообщает какие-то сведения, как можно найти Самойлина. Силой забрав у Старика список «Слова о полку Игореве», а потом отдав список своему подручному, Золин едет в Кострому, чтобы найти Самойлина. И исчезает, несколько дней не появляется ни дома, ни на работе. Я тоже отправляюсь в Кострому, взяв с собой фотографию Золина. Первое, что сделал там, обратился в местный морг – нет ли у них трупа человека, похожего на Золина? И мое предположение оказалось верным – сотрудники морга сразу опознали в Золине человека, доставленного к ним без документов, со смертельным пулевым ранением. Его тело нашли на одной из костромских улиц, убит он был точным револьверным выстрелом в сердце. Произошло это ночью того дня, когда он приехал в Кострому. Вряд ли ночное убийство, произведенное с такой профессиональной точностью, было случайным. Рассудив так, я связался с местной милицией, но все попытки выяснить обстоятельства убийства оказались безуспешными. В ярославском спецархиве сохранились баллистические данные на револьвер, принадлежавший сотруднику НКВД Сырцову и исчезнувший после его гибели. Как показала экспертиза, Золин был убит именно из этого револьвера! Есть все основания предполагать, что убил его Самойлин, которого Золину каким-то образом удалось найти в Костроме. Сотрудники костромской милиции продолжают его поиски, но у меня сложилось впечатление, так просто им Самойлина не обнаружить, это очень умный и хитрый человек, способный на все. Наверное, его можно было бы отыскать через дочь Глотовых, с которой он, видимо, был в связи. Но через два года после ее переезда из Поломы в Кострому она погибла при довольно-таки темных обстоятельствах – задохнулась газом в собственной квартире. Возможно, ее смерть – тоже дело рук Самойлина, почувствовавшего, что связь с этой женщиной опасна для него и может привести к его разоблачению. Наверняка Угаров сообщил Золину какие-то очень важные сведения о Самойлине, может, какую-то его особую примету. Но теперь ни Золина, ни Угарова в живых нет, и след к Самойлину оборвался. А вместе с тем потерялись и надежды когда-нибудь отыскать сокровища Мусина-Пушкина, если, конечно, за столько лет от них что-нибудь осталось. Можно предположить, Самойлин давно их распродал. Другое дело – древние рукописи из графской коллекции: Самойлин не настолько глуп, чтобы пытаться продать их здесь, в России. Другое дело, если он уже нашел или найдет иностранного покупателя. После убийства Золина, когда опасность разоблачения резко возросла, он может пойти на самое неожиданное решение, чтобы оказаться в безопасности. Таким образом, возможно, мы еще услышим или о нем, или об остатках графской коллекции, которые он попытается реализовать за границей… Печально, что все так закончилось. Остается успокаивать себя, что и тот, второй, список «Слова о полку Игореве», виденный Угаровым в тайнике Мусина-Пушкина, тоже поддельный, изготовленный тем же купцом Бардиным…

Весь рассказ Марка мы выслушали, не задав ему ни одного вопроса, не вставив ни единой реплики. Но тут Марку резко возразил Окладин:

– Вы ошибаетесь. Судя по всему, второй список, большого формата, подлинный, Бардин не имеет к нему никакого отношения.

– Интересно, на каком основании вы сделали такой категоричный вывод?

Марка моментально поддержал Пташников:

– И вообще, Михаил Николаевич, я должен заметить, что вы очень странно себя ведете: постоянно говорите какими-то намеками, что-то скрываете от нас, – раздраженно заметил краевед. – Может, сегодня вы все-таки объясните свое загадочное поведение?

И тут неожиданно историк сказал краеведу:

– Спасибо, Иван Алексеевич, что в ходе нашего расследования истории «Слова о полку Игореве» вы так страстно защищали это произведение от нападок скептиков, подвергающих сомнению его подлинность. Я должен извиниться перед вами, что долго изображал одного из них. Впрочем, вы в том сами виноваты – так скоропалительно причислили меня к ним; мне просто ничего не оставалось, как играть эту роль до конца. Кажется, я выложил все возражения скептиков, и настал момент заявить следующее: я никогда не сомневался в подлинности «Слова о полку Игореве», гениальное не может быть поддельным!

Пташников был так удивлен, что не нашелся, что сказать. Не меньше краеведа был удивлен и я – роль скептика, который подвергает сомнению каждое доказательство подлинности «Слова», Окладин сыграл очень убедительно.

Но еще большее изумление вызвало у нас следующее заявление историка:

– Кроме того, я не могу сомневаться в подлинности «Слова о полку Игореве» еще по той причине, что разговаривал с человеком, который своими глазами видел древний список «Слова» в селе Полома Костромской области, то есть он видел тот самый список, который был в коллекции Мусина-Пушкина.

Голос Пташникова дрожал от возбуждения:

– Ради бога! Кто этот человек? Как он оказался в Поломе? Почему вы уверены, что речь идет о списке из графской коллекции?

