Но не простого!
Надо выпилить фанерные буквы, чтобы получилось её имя (Ия, помните? Ия — так звали эту девочку), обклеить эти буквы зеркалами и повесить на дерево, которое через дорогу от окон её палаты. День рождения у неё девятнадцатого августа, подъём солнца в Подмосковье в шесть часов восемь минут.
Но это так считают астрономы. А на самом деле, пока пока оно выберется из-за крыш, из-за деревьев, ударит лучами в те зеркальные буквы, будет тридцать. Что и требуется доказать!
Горн трубит подъём, а солнечные зайцы на палаты девочек из первого отряда высвечивают: «ИЯ»!
И это будет подарок к дню рождения!
Получше, чем самый шоколадный торт, и получше даже, чем майка фирмы «Адидас»!
А почему лучше?
А потому хотя бы, что этого ни у кого никогда не будет, а только у тебя.
Торт съестся, майка станет тряпкой для мытья полов. А этих солнечных зайцев не съешь, не порвёшь, не потеряешь. Они у тебя навсегда: ведь в памяти это не пропадёт и не забудется.
— А как же он всё-таки с дерева упал и ангиной заболел? — спросила Альбина.
Они обклеивали буквы бумагой и уже на бумагу наклеивали зеркала, чтобы потом хозяевам было легче их отрывать.
— А он долго сидел, — объясняла Таня, — замёрз, а слезть всё не может, всё народ да народ. А он боялся, что его увидят и догадаются. Наконец стал слезать — бух! — и ногу подвернул. Его на ночь оставили в изоляторе. А утром уже ангина подоспела!
— Вы проверьте, они падать не будут. — Витя приподнял букву «И», на которой уже был наклеен первый ряд зеркал.
— Да не будут, он же проверял!
— Но почему он всё-таки не хочет, чтобы она узнала? — спросил Алёшка. — Скромный, что ли?
— Чего ж тебе не понятно-то? — усмехнулась Альбина. — Если она его не любит!
Альбина хотела объяснить младшему брату, что раз эта Ия не любит Ваню Русанова, то, конечно, ему лучше уж не выставляться. Вот я же, например, не выставляюсь, подумала Альбина. И даже сперва с некоторой гордостью.
Да. Но Ваня Русанов делает для своей Ии, чтобы она радовалась.
А я?
А она делала злое, назло, чтобы злить!
Ну что же, мне стихи писать во славу Алёхина? И даже засмеялась. Но тут и самой ей стало понятно, что засмеялась она не от радости.
Потом Альбине очень легко представилось, как эта девчонка, эта Ия, увидит завтра чудо, устроенное в её честь. Все будут ей кричать: «Ийка! Ийка! Смотри!» А она усмехнётся, глянет разок и пойдёт умываться.
Но запомнит навсегда!
А слух разнесётся! И лагерный народ прибежит поглазеть: «А что? Почему? День рождения?.. У-у! Поздравляем!» А тут ещё и зеркала пропавшие обнаружатся — опять праздник!
И взрослые это дело не минуют — могу спорить. Потому что взрослый ты, не взрослый, а Земля, планета наша, через несколько минут повернётся на своей оси — небось проходили? И привет, чудо исчезнет. Уползут солнечные зайцы, будут светить куда-то там в космос, где их и не увидишь.
С какого-то мгновенья Альбина не могла разобрать, что она ещё думала, а что уже видела в праздничном таком сне… И вдруг кто-то громко и очень ясно спросил:
— А если завтра солнца не будет?!
И Альбина сразу проснулась. Это самое «завтра» уже наступило. Но только оно наступило недавно: было раннее-раннее утро. Пять часов десять минут — столько показывали её электронные. Солнце, как мы теперь знаем, должно было выйти из-за горизонта только через час. Но уже рассвело. Все краски пока были густые, какие-то особо красивые, лишь слегка разбавленные светом: темно-коричневые, бархатно-чёрные, густо-зелёные.
Тихо, чтобы не разбудить Таню она с Таней спала на одном матрасе и под одним одеялом, — Альбина поднялась глянуть на небо. Но и так уже чувствовала: небо чистое!
А ведь странно, что этот мальчик, Ваня этот, даже и не думал о такой обычнейшей вещи, как пасмурное утро. Он не сомневался! Он уверен был: девятнадцатого августа будет светить солнце!
Нет, подумала Альбина, просто я не та… ещё не та, чтобы для меня устраивать такие праздники. Да и Витька Алёхин не тот. Ему и в голову даже не приходит что-нибудь такое сделать для кого-нибудь. Даже пусть не для меня, даже пусть для Рыжиковой! Значит, тогда и расстраиваться особенно нечего.
Она посмотрела на Витю Алёхина, который спал, укрывшись с головой и скрючившись, чтобы коротковатого детского одеяла хватило ему на все части тела. И он довольно-таки некрасиво спал, как безжалостно заметила Альбина. Она глянула на часы: до намеченного подъёма в половине шестого оставалось ещё десять минут. Ну и пусть себе спит как хочет.
И отвернулась… Навсегда…
Алёшка спал с ШП… Тут надо пояснить, что ведь у них было всего три одеяла и три матраса, а народу пять человек. Поэтому они и спали такими «коллективами»: Альбина с Таней, Алёшка с ШП. А Витя Алёхин, которому «компании» не было, один.
