– Хорошо, отправляем на доску. Потом разберемся.
Перейдя к орудию убийства, веревке, Мэл Купер сказал:
– Белая веревка с сердцевиной из черного шнура. И то и другое – крученый шелк, особенно легкий и тонкий, поэтому-то веревка не толще обычной, хотя на самом деле это две веревки в одной.
– Все чуднее и чуднее, – заметила Закс.
– Угу, – согласился Райм, пребывавший в расстройстве, – но идем дальше. Мне нужно что-нибудь знакомое, из чего можно извлечь толк.
Позвонил Тоуб Геллер из отдела по борьбе с компьютерными преступлениями:
– Это цифровой магнитофон. Твой преступник что-то записал, сохранил запись на жестком диске и запрограммировал на воспроизведение через какое-то время. Что он там записал, неизвестно – он встроил стирающую программу, она уничтожила запись.
– Его крик про заложницу был всего лишь магнитофонной записью, – проворчал Райм. – Чтобы подумали, будто он все еще в зале.
– Здравая мысль. Устройство неплохо изображает человеческий голос.
– На диске ничего не сохранилось?
– Ничегошеньки. Все стерто вчистую.
Затем перешли к разбитым часам, но ничего не узнали, кроме точного времени, когда их разбили.
Том записывал их соображения на белой доске. Райм бросил взгляд на пакет с регистрационной книгой.
– Девять человек расписались, а фамилий всего восемь, – задумчиво протянул он. – Думаю, нам не обойтись без специалиста. – Он произнес в микрофон: – Команда телефону. Соединить с Кинкейдом Паркером.
Через пару секунд раздался голос одного из самых выдающихся специалистов страны по анализу документов:
– Привет, Линкольн. Что-то вы давно не звонили – месяц или два?
– Занят был, – ответил Райм в оправдание.
– Что там у вас?
– Расследуем одно дело, и мне нужна помощь. Произошло следующее: мы видели, как преступник расписался в регистрационной книге на посту охраны.
– Требуется проанализировать почерк?
– В том-то и дело, что образчик почерка не сохранился.
– Исчез?
– Ага.
– Вы уверены, что тот действительно расписался?
– Безусловно. Охранник видел запись.
Кинкейд мрачно усмехнулся:
– Гениально. Значит, кто-то потом расписался в той же графе на пустом месте и напрочь забил отпечаток его подписи, если такой сохранился.
– Верно. Как ему это удалось?
– Он снял написанное, – предположил Кинкейд. – Воспользовался симпатическими чернилами.
– Такие чернила продаются в каком-нибудь определенном месте?
– Хм-м. – Кинкейд задумался. – Скорее всего, в магазинах игрушек или “Волшебных лавках”.
– Что ж, Паркер, спасибо за помощь.
Райм отключился, и в эту минуту доставили посылку от судебного патологоанатома. В посылке был полиэтиленовый пакет с наручниками, снятыми с убитой. Они были из грубо выкованного железа.
– В жизни не видел ничего похожего, – заметил Купер, беря их в руки. Он почистил кисточкой защелки, но не обнаружил ничего интересного. Правда, то, что наручники такие старинные, сужало круг мест, где их можно было приобрести. Райм попросил Купера сфотографировать их, а снимки показать антикварам – вдруг кто-нибудь опознает.
Селлитто позвонили по мобильному. Он послушал и произнес с ошарашенным видом:
– Не может быть… Вы уверены?… Да, понял. Спасибо.
Отключившись, детектив посмотрел на Райма:
– Звонил администратор училища. По субботам в здании не убирают. Из тамошних уборщиков никто не похож на старика, которого видели свидетели.
– Вот черт! – прервал его Райм. – Это был он! Уборщик совсем не походил на убийцу, так?
Селлитто заглянул в записную книжку:
– За шестьдесят, безбородый, лысый, в сером рабочем комбинезоне.
– В сером! – воскликнул Райм. – Вот откуда шелковая нить.
– Ты о чем? – спросил Купер.
– Неизвестный убивает студентку. Патрульные застают его на месте преступления, он их ослепляет, бежит в зал, устраивает фокус с фитилями и цифровым магнитофоном, чтобы те решили, будто он внутри, переодевается в уборщика и выбегает через вторую дверь.
– Как, черт возьми, он ухитрился это успеть? – спросил Селлитто. – Ведь прошло не больше минуты. Он никак не мог уложиться.
– Никак? – ехидно бросил Райм, подъехав к доске, на которой Том закрепил сделанные Закс оцифрованные снимки следов. – Может, полюбуемся на улики? – Он сравнил снимки следов убийцы с теми, что Закс сняла в коридоре, где обнаружила уборщика, и заявил: – Ботинки.
– Те же самые? – догадался Селлитто.
– Те же, – сказала Закс, подойдя к доске. – “Экко”, десятый размер.
– Что же мы имеем в итоге? – вопросил Райм. – Убийцу, которому чуть за пятьдесят, среднего телосложения, среднего роста, безбородого, с двумя изуродованными пальцами. И все. – Он нахмурился и зловеще произнес: – Нет, не все. Мы знаем, что при себе он имел запасную одежду, орудия убийства… Он прекрасно подготовился. – Райм посмотрел на Селлитто и добавил: – Он снова это сделает.
Закс мрачно кивнула в знак согласия.