– Я познакомился с Михаилом Тимофеевичем Сокольниковым в доме отдыха под Москвой. Узнав, что я из Ярославля, где нашли «Слово о полку Игореве», он рассказал мне историю, случившуюся с ним еще в юности. Когда я изложил ее Лидии Сергеевне Строевой, она попросила меня связаться с ним, чтобы он всю эту историю записал собственноручно, с подробностями. Однако на свое письмо я очень долго не получал ответа. Оказалось, Михаил Тимофеевич был очень серьезно болен, но недавно все-таки нашел в себе силы и ответил мне. Само письмо вчера я отдал Лидии Сергеевне, а вам с некоторыми сокращениями зачитаю его копию…

Окладин вынул из кармана пиджака несколько страниц машинописного текста. Ниже я привожу письмо в том виде, в котором мы услышали его от историка:

– «В октябре 1945 года в составе рабочего батальона я прибыл в Костромскую область на лесозаготовки, на постой остановился на окраине села Полома. В свободное время, с детских лет знакомый с церковной литературой, читал все подряд, что находил в сундуках и за образами у своей хозяйки и соседей. Так я познакомился со стариком Глотовым. Узнав, что я свободно читаю Библию на славянском языке, он похвастал:

– А у меня есть книга интересная, лет шестьсот ей. И “Слово о полку Игореве” в ней есть.

Когда я попросил ее почитать, старик заявил:

– То книга не для таких грешников, как вы, безбожники. То – святое писание, а не про любовь. Поймешь ли ты што в ней?

Я заверил старика, что еще в детстве научился разбирать все почерки рукописных манускриптов: у моего деда была большая библиотека староверческих книг. Перед смертью дед куда-то спрятал их, так они и исчезли. Он и научил меня читать древние манускрипты.

Выслушав мое объяснение, старик Глотов сказал:

– Ладно, дам тебе эту книгу, но только на одну ночь…

Вот так состоялось мое самовидение одного из списков-конволютов, в котором находилось впервые прочитанное мною “Слово о полку Игореве”. Надо отметить, что тогда я и понятия не имел о ценности этой рукописи, поэтому неудивительно, что эпизод с ней был надолго и прочно забыт. И лишь позднее я осознал, какую ценность держал в руках. Однажды вырвался еще раз в Полому, но старика Глотова уже не было в живых, а его книги, как мне сказали, затерялись, разошлись по людям. Так мне и не удалось найти древний список “Слова”.

Вы спрашиваете, Михаил Николаевич, как он выглядел. Книга была написана на лощеной бумаге или пергаменте, сильно запачкана воском. Размер – в десть, по объему – листов 450–500. С неровными обрезами, выпадающими листами. Переплет – деревянные дощечки, обтянутые почерневшей и потрескавшейся кожей с точечным орнаментом на лицевой стороне, с оборванными петлями бронзовых застежек и, кажется, бронзовыми угольниками. Почерк с юсами, титловкой и строчными знаками. Абзацы отделялись мальтийскими крестиками. Инициалы были выполнены хорошей тушью, слегка порыжевшей, с отделкой серебряными чернилами. Отдельные абзацы и главы были написаны киноварью, местами выцветшей до бледно-желтого или палевого цвета. В начале не хватало нескольких листов. Вот и все, что я припоминаю: уж больно мало времени книга была у меня в руках…»

Аккуратно перегнув листки бумаги и положив их в карман, Окладин сказал:

– У меня и Лидии Сергеевны, которая ознакомилась с этим письмом, нет сомнений, что в октябре 1945 года Михаил Тимофеевич видел подлинный древний текст «Слова о полку Игореве»: об этом убедительно говорит сделанное им описание рукописи. Кроме того, ясно, что ранее она находилась в коллекции Мусина-Пушкина и именно ее видел в тайнике Угаров: тот же внешний вид; и в рассказе Угарова, и в воспоминании Михаила Тимофеевича упоминается старик Глотов. Но неизвестно главное – где рукопись находится сейчас? Если Самойлин уничтожил ее, то, возможно, исчезло последнее материальное свидетельство подлинности «Слова о полку Игореве», которое только и убедило бы закоренелых скептиков.

– Вы сами целый месяц рьяно защищали их позицию, строили из себя Фому неверующего, – проворчал Пташников.

– Я уже объяснял, что заставило меня так поступить. Кроме того, хотелось выслушать все ваши доказательства в пользу подлинности «Слова о полку Игореве», и мне это вполне удалось. Хотя в судьбе мусин-пушкинского списка осталось много туманного, загадочного, но для меня, благодаря нашему расследованию, кое-что и прояснилось. Вот только история графских тайников в доме на Разгуляе и в Иловне по-прежнему выглядит странно.

– Что же вы находите тут странного? – с неудовольствием проговорил Пташников. – Теперь, наоборот, все встало на свои места: из дома на Разгуляе в Москве Мусин-Пушкин перевез свою коллекцию в Иловну.

– И после изгнания Наполеона из Москвы никому не объявил, что коллекция уцелела?

– А как вы объясните поступок графа? – не дожидаясь, что скажет Пташников, спросил Окладина Марк.

– После вашего рассказа о посещении дома на Разгуляе, – посмотрел Окладин на меня, – я решил проверить историю гибели Собрания российских древностей и выяснил следующее. Летом 1812 года сам Мусин-Пушкин был не в Ярославле, как предполагал Иван Алексеевич, а в Твери. Сын графа Иван находился на службе в армии, а другой – Александр – на лечении в Пятигорске. Екатерина Алексеевна – жена Мусина-Пушкина – проживала в то время в Санкт-Петербурге. Когда возникла реальная угроза захвата Москвы Наполеоном, из дома на Разгуляе сумели вывезти в Иловну только серебро и драгоценности, а основная часть Собрания российских древностей была замурована в подвале дома. После того как Наполеон был изгнан из Москвы, Екатерина Алексеевна провела среди дворовых, остававшихся в доме, настоящее следствие и выяснила обстоятельства гибели графской коллекции. А дело произошло так. Заняв дом Мусина-Пушкина, французы вместе с дворовыми разграбили винные погреба. В подпитии дворовые проболтались французам о замурованных тайниках, в результате чего и погибло Собрание российских древностей. Поэтому мне до сих пор не понятна история тайника в Иловне. Как там могли оказаться древние рукописи, если есть точные сведения, что из дома на Разгуляе вывезли в Иловну только серебро и драгоценности?

