Исчезнувший — страница 3 из 30

Она собрала все в пакет, вышла через пожарный выход и сфотографировала следы в коридоре.

– У меня все, Райм. Буду через полчаса.

– А как же тайный ход, про который все говорят?

– Не обнаружила.

Она вернулась в коридор, где застала патрульных.

– Нашли уборщика? – спросила она.

Аусонио покачала головой:

– Он сказал охраннику, что должен отвезти жену на работу. Я попросила передать ему, чтобы он позвонил.

Рация Селлитто затрещала, он ответил, послушал и сообщил:

– Беддинг и Сол закончили со свидетелями и ждут в вестибюле.

Закс, Селлитто и женщины-полицейские прошли к главному входу, где находился пост охранника. Там их ждали Беддинг и Сол, поднаторевшие в опросе свидетелей по свежим следам преступления.

– Опросили семерых.

– И охранника.

– Никто из них не знал убитую достаточно хорошо. Она пришла утром и отправилась в зал вместе с приятельницей. Приятельница никого не заметила. Они поговорили в коридоре минут пять, около восьми приятельница ушла.

– Значит, – произнес Райм, который слушал их разговор по рации, – убийца поджидал ее в коридоре.

– Убитая, – сообщил один из детективов, – приехала из России месяца два назад. Вела себя замкнуто.

– Были у нее муж, парень, подруга? – спросила Закс. Первейшая заповедь при расследовании убийства: убийца, как правило, знает жертву.

– Во всяком случае, студентам об этом неизвестно.

– Как он проник в здание? – поинтересовался Райм.

– Через главный вход, только он и открыт, – сказал охранник.

– Значит, он должен был пройти мимо вас?

– И расписаться в книге. И засветиться на пленке.

Закс подняла глаза:

– Здесь есть камера видеонаблюдения, – сообщила она в микрофон Райму.

Все столпились у пульта охраны. Охранник нажал на кнопки и прокрутил пленку. Беддинг и Сол опросили семь человек, но все в один голос сказали, что среди них не было бородатого пожилого шатена в джинсах и дутой куртке.

– Он самый, – сказала Францискович. – Убийца.

Камера зафиксировала, как он расписался в книге посещений и вошел внутрь.

– Вы его разглядели? – спросила охранника Закс.

– Я к нему не присматривался. Расписываются – я пропускаю, – заявил охранник оправдывающимся тоном. – Большего от меня не требуется.

– У нас имеются его подпись, Райм, и фамилия. Липа, конечно, но хоть образец почерка. На какой строчке он расписался? – обратилась она к охраннику.

Видеозапись прогнали еще раз. Убийца был четвертым из расписавшихся, однако на этой строке стояла женская фамилия.

– Сосчитайте всех, кто расписывался, – посоветовал Райм.

На видеозаписи в книге расписывались девять человек – восемь студентов, в том числе убитая, и убийца.

– Расписались девять, Райм, но в книге всего восемь фамилий.

– Спроси у охранника, точно ли убийца расписался. Может, только сделал вид.

Она передала вопрос, охранник невозмутимо ответил:

– Точно. Я сам видел. Может, я не всегда гляжу на лицо, но слежу, чтоб расписывались.

– Ладно, прихвати книгу регистрации и все прочее, разберемся, – сказал Райм.


А теперь, почтеннейшая публика, последует короткий антракт. Насладитесь воспоминаниями о номере “Ленивая удавка”, скоро вас ждет еще много интересного.

Второе отделение вот-вот начнется.


По Бродвею шел мужчина. Дойдя до угла, он остановился, будто про что-то вспомнил. Снял с ремня сотовый телефон и поднес к уху. Говоря в трубку, он рассеянно оглядывался по сторонам. На самом деле он никому не звонил, а высматривал, не идет ли кто следом.

Теперь Малерих ничем не походил на человека, который исчез рано утром из училища. Он превратился в гладко выбритого блондина в спортивном костюме. Случайный прохожий мог бы заметить шрам, что выглядывал из-под воротничка и шел вверх по шее, а также сросшиеся пальцы – мизинец и безымянный – на левой руке.

Но никто на него не смотрел.

Убедившись, что за ним не следят, он поднялся по ступенькам в квартиру, которую снял несколько месяцев назад в тихом темном здании, разительно непохожем на его дом и мастерскую в пустыне близ Лас-Вегаса.

Как я сказал, наше следующее отделение скоро начнется. А пока обсудите номер, который вы видели, и попытайтесь догадаться, каким будет следующий.

Эти и дюжина других фраз вертелись у Малериха в голове. Почтеннейшая публика. Он постоянно обращался к воображаемым зрителям. Треп – вот как это называлось. Обращенный к публике монолог, призванный дать ей информацию, с помощью которой трюк сработает при полном взаимопонимании между артистом и зрителями.

После пожара Малерих порвал почти все связи с близкими и знакомыми, воображаемая “почтеннейшая публика” постепенно заменила их, превратившись в его постоянного компаньона. Его утешала мысль о том, что после случившейся три года назад трагедии он не остался в полном одиночестве.