Райм уставился на доску, исписанную беглым почерком Тома, подумал, что же связывает воедино все эти данные: черный шелк, косметику, переодевание, маскировку, вспышку, пиротехнику и симпатические чернила.
И сказал:
– Наш парень учился на фокусника.
– Ну, учился, – кивнул Селлитто. – Но нам-то что делать?
– По-моему, ответ ясен, – сказал Райм. – Найти собственного.
– Кого собственного? – не понял Селлитто.
– Фокусника, кого же еще?
– Повторите.
Она уже повторяла восемь раз.
– Снова?
Мужчина кивнул. И Кара повторила номер.
Трюк “Развязать три платка” неизменно пользовался успехом у зрителей. Требовалось мгновенным движением разделить три разноцветных шелковых платка, которые, по всей видимости, были связаны безнадежно тугими узлами. Кара думала, что хорошо справилась с трюком.
Дэвид Бальзак, однако, так не считал.
– Монетки звякнули, – сказал он со вздохом.
Суровая критика в его устах, означавшая, что фокус выполнен грязно. Стареющий мужчина с гривой седых волос и пожелтевшей от никотина эспаньолкой печально покачал головой, снял очки с толстыми стеклами, потер переносицу и водрузил очки на место.
Они стояли на маленькой сцене в глубине магазина “Зеркала и дым”, который Бальзак приобрел десять лет назад, когда ушел на покой из странствующего цирка фокусников и иллюзионистов. В магазине торговали принадлежностями для фокусников, сдавали напрокат костюмы и реквизит и устраивали для покупателей и местных жителей любительские показы фокусов. Полтора года назад Кара, работавшая внештатным редактором, наконец набралась мужества выступить на сцене. Пожилой иллюзионист увидел ее номер и пригласил после выступления к себе в кабинет. Бальзак сказал ей, что она – если ее как следует натаскать – может стать великой иллюзионисткой, и предложил поступить к нему в магазин, а он будет ее учить и наставлять в ремесле.
Долгие годы Бальзак был в Лас-Вегасе знаменитостью. Он объездил весь мир и был знаком со всеми великими иллюзионистами, его современниками. Фокусы были страстью Кары, она знала, что такая возможность выпадает раз в жизни, и согласилась не раздумывая.
На первом занятии Бальзак разругал ее в пух и прах. Поглядев на ее бледное лицо и увидев, что она вот-вот заплачет, он закричал: “Я сказал, что у вас есть данные. Я не говорил, что вы хорошая фокусница. Значит, так: или вы возвращаетесь домой поплакаться маме, или мы вернемся к работе”.
Они вернулись к работе.
Так восемнадцать месяцев назад начался их союз, построенный на любви и ненависти, союз, по условиям которого она упражнялась, упражнялась и упражнялась, ложась спать далеко за полночь. За годы выступлений на сцене у Бальзака перебывало множество ассистенток и ассистентов, но в ученики к себе он взял только двух, и оба молодых человека, судя по всему, обманули его ожидания. Он не хотел, чтобы с Карой произошло то же самое.
Иногда знакомые спрашивали, откуда у нее любовь к фокусам. Отличница, гимнастка, певица из школьного хора, она сделала первый шаг на пути к овладению профессией фокусника, когда дед и бабушка повели ее в Кливленде на представление иллюзионистов-эксцентриков Пенна и Теллера. Через полтора месяца она побывала с родителями в Лас-Вегасе, где ее навсегда покорили летающие тигры и огненные трюки, захватило искусство фокусников.
Большего не понадобилось. Когда она училась в школе имени Джона Кеннеди, она основала там клуб фокусников и все деньги, что получала, подрабатывая приходящей няней, тратила на журналы, видеопленки с инструкциями и наборы для фокусов. На вечере юных дарований она два раза повторила на бис свой номер, все встали и устроили ей овацию.
Репетиции с Дэвидом Бальзаком, однако, ничуть не походили на то триумфальное выступление. В эти полтора года ей порой казалось, что если у нее и был талант, то она его потеряла.
Она собралась было бросить это бессмысленное занятие, когда он одобрительно кивнул и наградил ее едва заметной улыбкой. Несколько раз он даже сказал: “Чистая работа”.
В такие мгновения мир расцветал для нее всеми красками.
У Бальзака она получала немного и поэтому подрабатывала – писала для веб-сайтов. Год назад ее мать стала совсем плоха, и Кара проводила с ней все свободное время, которого было очень мало. Жизнь на износ.
Но пока что она с этим справлялась. Через несколько лет Бальзак сочтет, что Кара созрела для выступлений, и благословит ее в большой мир.
Кара еще раз исполнила фокус с платками. Вжик – просвистел шелк, и разделенные платки взлетели вверх победными флагами.
– Ага, – произнес Бальзак и едва заметно кивнул.
Это, конечно, не назовешь возгласом одобрения, но Кара научилась обходиться и одними “ага”.
– К нам приехал цирк “Фантастик”, – сообщила она, – сегодня вечером дает первое представление.
Иллюзионист хмыкнул.
– Вы пойдете? – не отставала она. – По-моему, нам нужно сходить.
“Фантастик”, конкурент более старого и крупного “Солей”, относился к новому поколению цирков. Но Дэвид Бальзак был мастером старой школы: Лас-Вегас, Атлантик-Сити.