– Наверное, у вас есть какие-то предположения? – высказал догадку Марк.

– Устройство тайников в доме на Разгуляе и в Иловне могло быть закончено уже после смерти Мусина-Пушкина кем-то из его родственников. В пользу этого предположения – найденное Угаровым в тайнике первое издание «Слова о полку Игореве». Как вы помните, в этой книге помимо «Слова» и произведений самого Мусина-Пушкина были статьи по поводу избрания и присяги судей в Ярославской губернии, вышедшие в свет уже после смерти графа. Об этом же свидетельствует и хранившаяся там семейная переписка Мусиных-Пушкиных. Видимо, кто-то из очень близких графу людей начал после его смерти собирать в этих тайниках все оставшееся от Собрания российских древностей и что так или иначе было связано с именем графа. Это были своеобразные мемориальные комнаты, посвященные Мусину-Пушкину, о существовании которых, возможно, знал только их создатель… Кстати, за участие в расследовании по делу о «Слове о полку Игореве» я тоже получил свой «гонорар» из графской коллекции.

Все трое посмотрели на Окладина изумленно.

– Каким образом?! – воскликнул я. – Ведь Угаров умер!

– В понедельник меня нашла в институте ваша знакомая девушка Наташа и вручила от имени Льва Семеновича журнал «Вестник Европы» с биографией Мусина-Пушкина и его собственноручными пометками на полях. Этот журнал, найденный Угаровым в Поломе, он перед самой смертью попросил вашу симпатичную знакомую передать мне, что она и сделала.

Я надеялся, Окладин что-нибудь сообщит о Наташе, но он заговорил о другом:

– Вот еще одна загадочная фигура в этой истории, связанной с судьбой «Слова о полку Игореве», – Лев Семенович Угаров. Хотя в письме он и объяснил интерес к «Слову» своей родословной, но тут не все сходится. Его мать, Галина Павловна Угарова, как я узнал, действительно служила до революции в усадьбе Мусиных-Пушкиных в Иловне. Но дальше начинаются загадки. Один из представителей графского рода действительно погиб на германском фронте, но на фронт он ушел вольноопределяющимся, то есть добровольцем, и в очень юном возрасте. Больше того, постоянное место его жительства – Санкт-Петербург, каких-либо сведений о том, что он бывал в Иловне, нет, следовательно, его знакомство с Галиной Павловной Угаровой остается под сомнением.

– Вы хотите сказать, старик Угаров свою биографию выдумал? И с этой выдумкой прожил всю жизнь, обманывая самого себя? – спросил Окладина краевед, и в голосе его явно прозвучало сомнение.

– Вполне возможно, он по-настоящему верил, что является потомком графа Мусина-Пушкина, а обман исходил от его матери. Что ее заставило пойти на это, остается только догадываться. Впрочем, можно сделать одно предположение. До переезда в Иловну Галина Павловна Угарова жила в селе Борисоглебском, где находилась еще одна усадьба Мусиных-Пушкиных, которая сейчас, как и Иловна, тоже находится на дне Рыбинского водохранилища. Так вот, на кладбище возле усадьбы, как вспоминали старожилы, была могила десятилетнего Льва Семеновича Мусина-Пушкина, умершего от скарлатины. Могло случиться так, что Угарова видела этот памятник и, когда у нее появился незаконнорожденный ребенок, дала ему имя и отчество умершего мальчика из рода Мусиных-Пушкиных. Потом, когда сын подрос, она и «открыла» ему «тайну» его рождения, чтобы он не чувствовал себя человеком без роду и племени.

– Но как мать Угарова узнала о существовании тайника?

– Объяснение может быть самое простое: ведь она работала в графской усадьбе, – ответил краеведу Окладин. – Там каким-то образом и проведала о существовании потайной комнаты. Услышав ее рассказ об обстоятельствах своего появления на свет, Угаров действительно почувствовал себя потомком славного рода Мусиных-Пушкиных и пронес эту уверенность через всю жизнь.

– Жалко старика.

Окладин возразил мне:

– А может, это заблуждение помогало ему достойно жить? Я внимательно изучил биографию Угарова и убедился, что кроме случая с Сырцовым, к убийству которого он прямо не причастен, все остальное в его судьбе заслуживает уважения: мужественно воевал, честно работал, был добрым и порядочным человеком.

– Интересно, откуда у вас эти сведения об Угарове? – спросил историка Пташников.

– После разговора с его соседкой Наташей я вместе с ней съездил в Рыбинск, побывал в музее, где встретился с людьми, изучающими род Мусиных-Пушкиных, зашел на завод, где раньше работал Угаров, посидел в местном архиве…

В который раз я убедился, что, несмотря на внешнюю сдержанность и холодноватость, Окладин – человек увлекающийся, способный на самый неожиданный поступок.

