— Сейчас, — сказал он, — сейчас голова немного пройдёт, — и потрогал повязку.
— Я могу и одна пойти! — Таня произнесла это таким ужасным голосом: мол, раньше не болела, а теперь вдруг…
— Спокойно! — крикнул Алёшка. — Я что тебе, нарочно ударился?
— Не нарочно. Я и не говорю…
— У меня что ж теперь, и приступа не может быть?
Но тут Алёшка понял, что, если даже он и по-настоящему начнёт ссориться, это всё-таки займёт не больше, чем полчаса. А потом всё равно придётся идти. Или Таня пойдёт одна.
— Ладно… Сейчас переоденусь! — сказал Алёшка и вздохнул: что, мол, раз не верят, то нечего и объяснять.
Он пошёл в родительскую комнату, закрыл дверь, схватился руками за голову… Уй! А ведь на самом деле болело и хвататься надо было поаккуратнее. Такой головой вряд ли чего придумаешь!
Но тут ему и придумалось — вспомнилось. Вот он бредёт по жуткой весенней грязи, и на сапоги резиновые так налипло, что они стали тяжеленные, как у водолаза. А бредёт Алёшка Пряников не просто так, он выбирает место, где ему стоило бы развести костры в виде созвездия Большая Медведица. Была у него такая мысль: если разводить костры в виде созвездий, то инопланетяне догадаются, что он с ними хочет завязать контакт. Только контакты не завязывают. Завязывают дружбу. А контакты устанавливают. Это ему ехидно сообщила старшая сестра Альбина.
Ну, в общем, он брёл. И тут увидел: шофёр возится около грузовика. А рядом стоит другой шофёр и посмеивается. Тот, который возится, он старый, всё лицо исчерчено морщинами, из-под шапки волосы такими расплетёнными верёвочками — белые и даже вроде зеленоватые.
А тот, который посмеивается, — молодой.
— Выкинуть, — говорит, — пора твою колымагу. Сперва на свете мамонты появились, а потом, за ними сразу, и она.
А старый отвечает молодому: что ничего ты не понимаешь ни в технике, ни в жизни. И никогда не поймёшь! И если он лично заболеет какой-нибудь простудой, и глазом не моргнёт. А вот когда она болеет — тут старый шофёр легонько постучал по своей машине, — когда она болеет, у него у самого болит. И не может он её бросить, потому что это не то что не по-товарищески будет, а вообще не по-людски.
И, вспомнив это всё, Алёша выскочил из спальни:
— А нам известно, как этого экскаваторщика звали?
— Какого? — спросила Таня испуганно.
— Который на нашем «эксе» работал!
И уже через две-три секунды, то есть очень скоро, Таня поняла, какая это отличная мысль — поговорить с тем экскаваторщиком старым.
Быстро достала билет, над которым произносила клятву никогда Наташе не звонить. Вот как в жизни бывает!
Однако Наташа сказала:
— Не, я ничего не знаю, ничего абсолютно. А вам он зачем?
Таня что-то там ответила — вежливое, но не очень. Хотя, может, Наташа ни в чём и не виновата: что ж тут поделаешь, если надо уезжать.
— Знаешь, ты мне телефончик свой оставь на всякий пожарный, — сказала Наташа, не замечая или как бы не замечая Таниного голоса. И вдруг закричала: — Слушай! Я же его фамилию знаю! Закраин… Я когда на директора пошла буром, он стал по селектору справки наводить…
— По какому селектору?
— Телефон такой вроде… Ну, не важно! Главное, что Закраин.
— Н-да… — Таня опустила трубку.
Это ж тебе не сказки Пушкина, когда три раза невод забросил — пожалуйста, золотая рыбка. Это тебе Москва! Закраин… Да таких Закраиных!
Алёшка вдруг засмеялся:
— А спорим, что за три невода я его поймаю!
Сперва он по «09», по справочной, узнал телефон поливально-посыпально-подметательной конторы такого-то района города Москвы. Потом позвонил туда:
— Это говорят пионеры городского пионерлагеря «Маяк». Мы хотели бы пригласить к себе в гости ветерана-экскаваторщика товарища Закраина… А? В отдел кадров позвонить? Какой телефон? — и показал Тане глазами: записывай!
— Ты почему такой врун? — улыбнулась Таня.
Но Алёша Пряников уже беседовал с отделом кадров, используя для смелости свой тайный приём: как будто это не он разговаривает, а совсем другой человек. Как будто это их старший пионервожатый Антон.
— Спасибо, товарищ!
Хотя в отделе кадров с ним разговаривала какая-то тётенька. Пододвинул Тане листок с телефоном, адресом и даже именем-отчеством.
— Ну, что будем делать — пойдём или по телефону? — спросил Алёша, как-то непонятно улыбаясь.
Таня ещё в себя не успела прийти от того, как ловко он поймал «золотую рыбку». И действительно с трёх раз!
— Ладно, давай сперва по телефону.
— Неправильно! — Алёшка опять непонятно улыбнулся. — Во-первых, мы по телефону ему не сможем карточки показать.
— Ну и что твои карточки?
— Карточки для него — важная вещь! Родной экскаватор в лесу брошен на съедение разным браконьерам… понимаешь?
— Сам ты, Алёшенька, «понимаешь»… тётю Жабу обнимаешь! — Таня не любила, когда её припирали к стенке. Да и никто этого не любит.
— А во-вторых, Тань! Ты посмотри адрес-то!