Алёшка и ШП долго не спали, все перешёптывались — будто бы, чтоб другим не мешать, а на самом деле, чтоб другие не слышали. У Вити Алёхина были часы с будильничком, и, значит, можно не волноваться, что они завтра проспят, можно говорить. А то, что они завтра якобы не выспятся, — это их абсолютно не волновало!
ШП хотелось высказать, какой Алёшка потрясающий человек. А Алёшка рад бы перебить, да очень уж приятно было слушать. Доброе слово, как говорится, и кошке приятно. А ведь над Алёшкой в классе — что? Да в основном подсмеивались: «Ну, ясно. Ты у нас учёный, хвост мочёный!»
ШП, может быть, вообще первый из людей не заметил, что Алёшка… как бы это выразиться… излишне упитанный и что волосы у него торчат в разные стороны. Он заметил в Алёшке самое главное, что и сам Алёшка в себе любил, — умение выдумывать, изобретать, хотя это, может, одно и то же.
Наконец наслушавшись ШП, который, собственно, просто пересказывал Алёшке его же подвиги, только в более красивом виде, Алёшка набрался мужества и сказал:
— Не, ШП. Это всё Танька вообще-то Смелая!
ШП опять начал свои хвалебные песни: ведь и в «Рассветный» они поехали с помощью Алёшки, и на этой даче с помощью Алёшки, и Альбину усмирили…
— Не, ШП, ты не понимаешь, — сказал Алёшка и с удивлением понял, что для Тани ему даже собственной славы не жалко. — Я при ней, как ЭВМ… электронная машина. Человек, инженер или учёный, в неё задачку заложит — ЭВМ решит. А всё главное человек сам решает. И с этими надписями так получилось, которые в лифте были, и с «эксом»…
— С чем?
— Да потом расскажу. И с этим Ваней Русановым. Видишь, она до чего додумалась: что он не преступник. И тебя самого это она мне велела сюда взять, представляешь? — Он помолчал, глядя на крохотную звёздочку, которая с огромным трудом домигивалась к нему сквозь то огромное расстояние, которое их разделяло. — Ладно, ШП, будем уж при ней Эвеэмами, — Алёшка постучал себя костяшками пальцев по лбу, — согласен?
— Да как скажешь! — ШП чувствовал рядом Алёшкино плечо, Алёшкин бок и знал: его больше не прогонят!
Витя Алёхин спал один, в дальнем углу просторной террасы. С его места не было видно звёзд, а только могучие чёрные кроны яблонь, которые сливались в единую стену. И в то же время Витя знал, что никакая это не стена, а живые листья, которые на каждый ветерок сейчас же ответят шорохом и шёпотом. Ему было хорошо, уютно, дышалось свободно. Он залез с головой под одеяло, как любил спать с самого детства, с детского сада, за что его поругивали воспитательницы. А он всё равно любил!
Он стал думать о чертеже, который сделал Ваня Русанов. Сперва дом и нужное дерево. А потом ветки на самом дереве и засечки на ветках, где и как устанавливать буквы.
Витя знал: это ему лезть, и ему устанавливать, и ему искать те засечки. И если зайчики не попадут куда нужно — на стену, над кроватью Ии, он пропал навсегда! Сейчас они его уважают, Алёшка и ШП, но если не получится — они его будут презирать!
Найду, думал Витя, ничего. Другой бы подумал: найду не найду — чихать мне на это. Как получится, так и получится. Но Вите Алёхину было сегодня интересно целый день, интересно с этими ребятами. Разговаривать, следить за их работой, и чего-то там подправлять, и отвечать на вопросы — то спокойно, то строго, то по-дружески.
Неожиданно он подумал: вот кем я стану — учителем! Отец с матерью у него всё интересовались, потому что пора уже было выбирать. Ведь через две недели он пойдёт в восьмой класс, а там уж обязательно: какое ПТУ, какая профессия! Бывают, интересно, такие ПТУ, с педагогическим уклоном? Кажется, педучилища?
Ему представился какой-то зимний день, время — после уроков. Он входит в класс, такой уже чуть вечереющий, с воздухом, в котором ещё не выветрилась усталость после уроков и перемен… Ребята видят своего вожатого: «Привет, Вить!» Алёшка Пряников и другие. И эта Таня Смелая с особым своим лицом… Я буду пока вожатый, подумал Витя и порадовался, что ни разу не покурил сегодня при этих ребятах, я буду вожатый. И потом он уснул, и всю ночь ему снился длинный лыжный поход. И они то по лесу шли, то у костра сидели, то неслись с гор. А горы крутые, и ты как будто даже и не едешь с горы, а летишь!
Таня Смелая, как мы знаем, спала с Альбиной. И ей неудобно было крутиться под боком у взрослой девочки. Она легла «камушком» (деда Володино слово), так и лежала. А когда лежишь без движения, засыпаешь быстро. Попробуйте — сами убедитесь…
И Таня тоже уснула. Лишь перед сном у неё в голове успела промелькнуть мысль, быстро, как птица: Тане как бы позавидовалось, что они с Алёшкой такие ещё… маленькие, и потому он не может ей пока сделать зеркальные буквы. Обычно третьеклассницы (да ещё те, которые уже перешли в четвёртый) никогда не думают о себе: «Маленькие». Но перед сном-то можно.
И потом ей приснился странный сон. Как будто они стоят с Таней Рыжиковой в какой-то комнате, перед какой-то стеной. А на стене яркими солнечными буквами написано: ТАНЯ. И Рыжикова говорит.
— Это про тебя.
А Таня качает головой, улыбается:
— Нет, Тань, это про тебя!