Об этом же, возможно, подумал и Пташников; он не возразил историку, а сказал, как бы соглашаясь с его версией относительно биографии Угарова:

– Когда в нашем музее мы с Лидией Сергеевной только начали подготовку экспозиции, посвященной «Слову о полку Игореве», к нам обратилось сразу несколько человек, представившихся дальними потомками Мусина-Пушкина. Но при проверке выяснилось, никакого отношения к древнему роду Мусиных-Пушкиных они не имеют.

– Значит, Угаров не исключение, – отозвался Окладин. – Но вряд ли мы вправе осуждать его, что он причислил себя к роду Мусиных-Пушкиных. Да и настоящим потомкам графа грех обижаться на старика: хотя ему и не удалось найти подлинный список «Слова о полку Игореве», благодаря ему сохранилась уникальная акварель с видом усадьбы в Иловне, отыскалось еще одно первое издание «Слова», уцелел журнал с собственноручными пометками графа. Но это еще не все. В Рыбинске я зашел в квартиру Угарова и познакомился с его библиотекой, которую он завещал Наташе. Там есть очень редкие книги о «Слове о полку Игореве». Наташа говорила, что передаст книги в музей. Это будет очень хороший подарок и для музея, и для всех, кто любит и изучает «Слово о полку Игореве». А главное – она дарит музею семейную переписку Мусиных-Пушкиных. В сорок первом году Угаров показал Подосиновой только те письма, которые целиком были написаны по-французски или с приписками на французском языке. А на самом деле этот архив гораздо больше, кроме писем в нем рескрипты, рапорты, аттестаты, касающиеся истории семьи Мусиных-Пушкиных. Когда я сказал о таком щедром подарке Лидии Сергеевне, ей от радости чуть худо не стало, не знает, как и отблагодарить Наташу…

Каждый раз, когда Окладин упоминал имя девушки, я ждал, что он добавит еще что-нибудь, важное лично для меня, однако историк опять возвращался к разговору о «Слове». Но сейчас, видимо, угадав мое состояние, он обратился ко мне:

– Кстати, Наташа поручила передать вам привет. Только вряд ли в ближайшее время вы увидитесь с ней – она защитила диплом и уехала по назначению. Если хотите, могу узнать, куда ее направили.

Я промолчал. Если бы захотела, Наташа позвонила мне, но не сделала этого. Было обидно и грустно. Значит, не судьба. Значит, мне только показалось, что наше знакомство могло продолжиться…

Глава седьмая. Сюжет для детектива

Я уже совсем уверился, что следствие по делу о «Слове о полку Игореве» подошло к концу, но тут Марк сказал в сердцах:

– И все равно странно, что нашелся только один список «Слова», да и то затем исчезнувший. Почему именно этому произведению выпала такая необычная, загадочная судьба?

– Точнее – печальная, – поправил его Пташников. – Видимо, такая судьба была написана ему на роду. Цепь роковых случайностей – и вот результат: из многочисленных списков остается единственный, но и ему выпадает в конце концов та же трагическая участь.

Помедлив, Окладин задумчиво произнес:

– А может, случай тут ни при чем? Не подверглись ли древние списки «Слова о полку Игореве» умышленному уничтожению, и лишь случайно в целости остался только один список, найденный Мусиным-Пушкиным?

От удивления, что рассудительный Окладин выдвинул столь неожиданную версию, Пташников не нашелся, как ее опровергнуть. Промолчал и Марк, поэтому роль оппонента Окладина мне пришлось взять на себя.

– Не понимаю! Кому могло помешать «Слово о полку Игореве», повествующее о походе рядового удельного князя? Ладно бы, речь шла о каком-то важном событии, об эпохальном сражении, отразившемся на всем ходе русской истории, но ведь таких битв с половцами, наверное, случилось немало.

– Вы совершенно правы, – согласился со мной Окладин, – подобных сражений, как битва Игоря с половцами, было десятки. Как выразился один из историков, князь Игорь завоевал себе славу не собственным мечом, а пером автора «Слова». Все верно: и сражение малозначительное, и главный герой – из рядовых русских князей, особо не проявивший себя ни на военном, ни на государственном поприще. Но есть в «Слове» несколько авторских замечаний, которые могли сделать его объектом большой политики и сыграть в его судьбе воистину роковую роль. Вспомните упрек, брошенный автором в адрес Всеволода Суздальского: «Не мыслию ти прилетети издалеча отня злата стола поблюсти…»

– Но ведь дальше в тексте о Всеволоде сказаны и добрые, возвеличивающие его слова: «Ты бо можеши Волгу веслы раскропити, а Дон шеломы выльяти!» – процитировал Пташников. – Не поверю, что из-за вскользь брошенного упрека Всеволод стал бы уничтожать списки «Слова о полку Игореве».

– А я и не утверждаю, что умышленное уничтожение списков «Слова» произошло при Всеволоде. Эта операция, если она имела место, могла произойти гораздо позднее.

– А именно? – поторопил историка краевед.

– При Иване Грозном.

Надеясь, что Пташников поддержит меня, я категорично заявил:

– Тогда и вовсе непонятно, зачем было Грозному уничтожать списки произведения, повествующего о событиях четырехвековой давности.

Однако Пташников воспринял неожиданное заявление Окладина иначе, чем я рассчитывал:

– Кажется, я догадываюсь, что вы имеете в виду. Вы предполагаете, Иван Грозный мог дать указание уничтожить списки «Слова о полку Игореве» в то время, когда работал над Степенной книгой?