Улица Солнечная… Да ведь это же была их собственная улица! Когда голова забита Алёшкиным враньём, буквально ничего не замечаешь.
— А дом-то, Тань!
Шестьдесят семь… А их — шестьдесят восемь!
Дом номер шестьдесят семь стоял напротив, через улицу. Алёшка отдал Тане бинокль. И она медленно поползла взглядом по окнам. И что ни окно, то комната, другая жизнь… Так в. дошкольном возрасте, когда она ещё не умела читать, Таня листала книги сказок, которые мама приносила ей с работы, из библиотеки, листала — от одной картинки до другой. И останавливалась и старалась угадать, про что же здесь говорится.
И в окнах то же: за каждой занавеской была новая жизнь, стояла незнакомая мебель… Мальчишка, по виду шестиклассник, воровато курил на балконе, а через несколько окон-картинок женщина чистила картошку, сидя за столом. А ещё через несколько окон другая женщина, тоже на кухне и тоже сидя за столом, плакала, платком вытирая слёзы…
И даже самые эти слёзы были видны…
Тут Таня и поняла простую, но часто забываемую нами вещь: подсматривать стыдно!
Дом № 67 ничем не отличался от дома № 68, в котором жили Таня и Алёшка. И кажется, завяжи тебе глаза, ты и с завязанными глазами найдёшь, где тут стенка с почтовыми ящиками, а где лесенка к лифту и даже где лифтовая кнопка.
Но именно с закрытыми глазами особенно понятно и делается, что дом чужой. Потому что пахнет чужим. Алёшка глаза закрыл и сразу это почувствовал. И даже подумал, что инопланетяне могут, например, сделать людям такую ловушку. Стоит дом — всё так же, до самых мелких подробностей. Хоть целый день смотри — ничего не заметишь. И тогда обратились к учёному Алексею Петровичу Пряникову. А он только глаза закрыл…
И лифт был другой. Он был как будто моложе, чем в их собственном доме. Полз вверх, не вздыхая и не охая. Это уже Таня заметила. Алёшка жил на четвёртом этаже и частенько ходил пешком. А Таня — шестнадцатиэтажница — обязательно вызывала лифт…
И всё же когда они доехали до чужой площадки чужого шестнадцатого этажа с чужой детской коляской и с чужим шкафом с чужой отломанной ножкой, отчего шкаф стоял кособоко, и остановились перед дверью… как бы в Танину квартиру. Вот тут и поняла Таня, как это страшно будет — позвонить сейчас в эту чужую дверь. И чтобы не разрешать себе больше пугаться, она позвонила. И потом ещё раз, чтоб уж всё!
Несколько секунд стояла, замершая в ожидании. А надо было ещё так стоять, чтобы Алёшка ничего не заподозрил.
— Смотри, Тань!
Под ногами у себя она увидела бумажку, какую-то такую на вид, что с первого взгляда было понятно: это записка. Наверное, была всунута в дверь, да упала. Таня быстро подняла её, развернула: «Таня! Я во дворе». Не захочешь, а вздрогнешь! Таня, однако, не вздрогнула, стерпела. Посмотрела на Алёшку, тот покачал головой. Действительно: бывают в жизни шуточки!
Таня сунула бумажку в дверь — понадёжней, чтобы ветром не выдуло.
— Пойдём искать!
Любила она всё-таки командовать. Но дело, может, в том, что Алёша Пряников любил подчиняться?..
За домом среди молодых деревьев — как раз таких, от которых птицы передают их родителям в лес приветы, — стоял стол и вокруг врытые в землю дощатые скамейки на деревянных ногах. Неизвестно, кто и когда их делает. Но находится какой-то добрый дяденька…
И вот за таким столом сидели три пожилых человека, а может, точнее будет сказать, три старика. Перед ними лежал журнал «Пионер» и стояла партия шахмат — они решали шахматную задачу из журнала!
Однажды Алёшку на уроке послали губку помочить, которой стирают с доски. И в уборной он увидел троих мальчишек-старшеклассников, которые, убежав с занятий, коротали время за кубик-рубиком. Они вроде бы с таким интересом его крутили-вертели, а на самом деле было им тоскливо и скучно. И тревожно.
У этих трёх пожилых людей тоже были такие лица: вроде интересно, куда же теперь поставить белого ферзя, а на самом деле…
— Ну, какой из них наш? — шёпотом спросила Таня. — Угадаешь?
— С одного удара! — тоже шёпотом ответил Алёшка. И вдруг громко позвал — Александр Иванович!
Все трое повернули головы. Таня уже хотела усмехнуться над Алёшкиным «способом». Но один повернул голову особо. А потом и спросил:
— Чего вам, ребята?
Вроде с опаской взял фотографии «экса», похлопал себя по карманам, нашёл очки, стал смотреть снимки, откладывая их на стол. И тогда те двое, с которыми он решал задачу, брали фотографии и тоже смотрели их.
— Чего это такое, не пойму… Это мой, что ли?! — старый экскаваторщик с удивлением посмотрел на ребят. — Чего вы мне показываете?
Таня не умела так складно рассказывать, как это делал будущий учёный. Она тихонечко наступила Алёшке на ногу, и Александр Иванович Закраин узнал, как говорится, обстоятельства дела.
— Ну и под конец мы пошли к директору…
— Чего? На приём, что ли?
— Ну… при помощи одной нашей знакомой… экскаваторщицы.
— Неплохо живёте! — Закраин усмехнулся.
— А директор говорит: он списан!