Квартира была скудно обставлена: недорогие диван и стулья, обеденный стол, сервированный на одного. Спальня была заполнена орудиями его ремесла. Тут было все – бутафория, веревки, костюмы, машинка для формовки латекса, парики, ткани в рулонах, швейная машинка, краски, петарды, наборы для грима, монтажные платы, батарейки, цветная бумага и вата, мотки огнепроводного шнура и сотня других вещей.

Он заварил травяной чай, уселся за обеденный стол и стал есть фрукты, запивая их этим слабым напитком. Он был доволен тем, как все прошло утром. Первую исполнительницу он прикончил легко. Она так и не догадалась, что он затаился в углу под черным шелковым покрывалом. Внезапное появление полицейских… да, это его несколько потрясло, но как любой настоящий фокусник, Малерих заранее подготовил пути отхода и блестяще ими воспользовался.

Закончив завтракать, он отнес тарелки на кухню, тщательно вымыл и поставил на решетку сушиться. Он был педантичен во всем – его наставник, неистовый, зацикленный на своем ремесле иллюзионист без чувства юмора, в буквальном смысле слова вбил в него привычку к дисциплине.

Малерих поставил кассету с пленкой, отснятой на месте предстоящего представления. Хотя все детали зафиксировались у него в памяти, он хотел еще раз изучить обстановку. Наставник также вбил в него и другое: важность заповеди “100:1”. Одна минута на сцене требует ста минут тренировки.

Не отрывая глаз от экрана, он пододвинул к себе накрытый бархатной скатертью столик и начал вслепую упражняться в карточных фокусах из раннего репертуара Гарри Гудини. В жизни Малериха Гудини сыграл важную роль. Когда Малерих зеленым юнцом начал выступать на сцене, он взял псевдоним Молодой Гудини. Вторая часть нынешней его фамилии осталась от его прежней жизни, еще до пожара, но была также и данью восхищения великим Гудини, которого в действительности звали Эрихом Вайссом. Что до первой части, “мал”, то Малерих позаимствовал ее из латинского, “мале” переводилось как “плохой”, “злой” и отвечало зловещему характеру иллюзий, которые он создавал.

Намечая план действий, он механически тасовал карты, и те молниеносно перелетали из руки в руку со змеиным шипением. Наблюдая за ним, зрители бы только покачивали головами, думая, что это обман зрения.

Но все было как раз наоборот. В карточных фокусах, которыми в эту минуту рассеянно занимался Малерих, не было ничего чудесного – всего лишь ловкость рук.

О да, почтеннейшая публика, то, что вы видели, и то, что увидите, – самое настоящее.

Такое же настоящее, как петля на шее девушки.

Такое же настоящее, как неспешное движение часовой стрелки, приближающее ужас, что предстоит испытать нашему следующему исполнителю.


– Здравствуй.

Молодая женщина лет двадцати семи присела у кровати, на которой лежала ее мать.

– Как ты, мама? – спросила Кара.

Она поправила ее подушку и отхлебнула кофе из стаканчика. Кофе, единственный наркотик, который она себе позволяла, стал ее стойкой вредной привычкой. Этим утром она пила его уже в третий раз.

Она носила стрижку “под мальчика”, ее волосы в данный момент были выкрашены в рыжевато-лиловый цвет. За годы жизни в Нью-Йорке она перепробовала, кажется, все цвета. Некоторые считали, что она с этой прической похожа на фею. На ней были черные брюки в обтяжку, темно-лиловая майка и, при росте всего сто пятьдесят три сантиметра, туфли без каблуков.

– Завтра у меня представление. Пустячок из программы мистера Бальзака. На этот раз он позволит мне выступить самостоятельно.

Кара рассказывала о своих планах. Болтая, она смотрела на лицо семидесятипятилетней матери. Кожа у той была на удивление гладкой и розовой. Парикмахер “Стайвесант-мэнор”, одного из лучших в городе платных интернатов для престарелых, собрала ей волосы в модный пучок.

– Вообще-то, мама, было бы здорово, если б ты пришла.

Кара, успевшая соскользнуть на край кресла, вдруг поняла, что руки у нее сжаты в кулаки и вся она до дрожи напряжена.

Сегодня мать не произнесла ни единого слова. Как, впрочем, и вчера. Или позавчера. Она лежала в каком-то полусонном оцепенении. Такие дни у нее случались часто. А в другие дни она бывала вполне бодра, но несла бессмыслицу – невидимая армия у нее в голове неотвратимо выжигала разум и память.

Но иногда, очень редко, к ней возвращалась хрупкая ясность сознания, и она становилась такой, какой была до инсульта.

Тогда Кара внушала себе, что мать поправляется, хотя врачи говорили, что на это надежды нет.

Кара бросила взгляд на часы. Опаздывает на работу. Бальзак будет отнюдь не в восторге. Суббота у них – самый загруженный день. Она допила кофе, выбросила стаканчик в корзину и вышла в коридор.

Крупная чернокожая женщина в белом халате помахала ей рукой:

– Кара! Ты давно уже здесь? Как она сегодня?

– Привет, Джайнин. Она на меня не прореагировала.

– Вот жалость-то.

– Мне пора на работу, – сказала Кара. – Кстати, завтра у меня в четыре представление в магазине. Приходи!