– Вы попали в самую точку, Иван Алексеевич, – кивнул Окладин и объяснил мне и Марку: – Степенная книга, работа над которой была начата в 1560 году, представляет собой систематическое изложение русской истории от Владимира Святославовича до Грозного, разделенное на семнадцать родословных степеней, за что она и получила свое название.

– Но при чем здесь князь Игорь? – все еще не понимал я.

– В Степенной книге последовательно доказывается, что роду Мономаховичей, из которого происходил Грозный, принадлежало главенствующее место среди прочих русских князей, что они являлись создателями Киевской Руси, а позднее – Московского государства. Поэтому для Грозного было очень важно как можно выше вознести Всеволода Большое Гнездо. А что сказано о нем в «Слове о полку Игореве»? Здесь Всеволод не верховный русский князь, а один из рядовых удельных князей, к тому же, не поддержав Игоря, совершивший неблаговидный поступок. Но самое крамольное в «Слове», по мнению Грозного, – это панегирик автора Святославу Киевскому из рода Ольговичей, которого тот называет великим, «немцы и венедицы, греки и морава поют славу Святославлю». Этого Грозный никак не мог простить автору «Слова о полку Игореве». Вместе с тем, как человек, имеющий определенное литературное дарование, он понимает: высокий художественный уровень «Слова» может оказать на читателей нежелательное ему воздействие и заставит поверить, что Святослав Киевский из рода Ольговичей действительно был главным над всеми другими русскими князьями, а Всеволод Суздальский – рядовой среди них, из трусости не оказавший помощи благородному и бедному князю Игорю. И Грозный представляет в Степенной книге дело так, будто организатором похода на половцев накануне Игорева похода был вовсе не Святослав Киевский, а Всеволод Суздальский; в придачу туда вставляется целый рассказ, где описывается, как Всеволод пришел на помощь Игорю и выручил его из плена. Но всего этого мало Грозному, поскольку остается «Слово», где события представлены совсем иначе, чем в Степенной книге; все его подтасовки, сделанные в угоду политической конъюнктуре, могут оказаться бесполезными. Поэтому, если он решил перекроить историю по-своему, у него нет другого выхода, как уничтожить свидетельство, талантливо опровергающее его домыслы. Ведь что, по сути дела, сотворил Грозный в Степенной книге? Оставив без изменения рассказ о поражении Игоря, он приписал Всеволоду все то, что в «Слове» совершил Святослав Киевский. И эти вымышленные походы занимают в повествовании о Всеволоде главное место. Кстати, больше ни один поход на половцев в Степенной книге не выдуман, Грозный пошел на подлог только ради того, чтобы нейтрализовать «Слово». Но лучший способ избавиться от нежелательного свидетеля – это убрать его. И Грозный повелевает уничтожить все списки «Слова». Случайно в целости остается ярославский список, найденный Мусиным-Пушкиным. Может, потому, что его просто не заметили в сборнике с другими произведениями, или еще в то время нашелся человек, который понял истинную ценность «Слова» и спас его. Точно так могли сохраниться еще два-три списка, не больше, и один из них очутился в тайнике Мусина-Пушкина. Что скажете об этой версии, Иван Алексеевич? – обратился Окладин к краеведу. – Находите ли вы ее достаточно убедительной?

Мы с Марком тоже посмотрели на Пташникова, ожидая, как он отнесется к предположению Окладина.

Краевед ответил неохотно:

– Вы сами уже неоднократно говорили, что версия – это всего лишь версия, которую за неимением документальных свидетельств трудно доказать. Кроме того, в вашем представлении очень странно и противоречиво выглядит Грозный: оценив высокие достоинства «Слова», он сам же приказывает уничтожить все его списки. Тут одно с другим не вяжется, поэтому я воздержусь от комментариев вашей версии.

– Значит, она вас не убедила, – констатировал Окладин. – В таком случае объясните, как вы представляете себе судьбу списка, найденного Мусиным-Пушкиным в Ярославле?

– Пожалуйста. Как известно, этот список относят к концу пятнадцатого – началу шестнадцатого века и находят в нем черты новгородской или псковской письменности. Цитату из «Слова о полку Игореве», сделанную писцом Домидом, обнаружили в Псковском Апостоле. Вероятно, это не случайно. Можно предположить, что один из списков «Слова» сразу после создания этого произведения попал в Новгород или Псков, куда не дошли ордынцы, – ведь «Слово» было создано перед самым началом их нашествия. В нем много языческого, речь идет о малозначительном удельном князе, поэтому в северном православном монастыре, где оно очутилось, интереса к нему не проявили, исключая писца Домида, который языческую фразу переделал на христианский лад. Возможно, именно с этого списка был сделан список, обнаруженный Мусиным-Пушкиным в Ярославле. От этого же списка, оказавшегося неподалеку от Москвы, например, в Ростове Великом, произошла «Задонщина», целиком написанная в подражание «Слову». Таким образом, нераспространенность «Слова о полку Игореве» объясняется тем, что сразу после его создания началось ордынское нашествие и многие списки погибли, уцелел всего один, который оказался на севере русского государства, докуда ордынцы не дошли.

– Но почему «Слово» не получило распространения после того, как Русь освободилась от ига? – спросил Окладин.

– Можно предположить, этот список «Слова» попал в такое книжное собрание, которое, как говорится, было за семью замками.

– Вы имеете в виду какую-то монастырскую библиотеку?

– Монастырские библиотеки в своем большинстве играли роль распространителей лучших произведений древнерусской литературы.

– Вот именно, – подтвердил историк.

– Значит, тут была библиотека особого рода, куда имели доступ только избранные. И этих избранных произведения вроде «Слова о полку Игореве», рассказывающие о поражении русского князя, не интересовали.

– Что же это за библиотека?

Пташников ответил Окладину не сразу, будто сомневаясь, следует ли продолжать этот разговор:

– Возможно, «Слово о полку Игореве» долгое время находилось в так называемой библиотеке Ивана Грозного.

Окладин с изумлением повторил:

– «Слово о полку Игореве» из библиотеки Ивана Грозного?! Вы это всерьез?

Мне подумалось, сейчас Пташников улыбнется и признается, что пошутил. Однако мы услышали другое:

– Точнее будет сказать, «Слово о полку Игореве» из библиотеки московских государей… Да, так будет вернее. Она образовалась еще до Грозного, тот был просто очередным владельцем, хотя, естественно, пополнял ее, – добавил краевед и спокойно посмотрел на историка. – А вы считаете мое предположение нереальным?

Я видел: Окладину стоило немалого труда, чтобы опять не ввязаться в спор об этой легендарной библиотеке, который уже не раз вспыхивал между ними.

– Хорошо, представим, библиотека московских государей существовала, хотя я и не верю в это, – набрался терпения историк. – Допустим, в ней находилось «Слово о полку Игореве». Но каким образом оно попало в эту мифическую библиотеку?

– Можно выдвинуть несколько версий, но одна из них мне кажется наиболее убедительной. После сражения новгородцев с московским князем Иваном Третьим, состоявшегося 14 июля 1471 года на реке Шелони, Новгород лишился прежней самостоятельности и заплатил крупную контрибуцию. Наверняка монастырские книги тоже входили в нее или были просто конфискованы победителем. И среди книг – «Слово о полку Игореве».

– А как «Слово» очутилось в Ярославле?

– Вместе со всей государевой казной «Слово» могло оказаться в Спасо-Ярославском монастыре, когда Иван Грозный бежал сюда от Девлет-Гирея. Нельзя исключать и другую версию, – повернулся ко мне Пташников, – что до Ярославля «Слово» находилось в Ростове Великом. Грозный пожертвовал в ростовские монастыри несколько рукописей, в том числе какой-то «Летописец старой». Возможно, среди них был и список «Слова», а потом, когда митрополию из Ростова перевели в Ярославль, он вместе с другими книгами попал в книгохранительницу Спасо-Преображенского собора. И, наконец, моя последняя версия: возможно, в ненайденной библиотеке московских государей хранится еще один список «Слова о полку Игореве». Пушкин называл «Слово» уединенным памятником в пустыне нашей древней словесности. Кто знает, может, в этой библиотеке до сих пор хранятся такие памятники русской литературы, о которых мы даже не догадываемся…

После паузы Пташников сказал:

– Согласен, в поступках Мусина-Пушкина многое настораживает, но все-таки я придерживаюсь мнения, что список «Слова о полку Игореве» он приобрел у Иоиля Быковского. Как приобрел – другой разговор. Думаю, не случайно граф начал подготавливать его к печати только после смерти архимандрита. В любом случае Мусин-Пушкин достоин нашей благодарности за то, что нашел и первым опубликовал это удивительное сокровище древнерусской литературы…

Вероятно, без особого труда можно было уличить краеведа в каких-то неточностях, противоречиях, пристрастности, но говорил он так горячо и взволнованно, что больше Окладин не спорил с ним. Все наши предыдущие споры, догадки, предположения увязались в моем сознании в единую прочную цепь исторических событий протяженностью в восемь столетий.

Когда я выразил эту мысль вслух, Марк повторил следом за мной:

– Восемь столетий? Кто знает, может, история «Слова о полку Игореве» уходит в глубь прошлого еще на несколько веков.

– Что ты хочешь этим сказать? – опешил я, заметив, как лица Окладина и Пташникова тоже вытянулись от удивления.

– Автор «Слова» мог взять за основу повествования о походе князя Игоря еще более древний текст, добавив к нему только некоторые подробности и изменив имена. Использовал же таким образом автор «Задонщины» текст «Слова о полку Игореве».

– Постойте, постойте! – вмешался в разговор Пташников. – Это ваша собственная версия?

– Ну что вы! Эту версию я только вчера услышал в Костроме от Виктора Степановича Веретилина. Кстати, он вас откуда-то знает, Иван Алексеевич.

– Как его фамилия?… Веретилин?… Да, мы встречались с ним здесь, в Ярославле, на каком-то совещании в музее. Я слышал, он владелец уникальной, богатейшей библиотеки. А как вы попали к нему?

– Благодаря этой самой уникальной библиотеке.

– Объясните толком.

– Пытаясь отыскать в Костроме след Самойлина, я подумал, что если в вывезенной из Иловны коллекции Мусина-Пушкина было много редких старинных книг, то Самойлин вполне мог их предложить какому-нибудь местному библиофилу. В областной библиотеке я поинтересовался, кто из костромичей обладает наиболее богатым личным собранием старинных книг. Первым, кого мне назвали, был Веретилин. Я навел о нем справки и убедился, что с ним можно говорить откровенно: участник Великой Отечественной войны, был тяжело ранен, после долгие годы преподавал в одном из костромских институтов, вел большую общественную работу. Созвонился с ним, напросился на встречу, рассказал, что привело меня к нему, и попросил помочь в поисках коллекции Мусина-Пушкина. Он дал мне подробную информацию практически обо всех костромских библиофилах, но, как я понял, книг из пропавшей коллекции ни у кого из них нет. Однако я не пожалел времени, проведенного у Веретилина, – очень занятный старик. Когда я сообщил ему о вашем следствии по делу о «Слове о полку Игореве», он мне и выдал свою версию происхождения этого произведения.

– Вы не можете несколько подробней изложить суть этой версии? – спросил Пташников.

– Вряд ли я смогу пересказать версию Веретилина детально – он обрушил на меня столько фактов, что я не все и запомнил, поэтому назову только главные. Первое, на что обратил мое внимание Веретилин, это частое упоминание в «Слове о полку Игореве» «веков Трояни», «тропы Трояни», «земли Трояни». Он доказывает, эти словосочетания образовались не от имени римского императора Трояна, а от города в Малой Азии – легендарной Трои, получившей свое название от имени славянского бога Трояна. По мнению Веретилина, Малая Азия – один из древнейших регионов обитания славянских племен, после Троянской войны славяне сначала расселились на Дунае, где и было создано «Слово», потому эта река так часто и упоминается в нем. В междуречье Эльбы, Вислы и Дуная в шестом веке возник Аварский каганат, с которым славяне вели долгую борьбу. Так вот, по утверждению Веретилина, первоначальный текст «Слова» рассказывал о неудачном походе на аваров одного из славянских князей. И об этом прямо сказано в «Слове о полку Игореве».

– «Посечены саблями калеными шлемы аварские», – наизусть прочитал Окладин.

– Точно! Именно эту фразу и привел Веретилин в доказательство своей версии. По его мнению, прообраз князя Святослава Киевского в «Слове о полку Игореве» – знаменитый князь Само, объединивший славян для борьбы с Аварским каганатом. Можно предположить, прообраз был и у Всеволода Суздальского, и у жены князя Игоря Ярославны. В пользу того, что «Слово» было написано гораздо раньше двенадцатого столетия, приблизительно в шестом-седьмом веках, по мнению Веретилина, все так называемые темные места и сама его форма – песня-сказание в исполнении вещего поэта, упоминание языческих богов и древнего певца Бояна, который растекался «мыслию по древу». Веретилин утверждает, этот образ не случаен: как и Влесова книга, первоначальный текст «Слова» был написан на деревянных дощечках и докирилловским письмом, что еще больше увеличило в нем количество «темных мест», давно утраченных слов. Чтобы их перевести и понять, надо погрузиться в прошлое не на восемь столетий, а минимум еще на пять столетий глубже, – вернулся Марк к тому, с чего начал.

Все время, пока он излагал эту версию, с лица Пташникова не сходило недоверчивое выражение. Иначе, с явным интересом и удовольствием, ее выслушал историк.

– Что ж, версия любопытная, хотя и весьма спорная. Не правда ли, Иван Алексеевич?

– Я считаю эту версию еще одной попыткой подвергнуть подлинность «Слова о полку Игореве» сомнению. Только раньше время его создания относили на более поздний срок, а теперь – на более ранний.

– Но ведь это огромная разница! – удивился Окладин. – Если основа произведения создана на несколько столетий раньше, его ценность становится еще выше! Вы сами совсем недавно так рьяно защищали подлинность Влесовой книги, – и вдруг отказываете в праве на существование версии, что еще раньше этого было создано «Слово». Где тут логика?

Мне токе была не понятна позиция Пташникова. Да он и сам, похоже, уже раскаивался, что так демонстративно принял эту версию в штыки, сказал уклончиво:

– Если какие-то отрывки из более древнего произведения и были взяты автором «Слова о полку Игореве», то их не так уж и много, чтобы заявлять, будто «Слово» было создано раньше двенадцатого века. По объему заложенной в него исторической и прочей информации «Слово» вполне можно назвать русской энциклопедией конца двенадцатого столетия. А если выбросить все это из текста – что останется? Да практически ничего, всего несколько лирических отступлений. Если эти отступления и были позаимствованы из более древнего произведения, то не они, как говорится, делают погоду, не они составляют идейную и художественную суть «Слова о полку Игореве».

Переведя взгляд на Окладина, я так и не мог понять, как он отнесся к возражениям краеведа, принимает или не принимает их? Хотел прямо спросить об этом историка, но тут Пташников опять обратился к Марку:

– Вы встречались с Веретилиным у него дома?… А его библиотеку видели?

– Нет, он принял меня на кухне.

– Я так и знал! О библиотеке Веретилина ходят самые фантастические слухи, говорят, чего только в ней нет, но никто до сих пор не видел ее в глаза.

– В чем вы подозреваете Веретилина?

– А ни в чем! Вы видели мою библиотеку? Так вот, я могу рассказать историю каждой хранящейся у меня книги. И мне интересно, сумеет ли Веретилин дать информацию о всех своих редкостях?

– Может, слухи об уникальности его библиотеки преувеличены?

Краевед тут же возразил Марку:

– В данном случае они соответствуют действительности: Веретилин постоянно участвует во всевозможных книжных выставках, некоторые, особо ценные книги, показывал специалистам. Это такие редкости, что трудно объяснить, как они очутились в частной библиотеке… Только не подумайте, – спохватился Пташников, – будто я наговариваю на Веретилина из зависти или пытаюсь натолкнуть вас на мысль, что книги из коллекции Мусина-Пушкина попали именно к нему. Но выяснить, откуда у него такие редкие книги, хотелось бы.

Я спросил Марка, нет ли у Веретилина какой-то особой приметы.

– Почему ты этим интересуешься?

– Библиотека у него уникальная, откуда взялись такие ценности – неизвестно. Оперуполномоченный НКВД Сырцов работал в Иловне под фамилией Веренин. Вероятно, у него были какие-то документы, удостоверяющие личность. Убив Сырцова, Самойлин взял его револьвер. А может, он прихватил и документы на имя Веренина?

– И что из этого?

– Веренин и Веретилин – очень схожие фамилии, из одной легко сделать другую. Угаров сообщил Золину какую-то особую примету Самойлина, по которой его можно найти. Вот я и спрашиваю, нет ли у Веретилина этой особой приметы? Если есть, против него набирается очень много улик.

Самое интересное, Марк так и не ответил на мой вопрос и никак не прокомментировал мое предположение.

Три версии, которые изложили Пташников, Окладин и Марк, не проясняли судьбу «Слова», а только еще больше запутывали.

Однако хотелось верить: пройдет время – и наконец-то отыщется еще один древний список. Может, его обнаружат в неразобранном архиве, хитрыми лучами высветят под давно известным текстом на пергаменте, найдут в той же загадочной библиотеке московских государей. Вероятно, находка этого списка станет ключом к разгадке многих тайн «Слова». И может случиться так, что высказанное как сомнительная версия подтвердится, а что считалось несомненным, окажется ошибкой, просуществовавшей десятилетия…

Поздно вечером мы с Марком провожали гостей до троллейбусной остановки. Незаметно дошли до Спасского монастыря. Неожиданно из-за монастырских стен до нас донеслись звуки курантов – после многолетнего перерыва опять заработали часы на звоннице.

Свет прожекторов таинственно освещал величественные, золотые купола Спасо-Преображенского собора – свидетеля далекого прошлого, куранты отсчитывали мгновения настоящего, а в памяти в лад им звучали торжественные, напевные слова:

Не лепо ли ны бяшет, братие,

начяти старыми словесы трудных повестей

о полку Игореве, Игоря Святославлича?…

Безвестный автор бессмертного «Слова» обращался к нашему будущему, к вечности…

По дороге домой я сказал Марку:

– Хотя результаты и не очень утешительные, но расследование получилось интересное. Жаль, быстро закончилось.

– С чего ты взял, что оно закончилось?

– А ты считаешь, будет продолжение?

– Многое осталось невыясненным. Да и ты не дописал свой очерк. Теперь, после смерти Угарова, можно объяснить читателям, с чего началось ваше расследование. Правда, они так и не получат сенсационный материал, который был им обещан. Но тут твоей вины нет.

– Я могу рассказать об убийстве Золина?

– Ни в коем случае! Следствие по этому делу еще не завершено. Лучше сообщи о версии Веретилина и о его уникальной библиотеке.

– Значит, ты его все-таки подозреваешь?

– Не говори пока Окладину и Пташникову, тут еще разобраться надо, – не сразу ответил Марк. – В Костроме я случайно узнал, что изложенная Веретилиным версия принадлежит молодому местному историку, который пока нигде ее не опубликовал. Мне было любопытно увидеть, как Окладин и Пташников отнесутся к этой версии, проверить, не слышали ли они о ней.

– Зачем же Веретилин выдал ее за свою? Что его заставило?

– Да, для уважаемого человека поступок странный. Возможно, он просто хотел уйти от разговора о пропавшей коллекции Мусина-Пушкина и не нашел другого, более подходящего способа. Впрочем, ему это удалось. Кстати, есть у него и особая примета. Может, все это только совпадения, но проверить не мешало бы. Чтобы расставить по местам остальных участников событий, также потребуется время. Кроме того, занимаясь судьбой «Слова», вы затронули и другие исторические загадки, тоже нуждающиеся в дорасследовании. Так что подводить итоги рано…

Как вскоре выяснилось, Марк был прав, появление в газете моего заключительного очерка с упоминанием библиотеки Веретилина вызовет самые неожиданные последствия, всплывет история, рассказанная мне краеведом Тучковым об исчезнувшем книжном собрании, которое ему довелось увидеть. Эти события заставили нас опять углубиться в далекое прошлое, связанное с поисками той самой библиотеки Ивана Грозного, тайны которой мы неоднократно касались в ходе предыдущих расследований. Версии, загадки, предположения, самые неожиданные и крутые повороты событий – все это переплелось в такой запутанный клубок, что мне ничего не оставалось, как опять сесть за письменный стол и написать еще одну повесть с детективным сюжетом.

А в завершение этой книги – еще одно высказывание Эдгара По, цитатой из которого она была открыта:

«Дар анализа служит источником живейшего наслаждения. Подобно тому, как атлет гордится своей силой и ловкостью и находит удовольствие в упражнениях, заставляющих его мышцы работать, так аналитик радуется возможности что-то прояснить или распутать».

Именно тем, кто любит прояснять и распутывать исторические и прочие загадки, автор адресует следующую повесть «Находится в розыске», обещая любознательным читателям новую встречу со своими героями, историей и приключениями…

Находится в розыске

Предыдущая Стр. 4 из 9 Следующая